Валентин Рыбин - Море согласия

• Название: Море согласия
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Историческая проза

Творчеству писателя Валентина Рыбина — автора поэтических сборников «Добрый вестник», «Синие горы», «Каджарская легенда», повести о пограничниках «Тайна лысого камня», — присуща приверженность к историческим темам.

История зарождения великой дружбы русского и туркменского народов с особой силой волнует писателя. Изучению ее В. Рыбин отдал немало творческих сил и энергии. Роман «Море согласия» — плод напряженного труда писателя. Он повествует о первых шагах сближения русских и туркмен, о тех драматических событиях, которые разыгрались у берегов Каспия полтора столетия назад.

---

— Вам не пристало сомневаться, ваше превосходительство, хотя бы потому, что люди эти обращаются явно не по назначению. Думаю, они нарочно избегают Алексея Петровича: знают, бестии, что подобная бумага уже написана Киятом на имя главнокомандующего...

Муравьев, видя, что Вельяминов продолжает сомневаться, заявил с обидой:

— Ваше превосходительство, простите за неучтивость... Но вам следовало бы верить подданным государя российского, а не кучке негодяев-туземцев, кои пытаются обойти командующего и предстать пред очи государя со своим прошением. Если император их примет и приветит, Алексею Петровичу трудно будет доказать, что сии посланцы — проходимцы.

— Да разве ж я вам не верю! — усмехнулся Вельяминов. — Верю, дорогие мои... Но недаром говорится — верь, |но десять раз проверь. Проверить, думаю, не мешает... Тем более и Алексей Петрович, ознакомившись с бумагой губернатора, поручил мне проверить и доложить суть. В то время, как читалось письмо губернатора Астрахани и прошение туркмен, Могилевский стоял у зеленых оконных портьер и смотрел на площадь, по которой один за другим прокатывались фаэтоны и останавливались против здания городской думы. Из фаэтонов вылезали чиновники, шли не спеша к парадному крыльцу и скрывались за массивными дверями. Могилевский обозревал площадь, но внимательно слушал высказывания обоих офицеров. Он понимал, что Пономарев и Муравьев правы и что Вельяминов им верит, но тоже был на стороне начштаба хотя бы потому, что подробности расследования о прошениях двух депутаций надо было представить письменно Ермолову. Могилевский повернулся к столу, прошел неслышно по ковру и предложил Вельяминову:

— Иван Александрович, я считаю — не лишне побеседовать с Киятом. Разумеется, не официально, дабы не навлечь подозрения и не обидеть туркмена. Я приглашаю вас, господа, к себе на ужин.;— С этими словами он посмотрел на всех и прибавил:— Суть нашей беседы в компании будет не ради проверки Кият-бека. Я не менее вас верю ему. Но Кият-бек поможет нам уличить настоящих преступников, каковыми является астраханская депутация. Так что, если вы не против приглашения, то и Кията захватите с собой.

Офицеры согласились. Вельяминов что-то буркнул себе под нос, затем невразумительно н быстро проговорил, что у него много дел. Могилевский не стал настаивать, чтобы он был на ужине.

Вечером Пономарев и Муравьев пригласили с собой Кията, сели в карету и приехали к начальнику канцелярии. Могилевский занимал двуэтажный дом — бывшее поместье какого-то персидского бека. За время своего житья в этом доме, Могилевский пристроил к нему фасад с колоннами, и теперь дом выглядел на европейский лад. Гостей провели в гостиную, посреди которой стоял длинный стол, заставленный блюдами и бутылками. В гостиной уже сидели несколько господ-офицеров с дамами. Как только гости вошли, хозяин тотчас представил всем знатного туркмена, напомнив, что это тот самый Кият, который был знаком еще с Ртищевым.

Могилевский усадил Кията подле себя, предложил выпить за дорогого гостя. Кият пить не стал, но тотчас включился в общую беседу. Разговор сводился к вопросам о нравах туркмен, об одежде, о свадебных обрядах. Беседуя, Могилевский сказал, как бы между прочим:

— Как-то там теперь поживают мои знакомые гурген-цы Сеид-ага, Сеид-Абдулла и Хан-Сеид-Мамед? — Он назвал имена, чьи печати и подписи значились в прошении, поданном астраханскому губернатору.

Кият спокойно выслушал хозяина, спросил:

— Говоришь, гургенские?

— Да, Кият-ага, они раньше жили на Гургене. Не знаю — где живут теперь.

— Что-то я не знаю таких, — ответил Кият. Подумал и еще увереннее заявил: — Нет, не знаю таких. Ты ошибаешься, господин. Я родился и вырос на Гургене. Всех людей знаю от мала до старого...

Ответ Кията вызвал у офицеров и советника улыбку, — стало окончательно понятно, что депутация, наименовавшая себя «туркменами Гургена» — мошенничество каких-то неизвестных проходимцев.

Выпили еще по одной. И офицеры экспедиции, уже не обращая внимания, что о них подумают другие гости, вместе с Могилевским завели деловую беседу с Киятом. Советник рассказал о подлоге и стал называть имена других, поставивших печати на прошении. Фамилии и имена некоторых старшин Кияту были известны — действительно эти люди жили на Гургене. Но когда дело дошло, что к прошению прилеплена и Киятова печатка, он встал и от негодования вышел из-за стола.

Могилевский был не рад, что затеял разговор. Кията с трудом убедили, что ему верят и не сомневаются в его искренности. Однако до окончания ужина он так и не переменил испорченного настроения. «Сколько их, кровожадных, зарится на власть! Знать бы их — ни одному не дал бы пощады!» — думал он и зря пытался себя успокоить. Душа его горела жаждой мщения.

На следующий день Могилевский приступил к составлению записки о двух туркменских депутациях. Документ, полностью обличающий мошенничество «астраханской группы», был подан начальнику штаба.

БАНКЕТ

В ожидании командующего, Вельяминов каждый день придумывал развлечения для азиатских послов. Владетельные князья, местное дворянство, городская дума устраива ли им небольшие приемы, и Муравьев вынужден был всюду сопровождать «заморцев». Затем начались экскурсии. Послам показали Метехский замок, бывший царский дворец, Сионский монастырь, базары, мастерские. Выезжали с ними в Нафтлуг и Сагореджо осматривать дома с колоннами. Послы побывали в Мцхета, в старинном монастыре. И только после этой поездки они запросили отдыха.

Добрался наконец-то до своей квартиры и Муравьев. Она давно уже была приведена в порядок, и Демка, скучая, поджидал возвращения своего господина.

Отоспавшись, Николай Николаевич принялся составлять записку о своей поездке в Туркмению и Хиву: писание решил закончить к приезду командующего. По всем признакам он вот-вот должен был возвратиться в Тифлис. Уже пошла на убыль зима. Из Персии залетали теплые ветры. Снег у подножья гор растаял, и мутные ручьи спешили в Куру. Дороги всюду раскисли. Из окон было видно как конные казаки, выезжая в центр города, тянули лошадей в поводу. Телеги застревали в топких лужах. Солдаты везли в повозках песок и мелкую гальку, засыпали ухабы. Спешили подремонтировать дороги к приезду командующего...

Вечерами в комнатах было зябко. Муравьёв ставил стол у печи. Писал и прислонялся спиной к теплым камням. Демка то и дело подносил дрова. Николай Николаевич брал поленья, втискивал их в печку и вновь брался за перо.

Иногда Муравьев приходил домой с Киятом и Якши-Ма медом. Сажал их обоих за стол, кликал денщика и за угощением расспрашивал о житье-бытье туркменских племен. Того, что он бегло записал в дневник во время путешествия, явно не хватало для полного экспедиционного отчета. Кият охотно диктовал:

— Човдур-Эссен-эли — тысяч восемь кибиток, а то и больше. Иомуд — сорок тысяч. Гоклен — столько же. Те-ке — немного более: тысяч пятьдесят будет. Салыр — четыре тысячи. Имрели — три тысячи. А самое великое племя эрсари. У этих до ста тысяч кибиток. Понемногу есть сакар, сарык...

Муравьев быстро записывал, переспрашивая названия племен. Тут же задумывался, советовался с Киятом:

— А что, если вам на Красной косе мечеть учредить и Мамед-Таган-казия туда переселить? Представляете, сколько по пятницам туда народу съезжалось бы!

— Отчего ж, можно и мечеть, — соглашался Кият... Разговоры затягивались допоздна. В полночь Муравьев посылал Демку к соседу грузину, чтобы тот отвез гостей в трактир. Сам Николай Николаевич в фаэтон садился вместе с ними и прощался на мостовой у трактира...

Много писем в эти дни получал Муравьев от родных и друзей, узнавших о его геройском путешествии. Поздравления шли из Петербурга, из Москвы, из поместной деревеньки от батюшки, от брата Александра, из Тульчина от друга-офицера Ивана Бурцова. Было письмо, писанное женским почерком. В нем робко сообщалось желание Наташи Мордвиновой свидеться с Николаем. Он весь горел от любви и счастья, перечитывая милые строки...

Прошло еще с неделю, и стало известно, что главнокомандующий в пригороде. В штаб-квартире тотчас затеялась суета: забегали штабисты и прислуга, казаки вырядились в новую амуницию. На площади перед штаб-квартирой начали собираться сначала мелкие чиновники, затем — господа покрупнее. Пожаловали к Вельяминову генерал-губернатор Сталь, предводитель дворянства князь Багратион-Мухранский. Несколько офицеров, в том числе Бебутов и Муравьев, сели на лошадей а выехали навстречу командующему. За воротами городской заставы встретили свиту генерала: Верховского, Воейкова, Боборыкина... Самого Алексея Петровича в свите не было. Во избежание всяческих торжеств, он решил въехать в Тифлис вечером, и остался до сумерек на Артисховском посту.