Стефан Жеромский - Пепел

• Название: Пепел
• Автор: Стефан Жеромский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

«Пепел» Стефана Жеромского – один из наиболее известных польских исторических романов, повествующих о трагедии шляхты, примкнувшей к походам Наполеона. Герой романа молодой шляхтич Рафал Ольбромский и его друг Криштоф Цедро вступают в армию, чтобы бороться за возвращение захваченных Австрией и Пруссией польских земель. Однако вместо того, чтобы сражаться за свободу родины, они вынуждены принимать участие в испанском походе Наполеона.

Показывая эту кампанию как варварскую, захватническую войну, открыто сочувствующий испанскому народу писатель разоблачает имевшую хождение в польском обществе «наполеоновскую легенду» – об освободительной миссии Наполеона применительно к польскому народу.

В романе показаны жизнь и быт польского общества конца XVIII – начала XIX в.

---

Он не мог дождаться в Анконе корабля, застрявшего из-за вспыхнувшей войны в каком-то порту. Чтобы не терять напрасно времени, он поспешил на север дилижансом, в полной уверенности, что законный паспорт облегчит ему переход даже сквозь цепи воюющих армий.

Это было в апреле 1799 года, в период неаполитанской кампании, после битвы под Вероной или Маньяно.[249] Барон Край[250] разбил уже левое крыло армии Шерера[251] и преследовал его по пятам. Республиканские войска отступали на юг. Польский (первый) батальон, под начальством Дембовского,[252] прикрывал отступление правого крыла к Вигаччо, а генерал-адъютант Косинский[253] прикрывал левое крыло на пути к Ногара.[254] Правое крыло направилось к Мантуе. Вся французская армия могла быть в этот момент отрезана от Ломбардии. Не оставалось ничего другого, как оставить гарнизон в Мантуе, а главный корпус отвести за Ольо. Генерал Шерер так и сделал. Он выделил для Мантуи гарнизон, а сам спешно двинулся в Ломбардию.

Князь Гинтулт должен был как раз уезжать из родного города Вергилия, где остановился по дороге на ночлег, когда утомленные спешным переходом войска явились, чтобы занять этот город. В арьергарде князь неожиданно увидел земляков. Это был батальон польской артиллерии под командой Винцентия Аксамитовского,[255] приданный ко второму легиону под командой генерала Вельгорского.[256] В боях, предшествовавших вступлению в крепость, польский легион тысячью трупов усеял итальянские поля. По дороге в Милан угасал генерал Рымкевич,[257] погибли майор Липницкий, капитан Дашкевич, подпоручик Пацьорковский. В фургонах везли раненых: капитана Богуславского, Заблоцкого, Зеферина, Зеленевского, Годебского,[258] Киркора, Беренсдорфа, Маркевича, поручика Томашевского и других. Оставшиеся в живых знали, что идут в Мантую не на забаву. Гарнизон, собранный из разных мест, состоявший из коренных французов, пьемонтцев, garde de corps короля Сардинии, швейцарцев, немецких дезертиров, «цизальпинцев»[259] и сводного польского корпуса, составлял всего лишь около десяти тысяч человек. Из этого числа не больше половины могли стать под ружье.

Фортификации старой крепости были малопригодны и повреждены. Непобедимая, наверно, в эпоху катапульт и баллист,[260] может быть даже в эпоху маршала Вобана,[261] Мантуя с запада и юга была защищена лишь фортами Мильоретто, дель Тэ и предмостным укреплением Праделли. С севера и с востока город защищало, как сотни лет назад, озеро ди Меццо и простая низкая каменная стена без вала. У командующего всем гарнизоном генерала Фуассак-Латура[262] на всякие улучшения было сто тысяч ливров. Между тем барон Край приближался с силами в тридцать девять батальонов пехоты, четыре батальона гренадер, девять эскадронов драгун и шесть эскадронов легкой кавалерии. В рядах республиканцев поговаривали, будто у него есть шестьсот орудий и с ним идут все выдающиеся генералы: Кленау, Эльсниц,[263] Сен-Жюльен, а во главе вспомогательной артиллерии Ребиндер с двумястами семьюдесятью канонирами.

Князь Гинтулт, ознакомившись с положением дел, пришел к заключению, что ему совершенно не поможет снабженный всякими визами паспорт и что вопреки желанию придется надеть зеленый мундир артиллериста и стать в ряды армии. Так он и сделал. Чтобы не вызвать распрей из-за чинов между измученными офицерами, возвращавшимися с поля сражения, и не пользоваться княжескими привилегиями, Гинтулт начал службу с чина канонира. Вскоре, однако, его военные познания были замечены. Он был назначен адъютантом генерала Бортона, командовавшего артиллерией, а потом направлен в штаб Якубовского,[264] старого веронского учителя, который под начальством генерала Мейера,[265] вместе с капитаном Миллером, поручиком Горновским и Маврицием Гауке[266] укреплял предместье Сан-Джорджо.

Пятьсот польских солдат работало там каждую ночь под неприятельским огнем. Все полагали, что атака может последовать только со стороны этого предместья, и, когда неприятель стал концентрировать свои силы на юге и на западе по ту сторону Минчо, это приняли за хитрость и тем усиленнее стали рыть окопы, рубить деревья и вооружаться по планам грозного «Гамилькара» Косинского. После большого майского наводнения, когда река Минчо затопила шлюзы озера Пайоло и вода во всех озерах, то есть в Лаго ди Сопра, ди Меццо и ди Сотто, поднялась настолько, что плотина Сан-Джорджо покрылась водой на несколько футов и арки моста Мо-лини, ведущего в цитадель, до половины погрузились в воду, князь в интересах службы перебрался в центр города Мильоретто и остров Тэ с укреплениями у ворот Пустерли оказались отрезанными от города. Это был самый опасный момент. Неприятель сконцентрировал множество лодок и паромов и пытался подобраться к затопленным стенам. Пришлось все время быть настороже. Князю было поручено наблюдать за уровнем воды в определенных пунктах. В небольшой лодке он разъезжал беспрестанно во всех направлениях. Ночью, в дождь, он в кромешной тьме подплывал нередко к Анджели, на берегу Лаго ди Сопра, где австрийцы начали по ночам, в глубокой тишине, подводить свой последний, наиболее выдавшийся влево подкоп. До рассвета он возвращался через озеро Пайоло или через Корсо делле Барче у самых ворот города, к выпускным шлюзам.

Когда над водною глубью стоял еще утренний туман и стлался дым после ночной бомбардировки, он заплывал нередко через камыши и тростники до самого Бельфиоре, где то и дело вспыхивали неожиданно дымки канонады для маскировки работ, которые велись в другом месте. Когда в связи с затоплением мельниц в армии начался не голод еще, но уже весьма ощутительное недоедание, когда солдаты из своего ничтожного жалованья добровольно пожертвовали две трети на укрепление Мантуи, князь, по собственному почину, занялся в свободные минуты устройством ручных жерновов и выдачей порций хлеба, сначала солдатам своей роты, потом более широкому кругу, а в конце концов всем, кто только ни являлся. Все видели всюду, как он работал днем и ночью за двоих, за троих, а потом и за десятерых. При неуклонно возраставшей разрухе никто не знал и не спрашивал, кто это, собственно, такой, при ком состоит он адъютантом, где служит. Князь бывал и в штабе Бортона и при Аксамитовском, на хлебных складах и на укреплениях. Все привыкли к его предусмотрительным быстрым действиям, к его фигуре, прищуренным глазам, иронически изгибающимся губам и барскому тону.

Настоящие трудности начались, однако, лишь тогда, когда в середине июля уровень воды начал понижаться, когда обнажились отдаленные болотистые берега под Путоле и Вергилианой, когда показалась плотина Черезе, перегораживавшая озеро Пайоло, и другая, против ворот Праделли. Немедленно были закрыты впускные шлюзы у озера ди Сопра и открыты выпускные в Минчо, чтобы превратить озеро Пайоло в непроходимое болото. Наступила страшная жара. Над гнилыми болотами задымились испарения. Ядовитые комары зажужжали над ушами людей, замкнутых в стенах, рвах, шанцах и башнях. Болотные испарения мягко окутали их. Вскоре на койках лазаретов валялось множество солдат, больных лихорад-гой и скорбутом. С каждым днем их прибывало все больше и больше. Даже те, кто стоял еще под ружьем, тряслись в ознобе. Лица потемнели, и страх обнял город.

Князь взялся за работу с жаром, вложил в нее, что называется, душу. Он принадлежал к числу тех польских офицеров, которые по собственной воле и почину несли вне очереди ночной караул на валах и в скопах. Как полюбил он эти ночные бдения! Эти тихие беседы о далекой родине, об освобождении, которые они вели, чтобы прогнать сон и уныние… Эти жуткие и простые рассказы о пройденных местах, о материках и морях, о всяких ужасах и разрушениях, о великих подвигах, превзошедших все, что было известно раньше, о физической силе и о скромной доблести… Все стали в то время более солидарными, близкими и откровенными, чем родные братья. Прекратились будничные дрязги и личные счеты. Ничье слово или чувство не казалось другому бессмысленным, никто ни к кому, даже к самому последнему простолюдину, не относился с презрением…

Князь Гинтулт под своей артиллерийской шинелью приносил старым ветеранам, снедаемым «папашей» скорбутом, бутылочку вина из погребов, которые, как утверждал сиделец, помнили самого Вергилия. Когда уплыли мало-помалу последние медяки и остался лишь старый мундир на плечах, зеленая шинель и не совсем изящные сапоги, князь разыскал в еврейском квартале сведущего человека, который знал даже кое-что о Грудно. Каждый день теперь в бумажник этого финансиста попадал векселек на деревушки в южной Пруссии и в западной Галиции взамен мяса, муки, вина, лекарств. Спал князь в это время урывками. Где-нибудь по дороге, прикорнув на выступе стены, на мешках с мукой на пароме, до рассвета, между снарядными ящиками двух пушечек Чеховского, которые вечно изрыгали навесный огонь из ворот Праделли, где-нибудь под платаном по дороге к Ределю, который со своими саперами все время рыл рвы, забивал бревна палисада за монастырем Сан Франческо на Тэ, напротив ворот Пустерли.