Александр Ткаченко - Футболь. Записки футболиста

• Название: Футболь. Записки футболиста
• Автор: Александр Ткаченко
• Издательство: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Футбольные записки Александра Ткаченко — простые повседневные футбольные истории, в которых покорители стадионов предстают людьми, без ореола любимцев публики. Пахарями своей гладиаторской работы…

Александр Ткаченко был любимцем футбольного Крыма. И не только. Серебряный призер чемпионата СССР - 65 среди дублеров, играл, помимо «Таврии», в ленинградском «Зените», московском «Локомотиве», но, увы, в 25 лет был вынужден завершить карьеру из-за травмы позвоночника.

Утверждают, что первые свои стихи Александр Петрович начал писать в Центральном институте травматологии и ортопедии, где Зоя Сергеевна Миронова помогала ему вновь встать на ноги. И теперь у Ткаченко набралось уже десять книг стихов. Он почетный член Американского писательского центра, член Исполнительного комитета Международного парламента писателей в г. Страсбурге, а дома — генеральный директор правозащитной писательской организации Русский ПЕН-Клуб. Вот к чему, оказывается, может привести вовремя полученная футбольная травма.

На обложке: «Распятие футболом». Работа автора книги. Холст, масло. 60x90. 1976 г.

---

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Александр Ткаченко — законченный футболист. Я имею в виду состояние души. И поэзия для него — это необозримое футбольное поле, местами напоминающее стерильный английский газон, а местами кочковатое, тяжелое, вязкое, мокрое, как в Самаре в начале сезона. На английском газоне — техника, изящество, дриблинг рифм и аллитераций. На самарском — работа, пот, рваная аритмичная строка…

И жизнь моего друга Саши Ткаченко тоже похожа на футбол, в котором для победы необходимо все — сила, хитрость, обводка, точный пас, самоотдача… Он получает травмы, но сам действует в рамках правил, играя в этой жизни корректно… Правда, если мяч хорошо ложится на ногу, он бьет от души, бьет так, чтобы вратарю «ручонки отсушить». В этот момент ему все равно, кто перед ним — профессионал или любитель. Им владеет жесткая футбольная логика: вышел на поляну — играй! Готовься к бою, красавчик!..

В 1981 году, если не ошибаюсь, оказались мы с ним между Симферополем и Севастополем — на летней базе команды «Таврия». Тренер попросил нас выступить перед игроками. Тогда это называлось «снять напряжение». Футболисты отдыхали после обеда, и мы с Сашей вышли на поле «постучать». Сначала я пробил ему десять одиннадцатиметровых. Потом настала его очередь. «Саня, — сказал я, наблюдая, как сосредоточенно устанавливает он мяч, — только без зверств». «О чем ты говоришь, — сказал он. — Исключительно на техничку».

Мяч, пущенный им «исключительно на техничку», летел мне прямо в физиономию, и я инстинктивно выставил вперед свои расслабленные руки… Стало больно, и левая кисть моя повисла… И тошнота подступила… Врач «Таврии» наложил мне шину. А вечером в Симферополе рентген показал перелом запястья. «Маразм! — переживал Саша. — Впервые в жизни нанес травму! И кому?! Своему другу!»

Где-то заполночь черт дернул нас вспоминать составы московского «Торпедо», начиная с 1960 года. Запнулись на одном из защитников… Островский? Нет. Медакин? Нет. Краснов? Тепло, но не он… До утра вспоминали — не вспомнили. Еще два дня перебирали всех — безрезультатно. Завелись, как пацаны… Беспросветно. Потом я уехал в Москву. Следующей ночью он мне позвонил, назвал фамилию. Близко, но не то… Коренастый был защитничек, цепкий… Короткая такая фамилия… Долго еще ночами перезванивались… Два абсолютно сумасшедших человека… Постепенно я смирился с тем, что фамилия торпедовского защитника так и останется для меня неразгаданной тайной…

Спустя месяца полтора раздался мне днем телефонный звонок. Звонили с телеграфа. «Товарищ Арканов?» — «Да». — «Вам телеграмма из Симферополя. Зачитать или переслать по адресу?» — «Читайте». — «Читаю: Андреюк». — «Все?!» — «Все».

«Добил»-таки Саня Андреюка! И мне полегчало… Правда, рука еще год на погоду реагировала…

Аркадий Арканов

В моих записках нет ничего придуманного. Все это было со мной либо с моими футбольными друзьями, родство с которыми я чувствую до сих пор самое сильное. Ибо пережито это было всерьез молодым, сильным организмом, молодой и страстной душой, всем существом, бескорыстно любящим эту великую игру — Футбол.

Когда смотришь, как играют футболисты, с высоты трибун Лужников, то действо напоминает перекатывание внутри пустого ящика от письменного стола застывших пластилиновых фигурок.

Если спуститься вниз, мимо удивленно осматривающих тебя фанатов к самой кромке поля, то непременно будешь потрясен хрустом рвущейся под шипами бутс травы, ором игроков, вспыхивающим матом, харканьем сухой слюной, обрывками фраз, клокочущими где-то в кратере гортаней и легких «ты чтоблядьсуешьвстык…»

Вы будете поражены обилием звуков настоящей сечи, хрипа упавших на траву от ударов по голени, проклятиями за незабитый гол или плохой пас.

Но болельщик этого ничего не слышит. Он слышит только самого себя, рядом сидящих, весь стадион, иногда еще гул самолета, высоко пролетающего над стадионом. Тогда он отрывается от игры, вдруг замолкает, ведет взглядом сверкающую игрушку и шепчет: «Во бля, прет…» Или еще после пенальти — «куда ж ты фуфло пыряешь, я ж не за это платил…» Но больше всех и дальше всех слышит сам игрок. Всё. Даже шепот на отдаленных скамейках: «Ну как тебе этот?» (Это про него). «Да так, ничего пылит, иногда». (И руки его опускаются. И мяч все чаще ходит мимо него). Или наоборот — «класс, колотуха у него, не дай Бог, ручонки отсушит любому киперу. Да и бежит, как электричка… не зря взяли…» (И он поднимает голову, машет своим — мол, ну что же я стою, играйте на меня…) И вот уже стадион весь орет вслед его рывку.

Когда идешь вперед, то возвращаешься к началу, к маленькому провинциальному стадиону, где ты проводишь все пыльное и жаркое лето среди футболистов местной офицерской команды. Они целыми днями стирали свои гетры, плавки, трусы, футболки, потом купались под душем и загорали. А часам к пяти начинали тренироваться. Я подавал им мячи из-за ворот, каждый раз стараясь бить по мячу так же, как они. Мне они представлялись тогда крутыми игроками, взрослыми мужчинами, загоревшими и грубыми, хотя на самом деле были мальчишками лет 19-20, служившими срочную службу. А офицерской команда называлась только потому, что принадлежала гарнизонному Дому офицеров. Каждое утро я приходил в их стан разложенных на солнце портянок, мячей, гимнастерок. Ложился на траву загорать вместе с ними. Ребята относились ко мне хорошо, приветствуя как-то непривычно для моего юного уха: «Привет, пацанок». Потом кто-то из них говорил: «Ну что, постучим?» И мы шли к футбольным воротам запасного песчаного поля и долго били какому-то случайному, забредшему с центрального рынка «чайнику», который прыгал неуклюже за мячом и обязательно разбивал себе колени, локти, но все равно был счастлив, вытирал пыль с кровью и туповато улыбался. Мяч был настоящий, ниппельный, и подержать его тогда удавалось не каждому.

Из солдатиков меня никто не обижал, только иногда кто-то из них как бы шутя бросал: «Слышь, пацан, а сестра у тебя есть?» — «Есть, а что?» — наивно спрашивал я… «Приведи, а?» — И все почему-то дико ржали — маленький табунчик загорелых кентавриков, ошалевших от накопленной спермы в крепко скрученных яйцах, которые угадывались под плавками. Я уходил слегка обиженный, но назавтра приходил опять, потому что запах нитрокраской крашенного мяча, запах тренировочного пота и кожаных бутс сводил меня с ума. И я был готов им простить все ради возможности обладать этим вместе с ними. Хотя и на правах подающего мяч или таскающего за королем команды фибровый чемоданчик со всеми игровыми причиндалами футболиста.

Когда мне исполнилось лет 16 и уже, как поговаривали за моей спиной, я «подходил», то меня буквально растаскивали поиграть за какие-нибудь команды, чтобы посмотреть, а иногда просто заменить заболевших. В товарищеских, конечно же, матчах. Я все принимал с охотой. Ибо было это для меня тренировкой. За кого я только тогда не переиграл — от сборной глухонемых города до вполне солидных команд-мастеров. Однажды я поехал с командой мастеров класса «Б». В конце пятидесятых — начале шестидесятых это были очень сильные клубы. Потягаться с ними было интересно. Команда была специфическая, военная, да не просто военная, военно-морская — СКЧФ из города Севастополя. Кстати сказать, много известных футболистов вышли тогда из нее, достаточно назвать хотя бы одного из них — торпедовца Бориса Батанова. Приехали мы в жаркий и пыльный Жданов (так тогда Мариуполь называли), игроков ровно одиннадцать, так что играть буду обязательно, собственно поэтому и позвали. Отношения между игроками и тренером были очень специфические, поскольку существовала система подчинения на уровне мичмана, капитана и даже адмирала. Так вот, вечером, в Жданове, первое, что мы сделали после того, как бросили вещи в задымленной гостинице, конечно же, пошли в ресторан перекусить. В кабаке играл квартет — контрабас, пианино, аккордеон, ударник. Ударник еще и пел: «Я не третий, я не лишний, это только показалось…» Посетителей было мало, и к нам сразу бросился официант. Столы были сдвинуты по-флотски, и он спросил: «Ну, что будем кушать?» Стояла пыльная ждановская жара, и всем, конечно, хотелось окрошки. Официант сокрушенно почесал нос и сказал: «Сейчас пойду на кухню и узнаю, сколько порций осталось». Он вернулся и разочарованно объявил: «Осталось только три…» Все по-школьному потянули руки: «Я! — Я! — Я!» Официант развел руками — всего три, решайте сами. И здесь военная дисциплина сказала свое. Резко встал над столом тренер СКЧФ Артемьев (не путать с бывшим игроком «Локомотива» Виталием Артемьевым) и прекратил все споры. «Внимание, — скомандовал он, и все примолкли, — окрошку будет кушать мичман Ананьев (капитан команды), старший матрос Скляров (лучший нападающий) и…» Руки опять потянулись, но уже прямо к носу старшего тренера. «Я! — Я! — Я!..» И… Он почему-то победоносно оглянул весь зал: «я», — ткнув при этом себя пальцем в грудь…