Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

• Название: Трагедия казачества. Война и судьбы-4
• Автор: Николай Тимофеев
• Издательство: Невинномысск
• Жанр: О войне
• Год: 2003
• ISBN: 5-89571-046-8

Разгром казачества был завершен английскими и американскими «демократами» насильственной выдачей казаков в руки сталинско-бериевских палачей, которым досталась «легкая» работа по уничтожению своих противников в застенках и превращению их в «лагерную пыль» в ГУЛАГе. Составители и издатели сборников «Война и судьбы» сделали попытку хотя бы отчасти рассказать об этой казачьей трагедии, публикуя воспоминания участников тех событий.

По сути своей, эта серия сборников является как бы дополнением и продолжением исследовательской работы генерал-майора, атамана Кубанского Войска В.Г. Науменко, имеющей непреходящее значение.

Составитель: Н.С.Тимофеев.

---

Партизаны, видимо, не были заинтересованы в нашем эшелоне, и примерно через час поезд остановился на станции Карниа, на которой нам полагалось сходить. Мы вышли на площадь перед станцией. На ней ни души, кроме человека в папахе и заношенной солдатской куртке. Он подошел к нам, обнял меня и произнес с кавказским акцентом: «Здравствуй, брат-казак!»

Он оказался из числа горцев, которые, подобно казакам, оставили в 1943 г. родные места и в 1944 г. временно осели в Северной Италии. Им был предоставлен пограничный район, который они охраняли от нападений партизан. Возглавлял их генерал Султан Клыч Гирей. Не ручаюсь за достоверность, но, по рассказам юнкеров, самые красивые женщины и самые породистые лошади были у кавказцев.

Горец показал нам поезд местного сообщения, на котором к полудню 24 декабря 1944 г. мы, наконец, достигли цели нашего путешествия — города Толмеццо, «столицы» Казачьего Стана.

Штаб Походного Атамана расположился в большом доме светлого цвета. Верхний этаж его был украшен балконами. Мы разошлись по штабным отделениям оформлять наши назначения, и больше никого из моих спутников, за исключением есаула Кантемира, я не встречал.

Встретил я его летом 1945 г., месяца полтора после выдачи казаков в лагере Пеггетц, превращенном в лагерь Ди-Пи. Кантемир, очевидно, не ожидавший меня встретить, рассказал мне совершенно нелепую историю, как в Будапеште он обратился к коменданту города (это после выдачи англичанами большевикам возглавляемой им школы диверсантов! Организация этой школы и составляла содержание проекта, о котором он хлопотал в Берлине в штабе генерала Шкуро) с просьбой выписать ему пропуск в г. Иннсбрук. В Венгрии названия многих городов кончаются на «брук». Комендант, не имея понятия о существовании австрийского Иннсбрука, пропуск ему, ничтоже сумняшеся, выдал, и Кантемир перебрался во Французскую зону Австрии. Теперь он приехал в Лиенц вербовать избежавших репатриации казаков во Французский Иностранный Легион. На самом деле, как меня осведомили казаки, он раздавал им советские газеты и вел советскую пропаганду. Видимо, почуяв, что казаки решили положить конец его «патриотической» деятельности, Кантемир бежал в американскую зону, в г. Зальцбург. В качестве казачьего офицера он втерся там в доверие администрации 2-го Украинского лагеря. В декабре 1945 г. я опять нарвался на него (чего не выделывает «его величество случай»?), когда во дворе здания лагеря (бывшей австрийской казармы) он левой рукой колол дрова. Кисть правой руки у него была оторвана взрывом гранаты во время полевых занятий со своей школой в Италии. Увидев меня, он в тот же день бесследно исчез. В пятидесятых годах в «Общеказачьем журнале», издаваемом Елатонцевым в Нью-Йорке, Кантемир поместил объявление о своем намерении опубликовать книгу по истории антисоветских разведшкол во время войны. Он просил преподавателей и курсантов этих школ присылать на адрес в Мюнхене (адресатом был назван его напарник в Берлине) свои воспоминания и фотографии. Я не знаю, что получилось из этой затеи. Для всякого здравомыслящего человека, жившего в обстановке того времени, от этого объявления на версту несло провокацией. Впрочем, это объявление он мог поместить в журнале и с ведома западных спецслужб. Кто знает? После этого я о Кантемире ничего не слыхал.

24 декабря 1944 г. в штабе походного атамана я получил указание отправиться в распоряжение Юнкерского Училища в Виллу Сантину, в нескольких километрах на юг от Толмеццо. Мне повезло. Туда возвращался с подводой казак, который мог взять меня с собой. Я должен был подождать, пока он не закончит свои дела.

Ожидание мне было очень на руку, т. к. в Толмеццо меня ожидал радостный сюрприз. В штабе я узнал, что терско-ставропольская станица переселилась из Жемоны в горное село почти рядом с Толмеццо. Из штаба позвонили атаману станицы, и вскоре я обнял маму в вестибюле штаба. Полтора года мы не видели друг друга. Мама изменилась за это время: похудела, больше морщин и складок на лице, возросло число серебряных нитей на голове. Очевидно, переменился и я. Мама окинула меня внимательным взглядом матери и врача и с тревогой в голосе воскликнула: «Юра, ты болен!»

Ее слова не тронули меня. С легким упреком я возразил: «Мама, сколько людей потеряли головы, а ты толкуешь о болезни».

Мой ответ понравился донскому сотнику, стоявшему неподалеку и, видимо, прислушивавшемуся к нашему разговору. Он поддержал меня: «Правильно говорит казак. Молодец! Такому и надо в юнкера!»

Мама засмеялась и ответила: «Казак и есть. Когда он еще в пеленках был, я пела ему: «Богатырь ты будешь с виду и казак душой». Таким он и вышел».

Радости много, а времени для нее, как всегда, мало. Я договорился с мамой навестить ее, как только обоснуюсь в училище. Обещание мое я вскоре сдержал. Мама, счастливая, хотя и обеспокоенная моим видом (она оказалась права: я был болен), возвратилась к себе в станицу, а я зашагал в Виллу Сантину.

Возница оказался астраханским казаком по фамилии Баранников. Сын его был юнкером полубатареи училища, чем отец очень гордился. Трудно передать чувство, овладевшее мной. Мы шагали по покрытой щебнем горной дороге. Вниз, на краю ее, спадала в долину скалистая стена. В долине вилась по камням неширокая и неглубокая река Тальяменто. Справа от нас терялась вверху подобная же стена, покрытая расселинами и трещинами, из которых кое-где тянулись вверх корявые стволы деревьев. Из-за гребня гор на долину Тальяменто и на противоположные с редкими деревьями крутые склоны гор (где-то там жила мама) падали косые лучи солнца. Нас окружала строгая красота северо-итальянских Альп. И вот это и есть «Казачья земля», наш временный приют, из которого мы вскоре снова двинемся на восток освобождать наши родные земли! Но ведь и здесь я тоже с моим народом! Мне стало очень легко на сердце.

Совсем вечерело, когда лошадь довезла нас до Виллы Сантины. В сумерках мне трудно было разглядеть местечко. Мы миновали церковь и сразу за ней остановились у большого светло-желтой окраски двухэтажного дома. Это была местная школа, в которой были расквартированы две сотни училища. Я поблагодарил возницу. Взял мой рюкзак. Разыскал дежурного офицера. Им оказался терец — войсковой старшина Третьяков.

Я отрапортовал ему, что я прибыл в распоряжение училища. Третьяков объяснил мне, что завтра я должен буду сдать приемные экзамены. Пока же он поместит меня к юнкерам 2-й сотни.

Немедленно по сотне пронеслась весть, что из самого Берлина приехал новый кандидат в юнкера, и скоро комната была набита до отказа желающими услышать последние новости. Сначала мне сообразили что-то закусить. Без выпивки. А затем я стал отвечать на бесконечные вопросы о казачьих делах, о генерале Власове, РОА и Комитете Освобождения Народов России, об отношениях между Власовым и казачьим руководством, о том, что я думаю о положении на фронтах. Пораженческих настроений не было.

В ходе беседы я заметил, как один из юнкеров сырой тряпкой вытирал свои высокие кавалерийские сапоги, от чего они не выглядели привлекательнее. Я предложил ему мою полученную на Рождество обувную мазь.

Нужно было видеть радость на его лице. Сапоги скоро заблестели темным лоском, что вызвало цепную реакцию. Другой юнкер попросил «занять» ему мази. Затем третий… Когда банка вернулась ко мне, я пожалел, что не почистил свои сапоги перед отъездом из Берлина. Самой мази мне не было жалко.

Разговоры продолжались до отбоя. Отбой! Все разошлись по своим местам. Я мог передохнуть. Утомление от трехдневной езды давало себя знать. Завтра же экзамены. Я уже расспросил о них юнкеров и не боялся. После них я должен идти к генералу Соломахину, к которому у меня было письмо от полковника Иноземцева. Нужно быть в форме.

Несмотря на усталость, засыпал я со счастливой улыбкой. Я снова встретил маму. Я был принят в семью. В боевую семью. Я был дома.

«МАРШ ВПЕРЕД!.. ДРУЗЬЯ, В ПОХОД!..»

На следующее утро после моего прибытия в Юнкерское училище, выспавшись и приведя себя в порядок, я разыскал дежурного офицера, войскового старшину Третьякова, и он представил меня экзаменаторам, которые уже были осведомлены им о моем прибытии.

Экзаменационная комната находилась на первом этаже школы, в которой были размещены две сотни училища.

Сдавал я экзамены по двум предметам: русской истории и математике. Экзамен принимали два пожилых военных чиновника (их серебряные погоны с просветом и звездочками были уже офицерские), учителя по профессии.

Я не помню, какие вопросы мне были заданы по истории. В ней я всегда был силен, много читал еще дома, и мои знания в этой области были обширнее программы, которую проходили в советской средней школе.

Зато совершенно отчетливо помню, что экзаменатор-математик спросил меня о биноме Ньютона.