Александр Ткаченко - Футболь. Записки футболиста

• Название: Футболь. Записки футболиста
• Автор: Александр Ткаченко
• Издательство: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Футбольные записки Александра Ткаченко — простые повседневные футбольные истории, в которых покорители стадионов предстают людьми, без ореола любимцев публики. Пахарями своей гладиаторской работы…

Александр Ткаченко был любимцем футбольного Крыма. И не только. Серебряный призер чемпионата СССР - 65 среди дублеров, играл, помимо «Таврии», в ленинградском «Зените», московском «Локомотиве», но, увы, в 25 лет был вынужден завершить карьеру из-за травмы позвоночника.

Утверждают, что первые свои стихи Александр Петрович начал писать в Центральном институте травматологии и ортопедии, где Зоя Сергеевна Миронова помогала ему вновь встать на ноги. И теперь у Ткаченко набралось уже десять книг стихов. Он почетный член Американского писательского центра, член Исполнительного комитета Международного парламента писателей в г. Страсбурге, а дома — генеральный директор правозащитной писательской организации Русский ПЕН-Клуб. Вот к чему, оказывается, может привести вовремя полученная футбольная травма.

На обложке: «Распятие футболом». Работа автора книги. Холст, масло. 60x90. 1976 г.

---

Как забивают голы? Смешно слушать, когда комментаторы вопят на весь мир: «Точным косоприцельным ударом такой-то посылает мяч в дальный угол ворот…» Смешно, да и только. Ведь ты всегда на поле в движении, дыхание — то успокаивается, то взрывается. Обычно атака начинается после отбора мяча, и вот, пройдя в прерывистых схватках полполя, ты, с уже забитым дыханием, болтаешься где-то в районе штрафной. После нескольких маневров, еще более забивающих тебе глотку, вдруг получаешь мяч и видишь просвет в стороне ворот. С немыслимыми замахами и телодвижениями продвигаешься, подстраиваешься и опять видишь — где-то замаячили ворота и вратарь. Впереди кричат: «Не давай ударить», сзади: «Да бей же, сука, будет поздно!» И ты из последних сил, всем своим накопленным тренировками у стенки ударом в рамку бьешь в сторону ворот, видишь миг полета и вдруг — рев стадиона — гол! Вратарь достает мяч из сетки. Да зачастую мячи попадают в сетку не за счет точности удара, а за счет сноса его в сторону от вратаря. Конечно, если ты прямо перед воротами и тебе никто не мешает, тут уж бьешь целенаправленно, но чаще — тебе мешают, на тебе сидят, хватают за трусы, плюются и свои, и чужие, но все… — гол! — подбегают, целуют, рады искренне — гол искупает все, пусть самый бездарный, но гол.

В диком зное города Николаева стоял я как-то у передней штанги ворот. Мы вымучивали игру вместе с «Судостроителем». Коля Климов подавал угловой. За мной маячил огромный защитник и дышал мне в шею и в спину. Коля разбегается и вдруг подает угловой прострельным ударом, и в доли секунды я вижу, что мяч летит мне прямо в лицо. 460 граммов, в дикую жару, при счете 0:0. В голове — убрать голову — не убрать, убрать — не убрать… Подсознательно подпрыгиваю, мяч бьет мне в голову, слышу крики — Гол!.. Действительно — 1:0 выиграли. После игры ко мне подходит тренер и говорит: «Санек, молодец, выпрыгнул, посмотрел, куда бить — и спокойно мяч в угол».

Врут все, врут — не верьте! Забивают голы чаще всего так, как я описал. А со стороны — это все другое. Поэтому верю только тому, кто сам играл и знает, как не столько больно, сколько обидно, если ты сырой мяч остановил на колено, а он, вращаясь, при отскоке слегка задевает хрящик твоего носа… Слезы. Боль. Обида. А комментатор: «Опять притворяется восьмой номер… Нехорошо. Где же мужество?»

«Папа! Папа! Дядю Федю несут!» — с таким криком ворвался в холл гостиницы, где шла установка на игру, пятилетний Серега Сочнев, сын тренера «Таврии» Антонина Николаевича. На установке не было троих игроков и все всё время переглядывались, недоуменно и понимающе. До этого Леша Яровой доказывал, что он совершенно трезв и готов играть. Сочнев говорил обратное, и они препирались. Для меня это было потрясением — на сборах, перед чемпионатом СССР, да еще перед тренировочной игрой со «Спартаком». Так или иначе, все высыпали в коридор после радостного вопля чудного ребенка старшего тренера, который жил вместе с мамой в отдельных апартаментах гостиницы «Южной». В глубине коридора, как в конце тоннеля, мы увидели три разновеликие фигуры — высокий Юра Щербаков, центральный защитник, среднего роста Валера Петров, вратарь, и совсем маленький, левый крайний нападающий, выходец из ЦСКА и «Локомотива» — Федор Фархутдинов. Да не обидится на меня никто из них за давностью лет. Увидев нас, то есть команду во главе с тренером, они поняли, что надо сыграть трезвых, хотя это было невозможно. Петров и красавец Щербаков держали на руках Федора. В миг они решили поставить его на ноги, мол, мы ничего, стоим на ногах, держимся… Они поставили его между собой, пригладили растрепавшиеся волосы и надвинули поглубже кепку-аэродром. Подержав секунду-две, чтобы показать нам, что все о’кей, они отпустили его, чтобы он постоял радом с ними на равных. Но Федор… Федор скользнул, как ставридка, поставленная на хвостик, прямо на пол и лежал бездыханен. Щербак и Петров снова быстренько подняли его и опять, пригладив волосики и надвинув кепку, встали в единый ряд перед наступавшим старшим тренером, администратором и командой… Но Федя Фархутдинов опять оказался на полу, засучив ножонками тридцать седьмого размера, признаком сильнейшего удара, который у него действительно был… Все они, конечно, сгорели, попали, были казнены деньгами, но добрейшая душа — Сочнев, привезший их из Москвы, стоял за них — в надежде, что они заиграют…

Федя Фархутдинов был страшный хохмач, в командах есть всегда такие типажи. Обычно они должны быть авторитетами прежде всего в игре, иначе все их шуточки будут восприниматься, как придурь, не больше. Если же ты хорош в игре, популярен, то все, что более и менее подходит к хохме, подъебке или издевке, принимается с эйфорией, восторженно-причастно. Вот и Федя, даже еще не сыграв и матча за «Таврию», в ореоле двух-трех публикаций в центральной прессе, а также побывавший в ЦСКА и «Локомотиве», воспринимался на ура, и любая его икота вызывала одобрительную ржачку. Потом все было по-иному, особенно из-за его неудавшихся игр, после одной из которых он бесследно исчез в Москве, ссылаясь на сорванные голеностопы, лишний вес и застарелый трипачок.

А пока он входил в автобус с полотенцем на шее и со всегдашней песенкой «Старый клен, старый клен…» На заднем сиденье теснился мой школьнй друг — Коля Макухин, взятый вместе со мной на сбор, на голове которого была кепка с рисунком «черточка, точка, черточка, точка» и который насвистывал сквозь редкие зубки «си-си-си-си-си…»

К тому же еще он отбивал в такт пальцем по металлу автобуса нечто непонятное. Федя Фархутдинов, заметив это, насмешливо и покровительственно спрашивал у Сочнева: «Антонин Николаевич, кого в команду берем — футболистов или спецов по азбуке Морзе?» Автобус взрывался смехом, и мы катили в массандровский парк, где Коля в кроссе обгонял Федора на несколько кругов. Но не хватало авторитета и тёхнички. И тяжеловесный Федя Фархутдинов все шутил и попадал в состав. А Коля? Коля сидел на банке, и все рекомендовали ему кожаные трусы, чтобы они не протерлись. Но судьбы игроков всегда уравниваются. Со временем. Федя исчез очень быстро, так и не заиграв, а Коля, заиграв, имел бы прекрасное будущее, если бы не сломал надолго свою берцовую кость.

Сейчас оба они ходят в разных городах — очень пузатые, навсегда забывшие про «старый клен», азбуку Морзе и левый край, на который они претендовали одновременно, имея разницу в возрасте всего лишь, оказывается, в 6 или 7 лет. В той ситуации это было решающим фактором. Сейчас, наверное, я в своих ностальгических записях помню об этом. Больше никто. Правда, может быть, еще два или три героя драмы, если можно называть это драмой вообще…

Юра Щербаков, бывший центральный защитник ЦСКА, начал сразу играть и был в фаворе. Внешне он был скромен, хотя любовь к большой поддаче выдавали красные щечки под глазами и вечная доброта. Рост, пробор посередине прекрасной головы, симпатия — делали его в провинциальном городе любимцем публики, а особенно тех, кто нравился ему. И он не пропускал никого. Особенно студенток. Жил он в гостинице, и толпы красивых чудачек стояли у его окна на первом этаже, под которым был вход в котельную. Однако он сломался. Ему предстояла операция мениска у Мироновой, в ЦИТО. Месяц перед поездкой на операцию он не просыхал, и из его номера выходили все новые и новые прекрасные жертвы, совсем не считающие себя таковыми. Наконец, он уехал. Вернулся в разгар лета, в сладкую жару Крыма, где его ждали все — тренер, друзья, женщины. Он сказал: «Через три недели я буду играть, так пообещала Миронова». Он начал готовиться, ходил на зарядку, понемногу разрабатывал колено. Сочнев был счастлив. Начальство тоже. И вдруг он запил. Нет, не по-черному, он не был алкашом, он был ебарем, прекрасным, любимым шампанским ебарем, в диком и сладком Крыму. Случилось, что одна из красоток уснула у него в номере, он вышел на секунду позвать горничную совершенно голый, и дверь с английским проклятым замком захлопнулась. Он стоял, стучал, умолял ее проснуться, но все было бесполезно. Тогда, отчаявшись попасть к себе, Юра вспомнил об открытом окне снаружи. Он, сверкая всеми членами, прошел по коридору, через администраторский холл почти незамеченным, ибо это было настолько невероятно, что никто не поверил своим глазам, обошел гостиницу и, с только что прооперированной ногой, полез в свой номер над котельной. Как всегда бывает в таких случаях, герой срывается и падает вниз, в данном случае в уголь котельной, приготовленный на зиму. Голого и в угольной пыли его увезли в отделение милиции под храп фигуристой студентки — не то «меда», не то «педа». Юру я с тех пор не видел никогда, но он был прекрасен. Его проклял обком, горком и отделение дороги, но футбольщики поняли его и простили, любя, скучая, завидуя, — ведь он был настоящим москвичом, а это в то время значило многое…

Случилось, что именно в тот далекий год я впервые поехал в капстрану, в Данию. Меня поначалу не пускали. Потому что совпало: прихватывали в армию, в СКА — Одесса. Я приглянулся начальнику военного округа Бабаджаняну, и он отдал приказ — забрать! Я им на фиг не нужен был и сгнил бы в четвертом или пятом составе. Но их не интересовала судьба каждого — главное, больше выбор. Я косил на травму головы. И когда врачи комиссовали меня, то пришел солдат с винтовкой, напугав мою мать, и сказал: «Я тебя отведу в военный госпиталь». Но военврачи были не фраера. После заключения гражданского врача, который не отвечает перед армией, военный врач, если что-то случается с призывником, отвечает перед генералмедами и теряет звезды. Это и спасло меня. Я не служил никогда. И не страдаю от этого. Однако, когда нужно было поехать в Данию на семь игр, то всю нашу команду вызвали перед отлетом в Копенгаген на Лубянку. Шептали что-то каждому на ухо, потом вызвали меня и сказали, что я поручаюсь Валерию Захарову и Эммануилу Анброху (моим старшим товарищам) и что мой побег в армию НАТО будет означать кару и для них. Я бежать никуда не собирался, но поклялся, что вернусь. «Да, пожалуйста уж, вернись, не попадись на удочку разведки или армии НАТО. А главное — не гуляй там, где много проституток…» По приезде в Копенгаген нас поселили именно на той улице, где было полно проституток. Я был счастлив. Понаблюдать чужую, невиданную жизнь, да еще в самом ее натуральном виде! Что еще нужно футбольному двадцатилетке? Я только и делал, что ходил целыми днями по этой улице, наблюдая сладкую жизнь. Проститутки мне не понравились — они были старые и страшные, а красивые стоили очень дорого и к ним была очередь.