Сэмуэль Шэм - Божий Дом

• Название: Божий Дом
• Автор: Сэмуэль Шэм
• Жанр: Современная проза

Это классика «медицинской» прозы. Роман о том, что вам лучше не знать о больницах и современной медицине, и о том, что вам не расскажет ни один врач.

...Шесть интернов отправились на стажировку в больницу. Они считали, что их призвание — спасать людей. Они были выпускниками Высшей школы, а стали низшим медицинским персоналом, на который валятся все шишки. Они должны выдержать год гонки на выживание — интернатуры, традиции, освященной веками. Им придется спасаться от гнева начальства, отвечать на заигрывание медсестер и терпеть капризы пациентов в глубоком маразме.

И только Толстяк, всезнающий резидент, сможет поддержать их в этой борьбе — борьбе, цель которой остаться в здравом уме и полюбить свою профессию.

---

— Было бы неплохо, — заявил Квик, — если бы весь полицейский отдел записался к тебе для групповой терапии, доктор Коэн.

— Мы знаем все о полицейских, — подмигнул мне Коэн. — Толпа голубых.

— Доктор Коэн, — запротестовал Квик, — нельзя же так обобщать!

— Проблема, — продолжил Гилхэйни, — что мы живем в постоянном страхе за свою жизнь. Это заставляет давление взлетать, как Арабский Гейзер, а головные боли, которые мы испытываем, поставят на колени быка.

— Должен признаться, — сказал Квик, — что у меня появилось странное влечение к гибким пластиковым трубочкам для питья. А когда жена начала на меня кричать вчера ночью, я велел ей «унять пердеж». Что со мной не так?

— Видишь, — сказал Коэн, закатывая глаза, — как я и сказал, толпа гомиков.

Глотай Мою Пыль Эдди прибыл, чтобы меня заменить. Я отлично провел время и не хотел уходить. В предбаннике меня встретил Эйб, поднявшийся из своего угла, где вдобавок к его мешку с барахлом, находился парень с розовыми трусиками на голове, все так же подозрительно меня оглядывающий.

— Ты рад моему возвращению? — спросил Эйб.

— Да.

— Пока что ты показал себя с самой лучшей стороны. Я подружился с этим парнем в углу. Знаешь, иногда здесь бывает одиноко тихими ночами, но и толпу я не люблю. Это страный парень, но он — друг. Он ни с кем больше не разговаривает. Мой друг. Езжай осторожней, дорога скользкая.

Я был исполнен надежды. Последние шестнадцать часов были тем, что я ожидал из книг, учебников. Это было настоящей энциклопедией.

***

Сияние и скольжение. Цветные огни выхватывали скользящие вращающиеся пары, танцы, выученные бесчисленными тренировками, казалось, исполняются без усилий. Ее костюм был минималистичен, грудь прикрыта лишь полосками ткани. Скользя на длинных сильных ногах, она выписывала безумные фигуры сексуального балета. А под конец, он поднял ее и проскользил круг, держа на руках, а огни отражались от лезвий ее коньков, пока они не замерли, неподвижные и сильные, как лед. Я, как всегда, подметил детали, его палец замер на ее ягодичных складках, близко к нервным окончаниям губок и клитора.

— Оооооох, это потрясающе!

Автоматически, не сразу вспомнив, кто это был, я ответил:

— Угу.

— Это так, ты знаешь, волнующе, возвышенно и невинно!

Это была Молли, и мы смотрели «Безумцев на льду».

— Знаешь, — сказала она, засовывая руку под мой свитер, гладя грудь и скользя вниз, где я напрягся, напряженно напрягся, — это меня очень заводит. Как Энжел сказала Ранту: «заводит в галоп». У меня есть для тебя подарок. У меня дома. Пойдем.

Это была Молли и Безумцы. Танцоры закончили выступление последним разворотом, поклонились, женщина — спиной ко мне, даря вид обтянутых блестками гениталий. Когда мы пробирались к выходу, я думал о гинекологической комнате в приемнике, обо всех этих женщинах с раздвинутыми ногами, о серых дряблых промежностях гомересс. Молли везла меня через снег, прикрывший город с ноября по март, к себе домой, где я в мгновение избавился от штанов и несколько снежинок упало с ее одежды на мой вздувшийся член, и я вскрикнул, а она засмеялась и сказала: «Кажется, Оскару нужно согреться?» И согрела его своим ртом. Откуда у медсестер такие голодные эластичные рты? Я все больше заводился, но в тоже время удивлялся про себя тому, что мой член только что нарекли Оскаром, и я спросил ее об этом.

— Это же мило, — сказала она. — Я дала имена своим грудям, как только они появились. Посмотри. — Она сняла свитер и лифчик, отбросила их и показала на правую, слегка большую, Тони, и левую, чуть более розовую, Сью. Это меня добило! Я покусывал Тони и щипал Сью. Я отбросил мысли о промежностях гомересс и больных влагалищах черных и индианок, которым на смену пришли блондинистые влагалища датчанок и клитор, прячущийся под блестящими трусиками. Возбужденные, мы неслись галопом.

«Безумцы» были дневным шоу и сразу от Молли я вернулся в приемник на двенадцатичасовую, с восьми до восьми, ночную смену. Я ласкал Тони и Сью, пока Молли не проснулась и, увидев, что я ухожу, сказала: — Рой, подожди, я забыла отдать тебе твой подарок. — Она вскочила, Тони, слегка ниже Сью, допрыгала босиком до шкафа и, пока я поражался чуду, сотворившему такие розовосиськовые и мягковлагалищные создания, как женщины, протянула мне маленькую коробочку в подарочной упаковке, в которой, к моему изумлению, оказалась серебряная заколка для галстука с гравировкой:

*СЛИ*

— ТЫ для меня настоящий СЛИ, — сказала Молли. — Знаешь, мне кажется ты умнейший из всех, кого я встречала; гений. Ты, наверное, думаешь, что я ужасно глупая? Но мне наплевать. Я просто наслаждаюсь временем, которое мы проводим вместе.

Замечательный подарок! Противоречивые мысли заполнили меня. Я думал о том, что сказал дед про других женщин. И о том, что я действительно привязан к Молли. Я спросил:

— Ты считаешь, что я подонок, так как я встречаюсь с тобой и с Бэрри?

— Нет, правда нет.

— Это невероятно, — сказал я, — ты настолько красива и сексуальна, и в тебе столько... столько жизни и свободы. Просто невероятно. Я не думал, что такие как ты существуют. Ты очень мне дорога!

— Я люблю тебя, Рой, даже, если все, что ты видишь во мне — тупую медсестру.

— Ты не тупая медсестра!

— Наверное, нет. Я просто обычная католичка, которую монашки заебали по самые гланды, и я возвращаю то, от чего отказывалась тогда! И я хочу веселиться!

— Ты не думаешь, что я подонок?

— Рой, прекрати, наконец! Нам просто весело, хорошо?!

Конечно, это было хорошо, и я собрался, поцеловал Сью и Тони, и эту горячую влажную штуку, которая так сильно сжимала Оскара, как способны только двадцать процентов влагалищ, и она целовала нас с Оскаром, и, наконец, через тепло и поцелуи, с заколкой для галстука, снова возбужденные, мы с Большим Оскаром смогли уйти, что было чудом, как и то, что мы согласилсь отправиться через метель в старый добрый Божий Дом.

Не было ли это той самой ночью, когда мой двоюродный прадед Талер, лишенный возможности стать скульптором, проник в конюшню и ускакал в неизвестность, украв лучшего коня?

13

Но та ночь была пиком моей радости от работы в приемнике. Удовольствие закончилось, началось издевательство.

Издевательство началось прямо у входа, где Эйб стоял, раскачиваясь в углу, один, шелковые трусики на голове. Он ругался на других ожидающих в предбаннике, а те оскорбляли его в ответ. Заметив меня, он замолчал, оглядел меня, не узнавая, и требовательно спросил:

— Ты еврей?

— Да.

— Проблема с вами, евреями — обрезание.

Медсестры были расстроены из-за ухудшения Эйба и умоляли Коэна сделать что-нибудь, чтобы отсрочить неизбежное — повторную принудительную госпитализацию Эйба в государственную психиатрическую лечебницу. Коэн, казалось, был на грани срыва. Полицейские должны были начать работу лишь в полночь. Флэш ушел в отпуск, отправившись в какую-то аграрную дыру в центре страны, где проживали его многочисленные умственно-отсталые родственники.

Меня послали осмотреть злобного пьяницу, который заявил: «Меня ударило тележкой в супермаркете и у меня проблемы с ногами».

— Когда тебя ударили?

— Шесть лет назад.

— Это не экстренный случай, приходи в понедельник в амбулаторию.

Он отказывался уходить, и я позвал Гата, с которым мы пытались убедить его свалить, но он начал раздеваться, показывая свои ноги и приговаривая: «Посмотри на это, а?» — и, когда мы увидели покрытые кровью и гноем портянки, меня затошнило, а Гат завопил: «НЕ СНИМАЙ ЭТО!»

— Чего это не снимать? — весело сказал пьянчуга. — Вы — доктора? Вот и смотрите!

Пропитанные гноем портянки отлетели в сторону и перед нами предстали самые вонючие, уродливые, истекающие гноем и кровоточащие, доходившие до кости язвы, что мы когда-либо видели. Мне стало дурно. Гат весь покраснел от ярости и заорал, брызгая слюной в лицо алкашу: «ТЫ ЧТО, ДОЛЖЕН БЫЛ ЭТО ДЕЛАТЬ? ТАК СИЛЬНО ХОТЕЛОСЬ, СВОЛОЧЬ!?»

Ситуация продолжала ухудшаться. Все, что происходило, соединилось в одну цепь гнусностей. Недодозы, передозы, алкаши, психи, бляди, венерические болезни и чешущиеся влагалища, заставляющие меня сидеть перед гинекологическим креслом, глядя в эти кошмарные вещи праздничного мира. Поспать мне не давали постоянными звонками.[147] В три утра пригородную домохозяйку втащил муж.

— Я не могу стоять прямо, — сказала она, заваливаясь набок.

— И как давно? — спросил я заспанно.

— Три месяца.

— Тогда почему явились сегодня?

— Стало хуже. Смотрите, я могу стоять вот так — сказала она, стоя под углом, — но я не могу стоять вот так, — продолжала она, встав прямо.

— Но вы стоите именно так! — заметил я.

— Я знаю, но предпочитаю стоять не так.

Я СПИХНУЛ ее домой, за что она перед уходом на меня наорала. В четыре тридцать меня разбудил крик боли ОЙ ОЙ ОЙ, и я понял, что прибыло поступление в терапию. Медсестра протянула мне историю и сказала: