Жак Эргон - Повседневная жизнь этрусков

• Название: Повседневная жизнь этрусков
• Автор: Жак Эргон
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03251-4

Этруски — один из самых загадочных народов древности, чья высокоразвитая цивилизация процветала в Италии в VIII–III веках до н. э. Происхождение этрусков до сих пор неясно, их письменность не расшифрована, но ученым известно многое о их истории, религии и обычаях. Впитав многое из наследия греческой культуры, они в свою очередь оказали большое влияние на становление Древнего Рима, подчинившего впоследствии этрусские города-государства. В наше время интерес к этрускам и их наследию непрерывно растет, порождая массу научных, популярных, а порой и откровенно фантастических трудов. На их фоне исследование выдающегося французского историка античности Жака Эргона (1903–1995) выделяется кропотливым сопоставлением археологических данных, памятников литературы и искусства с целью отображения всех сфер жизни этрусского общества. Обилие фактов делает книгу Ж. Эргона по-настоящему классическим трудом, полезным не только специалистам, но и всем, кто интересуется историей этрусков и Италии в целом.

---

Для нас важно то, что перед нами фрагмент этрусской истории очень древнего периода, не имеющий никакого отношения к истории Рима или Греции. События излагаются исключительно с точки зрения этрусского народа, несмотря на то, что его войска входили в состав средиземноморских коалиций в V и IV веках до н. э.

Третий фрагмент{748}, не менее примечательный, прославляет человека, имя которого нам опять-таки неизвестно: одно из его имен, начинающееся на «С», читалось, вероятно, как «Сатурий» или «Сатурний»; зато его происхождение указано во второй строке прилагательным Orgolaniensis: он был родом из маленького городка в Норкии, в Средние века называемого Orcle или Vicus Orclanus; мы уже описывали выше его вырубленные в скалах гробницы, в 20 километрах к северо-востоку от Тарквиний{749}. Этот человек победил царя Цере, восторжествовал над Арретием в войне и захватил у латинов (или аретинцев) девять крепостей:

___________VSS……VR…

___________ORGOL(ani)ENSIS

___________CAERITUM REGEM VI(cit

______ARRETIUM BELLO.______

De La)TINIS NOVEM 0(ppida cepit

Эта надпись вновь переносит нас в героическую эпоху, когда Тарквинии, безо всякого чувства солидарности, которая якобы объединяла ее с Цере и Арретием, вели против других этрусских городов беспощадные войны, очень похожие на войны Рима со своими соседями в VI–V веках до н. э. На ум приходят фрески из гробницы Франсуа, где принцепсы из Вольци воюют с господами Вольсиний и Сованы, и текст интересен тем, что позволяет в некотором роде установить подлинность исторического события, отраженного на фреске, показав, что оно тоже было очень древним. Впоследствии ученые эрудиты, например Варрон или Клавдий, попытаются примирить эти специфические и разнородные данные с данными римской историографии.

Генеалогические древа

Таковы были некоторые из элогий, которые, во исполнение указа муниципального совета Тарквиний, однажды появились на форуме, чтобы продемонстрировать римской администрации — впрочем, вполне им симпатизирующей в лице императора Клавдия, — что жители города не отреклись от своей национальной гордости. Пришлось заглянуть в архивы, которыми был набит таблинум каждого дома, и взять с вершины генеалогических древ, ветвившихся по стене атриума, старые надписи под портретами предков{750}. Этрусская аристократия заботилась о своей родословной не меньше, чем Понтик из сатиры Ювенала:

Что из того, что в большущей таблице хвастливо укажешь
Ты на Корвина, сплетаясь на древе с иными ветвями,
Где потемнел уже конный начальник с диктатором вместе?{751}

Уже Персий, уроженец Волатерр, бичевал тех из своих сограждан, которые раздувались от гордости, потому что от них произрастала тысячная ветвь на тусканском генеалогическом древе: «Stemmate quod Tusco ramum millesime ducis»{752}.

He было ни одного этруска благородного происхождения, который не обладал бы такой родословной. Сам Меценат, казалось бы, лишенный тщеславия, имел свое генеалогическое древо в атриуме виллы на Эсквилине, и поэты, которых он там привечал, с почтением поглядывали на него. Когда Гораций в «Одах» и Проперций в «Элегиях» воспевали царскую кровь, текущую в его жилах (Maecenas atavis edite regibus{753}), это не являлось голословным утверждением: они проследили родословную своего патрона по ветвям от надписи к надписи вплоть до тех самых Цильниев, которые в IV веке до н. э. правили в Арретии, и тем более прочувствовали величие его происхождения, что сам Меценат никогда его не афишировал. Гораций, сын вольноотпущенника, был благодарен ему за то, что тот не презирал его за низкое происхождение:

Нет, Меценат, хоть никто из лидийцев не равен с тобою
Знатностью рода — из всех, на пределах Этрурии живших,
Ибо предки твои, по отцу и по матери, были
Многие в древнее время великих вожди легионов:
Нет! ты орлиный свой нос поднимать перед теми не любишь,
Кто неизвестен, как я, сын раба, получившего волю!

…jovus tibi matemusfuit atque paternus
olim qui magnis legionubus imperitarent{754}

«Предки твои, по отцу и по матери, были многие в древнее время великих вожди легионов» — эти две строки охватывают собой всё генеалогическое древо Мецената, сведя к общему смыслу все подробности войн, расписанные в обстоятельных elogia.

Меценат

Мы впервые упомянули о Меценате, однако в конце нашего исследования об этрусской культуре следовало бы подробнее остановиться на этой выдающейся и непростой личности, сыгравшей столь важную политическую роль и оказавшей большое влияние на литературу, приводившей в замешательство как римлян, так и тот загадочный народ, что ее породил. Действительно, кажется, что некоторые его пороки и добродетели, во всяком случае большинство его причуд, можно объяснить наследием дальних предков, лукумонов Арретия. Вернее, можно представить его прекрасным образцом того, что могла породить in exremis этрусская аристократия в тот момент, когда, исчезая как таковая, она растворялась в новом италийском правящем классе, при этом не теряя своих отличительных черт и, так сказать, своего внешнего налета, не теряя свой жизненной силы под грузом прошлого и сознания того, что ее род уходит в небытие. Какая великолепная выдумка Истории: дать в союзники Августу для создания Империи двух верных соратников, но совершенно разных людей — плебея Агриппу, энергичного воина с вечно насупленными бровями, скорее неотесанного, чем утонченного, как пишет о нем Плиний{755}, и потомка царского рода из Тускании!

Больше всего в человеке, которого Август «в пору гражданских войн поставил во главе Рима и всей Италии»{756}, современников поражало то, что он, обладая реальной властью, отвергал ее внешние проявления. Агриппа несколько раз становился консулом и даже, женившись на Юлии, дочери Августа, он получил imperium проконсула и власть трибуна. Меценат никогда не просил для себя государственной должности и довольствовался туникой и золотым кольцом римских всадников. «Он был не менее дорог принцепсу, чем Агриппа, — говорит Веллий Патеркул{757}, — но получил меньше почестей и всю жизнь довольствовался положением всадника. Он мог бы столь же возвыситься, но не желал этого».

Такое отношение похоже на то, которое Цицерон подмечал уже у римских всадников времен трибуна Друза{758}, в том числе у некоего К Мецената, возможно, деда по отцу нашего Мецената: они отказались войти в сенат, заявив, что предпочитают остаться в сословии своих родителей и вести спокойную и мирную жизнь вдали от бурь, вызванных ненавистью людской{759}. Такая сдержанность аристократии из итальянских городов, входившей в сословие всадников благодаря своему состоянию и чурающейся почестей, связана с ее принципиальной враждебностью к политике Гракхов и их последователей (мы не будем касаться здесь этой проблемы). Ясно, что два поколения спустя Меценат стоял на таких же позициях, делая вид, будто не ищет государственных должностей. Проперций ставил ему это в достоинство как философу, мудрецу, выбравшему «скромную безвестность»{760}. М. П. Боянсе видел в нем «горделивую скромность наследников знатных родов», которые с колыбели, казалось, были пресыщены официальными должностями и считали себя «выше всего, чем их могли наделить». В Меценате было всего этого понемногу.

Вот только, хотя Меценат заявлял, что посвятил себя управлению своим огромным достоянием, своими виноградниками и садами, эта «скромная безвестность» вовсе не была синекурой. Тридцать пять лет он был вернейшим помощником Августа, самым бдительным, самым полезным, кому император поручал заменять его у кормила власти в свое отсутствие. Стоит в нескольких словах напомнить о его таланте дипломата, политическом реализме, хладнокровии и человечности. Гораций писал:

Здесь Мецената с Кокцием мы поджидали приезда.
Оба отправлены были они с поручением важным;
Оба привыкли друзей примирять, соглашая их пользы{761}.

Соперничество между Антонием и будущим Августом не раз дало Меценату возможность проявить свой дар примирителя; во время памятного спора с Агриппой он посоветовал государю не тешится химерами прошлого, а создать учреждения, лучше приспособленные к размерам Империи{762}; он не раз заставлял раздраженного Августа проявить милосердие{763}; наконец, помогая поэтам — Вергилию, Горацию, Проперцию — раскрыть их призвание, он направлял их талант на служение государственному идеалу{764}.

Все это говорит о высоком уме, врожденной деловой жилке и интуитивном знании людей. Хотя «римская революция»{765}, которая привела Августа к власти, была совершена «новыми людьми», Меценат был «новым человеком» только для Рима: за ним стояли несколько веков политической цивилизации.