Валентин Рыбин - Море согласия

• Название: Море согласия
• Автор: Валентин Рыбин
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Историческая проза

Творчеству писателя Валентина Рыбина — автора поэтических сборников «Добрый вестник», «Синие горы», «Каджарская легенда», повести о пограничниках «Тайна лысого камня», — присуща приверженность к историческим темам.

История зарождения великой дружбы русского и туркменского народов с особой силой волнует писателя. Изучению ее В. Рыбин отдал немало творческих сил и энергии. Роман «Море согласия» — плод напряженного труда писателя. Он повествует о первых шагах сближения русских и туркмен, о тех драматических событиях, которые разыгрались у берегов Каспия полтора столетия назад.

---

— Эх, сынок, горяч ты у меня, — сказал Кият. — Ты не спеши с этим, а лучше моли аллаха, чтобы Хива-хан посла русского пощадил. Тогда мы с тобой не только кораблем, но и целым государством управлять станем. С помощью русских все можно сделать. Только бы их милость да доверие получить... А если будет государство, то и корабли свои построим. Русские же нам и помогут в этом... Ну, веди меня, показывай, как живешь...

Якши-Мамед ввел Кията в каюту Муравьева: он жил в ней в отсутствие капитана. Каюта была чисто убрана. В глаза Кияту бросились два кресла из красного дерева, отделанные бронзой, такого же цвета кровать, намертво ввинченная в пол, стол и два фарфоровых чайника со стопкой пиал. Якши-Мамед схватил чайники и побежал за чаем в камбуз.

Возле судовой кухни на скамье сидели Линицкий, Юрьев и поп Тимофей: грелись на солнышке и вели неторопливую беседу. Все трое бездельничали. Увидев Якши-Мамеда, поп схватил его за руку, выпучил и без того большущие глаза и затряс бородой:

— Ну, сказывай, нехристь, как зовут русского бога?

Якши-Мамед больше всего не любил шуток русского попа, не мог отвечать на них, и в первые дни он буквально бегал от батюшки Тимофея. А поп пучил глаза и хохотал, похлопывая себя по круглому животу. Неизвестно, когда бы и каким образом освоился юноша, если бы не помог ему письмоводитель Пономарева, татарин Гасан-Али. Он объяснил Якши-Мамеду, что русский поп шутит с ним, и перевел смысл его шутки. Затем, когда Якши-Мамед немного узнал по-русски, Линицкий научил его отвечать на шутки священника. Сейчас Якши-Мамед, не задумываясь, ответил:

— У твоего Христа совесть не чиста. Твой бог пьет арак вонючий и меня научит...

Офицеры и поп громко засмеялись. Тимофей притянул к себе Якши-Мамеда, заговорил:

— Ты погоди, погоди, не дергайся... Скажи-ка еще про Илью пророка, послухаем.

Якши-Мамед вырвался, выкрикнул с обидой:

— Отстань, жирный живот! Не буду говорить. Урусский бог — несерьезный... Илья твой тоже... Брык, брык... Гром есть, дождя нет... — И скрылся в камбузе...

Батюшка с офицерами долго смеялись, приговаривая, что аманат делает успехи в русском языке, но никак не принимает русского бога. Якши-Мамед, не обращая внимания на смех и шутки, наполнил чайники, выскочил из камбуза и направился в каюту. Когда он отворил дверь, то увидел: отец, раскинувшись на кровати, спал, пожевывая губами. Якши-Мамед поставил чайники, прикрыл дверь и вышел на палубу. Он повертелся между надстройками и опять спустился в трюм, где казаки и матросы все еще возились с продуктовыми ящиками...

Жизнь на корабле проходила однообразно. Каждое утро на берег туркмены везли арбузы и дыни. Туркменки, с полузакрытыми лицами, приносили чуреки. Моряки съезжали с корабля, покупали все, что приносили и привозили на продажу хозяева Красной косы.

Иногда лейтенанты Юрьев и Линицкий, взяв с собой казаков отправлялись на охоту. Осень была в самом разгаре, и на Каспий каждый день опускались с синего, вымыто го ветрами неба, новые и новые птичьи стаи. Гуси, лебеди, качкалдаки, утки столь были доверительны, что у офицеров не поднималась рука стрелять в них. Били только в лёт. А в последние дни стали ходить в горы на кекликов: их множество водилось по хребту Красной косы. Эти вели себя осторожнее. Порой охотники прохаживали с утра до ночи по горам, но возвращались ни с чем.

С приездом Кията на корвет, Пономарев разрешил поохотиться с офицерами Якши-Мамеду: юноша давно хвастался своими способностями в стрельбе. Юрьев И Линицкий охотно взяли его с собой. На рассвете съехали на берег и поднялись по крутому склону на хребет. Не спеша, присматриваясь к каждому валуну и кустику, двинулись на юг, в сторону полуострова Дарджи. Сверху хорошо было видно все вокруг: с одной стороны лежало голубое с прозеленью море, с другой — желтая пустыня. На восходе солнца море заиграло золотыми бликами. Зазолотились дальние пески и взгорки на востоке. Якши-Мамед, опустившись на колени, свершал намаз. Он самозабвенно отвешивал поклоны в сторону святой Мекки. Пустыня и предгорья были у него сбоку, он не смотрел туда, но когда закончил молитву и встал, то сразу повернулся лицом на восток и сказал:

— Вон караван, видишь?

— Какой караван? — спросил Линицкий, вглядываясь в сторону песков.

Юрьев поднес к глазам зрительную трубу, посмотрел и сказал:

— Да, действительно, караван. — И посмотрел на Якши-Мамеда. — Зрение у тебя, однако, отменное.

— А Мурат-бека видишь? — немного погодя, спросил Якши-Мамед.

— Да брось шутить басурман! — не веря его словам, засмеялся Юрьев и опять поднес трубку к глазам. Он опустил тут же трубу, опять поднес и окликнул ушедшего вперед Линицкого.

Караван шел к морю. В трубу Юрьев разглядел человека в мундире и, отбросив всякие сомнения, радостно закричал:

— Он! Он! Клянусь пророком; он!

Охотники быстро возвратились на вершйну, к месту, откуда их могли увидеть с корабля, и стали подавать знаки. С корвета ответили флажками, что их поняли. Спустя час, на гору поднялись Пономарев, Кият-хан, Басаргин, батюшка Тимофей и все остальные...

Караван подошел к горам. Никто уже не сомневался, что зто прибыл Муравьев. Отовсюду спешили к каравану люди. Кият цепко посмотрел на остановившихся у подножия верблюдов, облегченно вздохнул, сказал «бисмилла», тельпе-ком протер слезящиеся от радости глаза и зашагал вниз. За ним последовали все остальные.

Человек сто, а то и больше, обступили русских путешественников. Туркмены разглядывали Муравьева, Муратова и денщика Демку Морозова из любопытства. Кият первым встретил путешественников и теперь взволнованно прохаживался вдоль каравана, советовал местным старшинам собирать людей на той. Все расходы Кият брал на себя. Пономарев после объятий, тут же откупорил бутылку коньяку, а затем другую, и офицеры выпили за благополучное возвращение, за геройство...

Муравьев, запыленный, обоженный солнцем, с выгоревшими усами, мало походил на того двадцатипятилетнего молодого человека, каким он отправился в Хиву. Оттуда он возвратился возмужавшим, с лицом бывалого воина. Даже голос у него изменился - стал грубее и выразительнее.

— Полдела сделано, Максим Иваныч, — говорил он рассудительно. — Дорогу проложили, с ханом побеседовали. А насчет торговли да посылки караванов — шиш. Хан белотелых за людей не признает. Врагами считает. Поглядим, что послы его Алексею Петровичу скажут. — Муравьев указал рукой на Еш-Назара и Якуб-бая. — С письмом едут. Надо им особую почесть воздать, Максим Иваныч... Ермолову надо бы сообщить о благополучном путешествии... В Тифлисе он?

— Ну, нет... Где-то под Дербентом или под Тарками, по последним слухам... Сочиним, отправим депешу, Николай Николаевич. А сейчас вам надо в баньку бы... да отоспаться как следует...

— Золотые слова, вовремя сказанные,— весело согласился Муравьев. — Знал бы ты, Максим Иваныч, зуд какой от этой песочной пыли! Давай, вези на корвет...

И все отправились на корабль. Только Кият остался с туркменами, чтобы устроить небывалый той в честь возвращения русского.

В день приезда посла и весь другой день отовсюду ехали к подножию Красноводских гор наездники-джигиты, пальваны, стрелки из луков, музыканты. Но не только радость свою выказывал Кият этим празднеством. Кият демонстрировал связь и дружбу свою с русскими в устрашение другим ханам и старшинам, кто претендовал на власть в этих краях. Кият задолго до начала тоя добился своего. Имя Кията с уважением произносили во всех окрестных кочевьях.

ТОМАША

Корвет «Казань» подошел к бакинскому причалу со стороны острова Сара днем 24 декабря. Матросы привязали к кнехту чальный канат, а затем долго тянули его на себя. Корвет неохотно подвигался к причалу, наконец, с треском задел обшивкой за бревна, вздрогнул и замер.

Команда высыпала на палубу. Пономарев два раза поднял руку, приветствуя собравшихся на берегу морских офицеров. Муравьев молча стоял у борта. Его опять укачало и чувствовал он себя прескверно. Кият, Якши-Мамед и оба хивинских посла топтались около него. Величавое равнодушие было на их лицах.

Но вот с корабля сбросили сходни и приезжие спусти-лись на берег. Басаргин сошел с палубы последним. Неторопливо, как и подобает капитану корабля, он ставил ноги на ступеньки трапа, высокомерно оглядывал столпившуюся публику. И лишь увидев хмурую физиономию полковника Александровского, улыбнулся и распростер руки. Полковник сделал несколько шагов навстречу, сказал сухо:

— О муке ничего не знаешь... Ничего не слышал... Баста.

И тут же изменил голос:

— С приездом, с приездом, Григорий Гаврилович! Заждались мы вас тут. Думали, зимовать на том берегу, у туркменцев, будете.

В нескольких шагах от встретившихся моряков, насмешливо улыбаясь, стоял Каминский. Ему понятен был хитрый маневр таможенного начальника. «Успел шепнуть, каналья, — думал он с ехидцей. — Ну, ничего...»