Александр Ткаченко - Футболь. Записки футболиста

• Название: Футболь. Записки футболиста
• Автор: Александр Ткаченко
• Издательство: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Футбольные записки Александра Ткаченко — простые повседневные футбольные истории, в которых покорители стадионов предстают людьми, без ореола любимцев публики. Пахарями своей гладиаторской работы…

Александр Ткаченко был любимцем футбольного Крыма. И не только. Серебряный призер чемпионата СССР - 65 среди дублеров, играл, помимо «Таврии», в ленинградском «Зените», московском «Локомотиве», но, увы, в 25 лет был вынужден завершить карьеру из-за травмы позвоночника.

Утверждают, что первые свои стихи Александр Петрович начал писать в Центральном институте травматологии и ортопедии, где Зоя Сергеевна Миронова помогала ему вновь встать на ноги. И теперь у Ткаченко набралось уже десять книг стихов. Он почетный член Американского писательского центра, член Исполнительного комитета Международного парламента писателей в г. Страсбурге, а дома — генеральный директор правозащитной писательской организации Русский ПЕН-Клуб. Вот к чему, оказывается, может привести вовремя полученная футбольная травма.

На обложке: «Распятие футболом». Работа автора книги. Холст, масло. 60x90. 1976 г.

---

Меня лично интересовала дуэль Пеле — Воронин, поскольку Воронина специально выделили в персональные опекуны для короля футбола. И у Воронина были все данные для этого — он, как известно, играл умело как в атаке, так и в защите. Да и по статусу не так уж плох — неоднократный игрок символической сборной мира на месте полузащитника. Но дуэли не получилось, потому что и Пеле, и Воронин сыграли прекрасно и хорошо, несмотря на то, что Арантес Ду Насименто забил два гола. Дело в том, что Пеле, как и подобает гению, делал все немного раньше — раньше успевал к мячу, раньше пробивал, раньше отдавал, раньше стартовал… Воронин пластался, часто блокировал Пеле, но все же в нужный момент, в момент равновесия, когда и великолепный Воронин был уже на последних, Пеле вдруг прибавлял и выигрывал ситуационный момент. В этом была вся загадка гения Пеле — он принимал уровень каждого игрока, кто играл против него, но в момент уравнивания он прибавлял всего на доли скорости, мастерства и если нужно было еще сверх того, прибавлял еще — у него не было верхнего предела прибавления. Это до сих пор остается для меня его загадкой, за счет чего, — иногда это казалось за счет физической одаренности, иногда за счет приобретенной на пляжах Копакабана техники, иногда за счет невероятного какого-то стимулятора, хотя это, конечно, бред, Воронин, если и проиграл ему, то только за счет корректности, уважения к Гению футбола: он ни разу не повалил его, ни разу не зацепил его, только мило извинялся и отряхивался сам, отряхивая Пеле. Это было очень показательным для Воронина. Он был, пожалуй, самым элегантным игроком нашего футбола, начиная от того, каким он появлялся ухоженным на поле и каким я его видел приезжающего в Центральные бани после игры на следующий день. Черная сверкающая «Волга», черный переливающийся костюм с белой нейлоновой модной тогда сорочкой и галстуком в жилу всему, да еще со слегка набриолиненным пробором ярко-черных волос посередине — он был красавчиком, он был любимцем. И по делу. Таких было мало. Практически не было. Он был идеалом. Были игроки, игрочилы с пороками, с червоточинами то в поведении, в жизни, то в игре, но их тоже любили, подражали, косолапящей походке Юры Севидова, сибаритской внешней развязности Гусарова и Понедельника и даже приносящей плоды корявости Вшивцева и Бурлачкина… Но Валерий Воронин был идеалом. Кстати, он умел красиво проигрывать, я это понял, когда защитники западных команд, в частности ФРГ, преодолев барьер обожания Пеле, начали просто убивать его на поле, после чего он и покинул большой футбол. И вот здесь я оценил еще одну черту великого Воронина — жертвенность: он не хотел строить свою игру и карьеру на унижении великой красоты и таланта. Пожалуй, эта черта и сыграла роковую роль в его дальнейшей судьбе, ибо Пеле, уйдя из футбола, двинул линию своей жизни все вперед и вперед, то играя за американский клуб «Космос», то снимаясь в кино, то тренируя средние клубы, то подвизаясь на поприще министра спорта и популяризатора кофе имени себя, а Валерий Воронин принял жизнь как данность, как жизнь совка, обрушившегося на него всей своей чудовищной силой, где не было ни космоса, ни министерства, ни кофе «Ворон…» Была только шашлычная на Автозаводской, собутыльники, любовь, сострадание и разбор, разбор игры вечный о том, что можно было все переиграть. Заставить себя быть равным с теми, кого он, в сущности, презирал: работники Федерации, хреновые тренеры, игроки хреновеньких денежных команд, — он не мог — прекрасная белая кость, белое офицерство среди красной швали футбола не позволили ему опуститься до плебейского футбола. И в то же время он позволил жизни опустить себя до плебейства очередей за зарплатой на автозаводе, возле которых он молча стоял, глядя под ноги, и получая подачки от работяг.

«Слышь, да это же Ворона, ты что забыл, блядина, брось червонец, Паскуале, ну сломался человек, тебя завтра тоже отоварят по балде, так надо же входить в ситуацию, стебанок…» Так образно говорили рабочие автозавода, собирая деньги для Воронина, которые он туг же спускал с любым подошедшим к нему… Что же случилось, почему другие, не все, но смогли устоять? Уникальный случай и в то же время обычный, ибо даже если судьбу Валерия Воронина проморгали, то что уж говорить о десятках футболистов рангом меньше, кстати, у тех хоть была степень собственной самозащиты, самопостроения, здесь же полная открытость, недоумение, удивление собой и миром в себе — жизнь так нужна какому-то шурупу для какой-то гайки и поэтому они нужны жизни. А я, который обладаю невиданным умением и нужен сотням тысяч, теперь уже не нужен никому. Не знаю. Наверное, врут, кто говорит, что он сломался психологически после аварии. Невероятно, он был слишком сильным человеком. Очень, вероятно, виноваты мы все, все его окружение, вся порочная система футбола, если такие ребята, как Воронин, уходят из жизни в то время, как его годки, чуть, может быть, талантливее, рекламируют растворимый кофе из Бразилии…

А что, собственно, случилось? Всего лишь в двадцать восемь лет он ехал по Рязанскому шоссе от матери в Москву на собственной «Волге». Задремав под утро за рулем, он врезается в блуждающий МАЗ, и в Склифосовском его собирают по частям, спасая жизнь. Лицо настолько изуродовано, что применяется пластика. Он спасен, он реконструирован врачами, но лицо его слегка неузнаваемо. Через полгода, в 29 лет, новый Воронин выходит на поле и играет за «Торпедо» еще полгода довольно успешно, но… Вот это наше отношение, всюду в мире оно работает на твое восстановление, ибо Запад знает, что такое пасть и восстать вновь. Совки этого не знают и не признают — либо ты с нами живешь, либо ты с нами умираешь, третьего не дано. Свист, плевки, косые взгляды. И он уходит. И все вокруг с этим соглашаются! Соглашаются — вот что ужасно и вот что преступление! Нет, ни в коем случае не отпустим! И создаются условия, климат вхождения в новую жизнь через команду, а не через пьянь и шашлычную. И может быть, потом отпускается на волю человек, который олицетворял собой «Торпедо» и советский футбол.

Но разве этим титулованным засранцам до судьбы единого человека, даже если он — Валерий Воронин. Да плевать, у нас таких… Да вот нет у вас таких как Ворона, как Стрелец, как Число, как Гусар, как Козел, как Анюта, как Метр, как Блоха, как Муня, как Масло, как Красный, как Быша, как Слесарь, как Фанера, даже как Вшивый, как Реко, как Гиля… Нет. И не будет. Будут другие, но таких как эти — никогда. Единственные и неповторимые. Плевать, неповторимых нет, если неповторима система, то других не может быть — она воспроизводит себе подобных, и поэтому мы будем жить вечно. Но жизнь многообразна, и она отрицает тоталитаризм в природе. Поэтому другие играют в другой футбол, но я не уверен, что в лучший. Потому что, когда я смотрю на футбольную игру, я вижу высокого полузащитника с пробором посередине красивой головы, мне видится лицо Валерия Воронина — красивое, правильное, молодое и в то же время искаженное пластикой хирурга, пластикой боли. И еще — чашечку кофе «Пеле» с дымящейся струйкой, колеблющейся над черным кружком сладкой горечи.

После той знаменитой игры в Лужниках мы долго топтались у метро «Спортивная». Вдруг у одного солдатика я увидел в руках мою книгу «Брат мой — враг мой» и воскликнул: «Так это же моя, я потерял в толпе!» «Возьмите, — сказал он и протянул мне, — я нашел». «Слушай, а зонтика ты не находил, парень?» «Не-е-е», — протянул он, и мы расстались.

Итак что-то мы потеряли и нашли, что-то потеряли и не нашли. И все — из разряда великого. Я смеялся, любимая всплакнула. Хотя все могло быть наоборот.

Футбольные пиры закатываются спонтанно, вспыхивая по золотым стаканам шампанского с коньяком и перерастая в пожары поездок по домам, ресторанам, в приливы любви, откровений и заканчиваясь наутро тяжелым блевонтином, головной болью, раскаиванием и относительным временным затишьем в спорах с алкогольным бесом. Игра молодого и здорового организма и игра винно-водочных изделий, где мы всегда проигрывали, но сам процесс восхитителен — ведь это не просто пьянки — это всегда новые люди, женщины, знакомства, не всегда драмы, зачастую приятное общение с людьми, которые тебя знают и, как ты думаешь, уважают. Но назавтра, если ты будешь возить тачку на поле, они же припомнят тебе все. Единственно, кто был с нами всегда, это те, кто были сами примерно такими же для коммунистов — из развлекательной сферы, вся, как они резко выражались, эта шелупень, необходимая для отвлечения народа от политики. В эту «шелупень» попадали иногда и такие люди, мизинца которых они сами не стоили. Однажды мы загусарили питерской зимой. Нас было, по-моему, человек пять или шесть футболистов «Зенита», и двинулись мы, уже хорошо датые, в питерский ЦДРИ. Там встретили Кирилла Лаврова, истинного почитателя зенитчиков. Он сказал: «Сейчас, ребята, поедем… я тут кое-что закончу», — и потащил нас в зал, где проходил юбилей Юрия Толубеева и все актеры его чествовали. Кирилла Лаврова не было видно, но, когда дело дошло до подарков, то прозвучал сильный хлопок и голос Лаврова из-за кулис произнес: «Вот с этим подарком, уважаемый Юрий… вы точно проживете до ста лет». На сцену вынесли мешок с чем-то живым внутри. Толу беев сам развязал его, и оттуда вышла совершенно обнаженная девица. Мы были в восторге от такой смелости и, не успев посмеяться со всеми, были захвачены Кириллом, который по-детски вопил: «Ну все, я свое сделал, поехали, хотя мне еще дадут за это…» На двух такси мы пробирались по лабиринтам Питера, наконец вышли у старинного отёчного дома, и Лавров потянул нас на второй высокий этаж, там он выстроил нас почти в линеечку и показал на губы, мол, — т-с-с — и нажал на кнопку. Дверь приоткрылась и радостный женский голос спросил: «Это ты, Кирюша?» — «Да, да, я». Дверь отворилась, и перед нами предстала высокая женщина, которая, видимо, долго ждала его, в глубине квартиры виднелся накрытый стол со свечами. Кирилл Лавров показал на нас, шатавшихся, и сказал: «Это я и весь мой «Зенит», прости». Мы кутили до утра.