Стефан Жеромский - Пепел

• Название: Пепел
• Автор: Стефан Жеромский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

«Пепел» Стефана Жеромского – один из наиболее известных польских исторических романов, повествующих о трагедии шляхты, примкнувшей к походам Наполеона. Герой романа молодой шляхтич Рафал Ольбромский и его друг Криштоф Цедро вступают в армию, чтобы бороться за возвращение захваченных Австрией и Пруссией польских земель. Однако вместо того, чтобы сражаться за свободу родины, они вынуждены принимать участие в испанском походе Наполеона.

Показывая эту кампанию как варварскую, захватническую войну, открыто сочувствующий испанскому народу писатель разоблачает имевшую хождение в польском обществе «наполеоновскую легенду» – об освободительной миссии Наполеона применительно к польскому народу.

В романе показаны жизнь и быт польского общества конца XVIII – начала XIX в.

---

Рафал что-то нерешительно пробормотал, не то соглашаясь, не то возражая.

– Не нужно об этом вообще ни с кем говорить, – тихо проговорил князь, – а то люди сейчас же разнесут по всему свету, будто мы с покойным поссорились перед его смертью. Вы ведь сами знаете, что мы расстались мирно, хоть и немного поспорили…

Рафал опять невнятно поддакнул.

– А главное, не нужно ничего говорить родителям и вообще избегать чрезмерных излияний. В своем горе они могли бы подумать…

– О, я ничего, ваша светлость…

– Да, да, – как-то странно улыбаясь, проговорил магнат. – Когда вы немного поживете здесь и узнаете свет, вы сами увидите, что я давал покойному умные советы.

Он замолчал и стал медленно и плавно прохаживаться взад и вперед по ковру. На минуту он остановился у открытого окна и вперил взгляд в дикую чащу парка.

– Я любил его, – тихо сказал он. – Его уже нет в живых. Horror, horror.[120] Мысль не досказана, не приведен последний, самый убедительный аргумент, – а его уже нет. Нет, и никогда не будет! Не возразит больше, не взглянет… Не промолчит, как он умел. Горсточка праха и – все. О боже!

Князь поднял на Рафала стеклянные глаза и лицо, на котором вдруг появились морщины, которое сразу постарело на много, много лет. С минуту он пристально смотрел на юношу, как будто только сейчас заметил, что тут кто-то стоит и слушает его. Потом улыбнулся своей улыбкой, похожей на маску, улыбкой официальных приемов. Он ждал.

Рафал понял, что может, наконец, удалиться. Он поклонился гораздо свободнее и изящней, чем прежде, и, сжимая в руке горсть дукатов в шелковом мешочке, глубоко взволнованный всем происшедшим, направился к себе через пышные залы дворца.

Экзекуция

Жизнь в Грудно протекала, как интересный роман, с каждым днем становившийся все более приятным. Охота на крупную дичь в лесах, на уток в лодках, на бекасов, дупелей, вальдшнепов с легавыми, прогулки верхом, на которые выезжал весь двор, скачки по лугам – таковы были ежедневные занятия. Иногда всей гурьбой выезжали в первую попавшуюся усадьбу какого-нибудь арендатора, уничтожали всю живность и, нахохотавшись вдоволь над простаками, мчались во весь опор дальше. Французы и француженки, гостившие у князя, несмотря на все это, скучали. По вечерам во дворце играли в карты, иногда до поздней ночи. Сестры князя Гинтулта учились еще и находились как будто под строгим надзором француженок-гувернанток, но принимали участие во всех развлечениях.

Рафал, одетый в модный фрак, в узкие, песочного цвета панталоны, высокую шляпу и лакированные сапоги с твердыми голенищами, тоже принимал участие во всех развлечениях на правах не то гостя, не то слуги. Его допускали в общество, но иногда посылали куда-нибудь или давали какое-нибудь поручение. Он соглашался на все. Юноша жил тут, дышал полной грудью, наслаждался свободой. Ни разу в голове у него не мелькнула даже тень вопроса: что будет дальше? Не раздумывая об этом, он ясно сознавал только, что домой из Грудно не вернется! Ни за что на свете! Он был здесь в своей стихии, на хорошей дороге. Он шел вперед с поднятой вверх головой и ни о чем не хотел знать. Каждый день, каждый случай сближал, объединял, спаивал его с новым миром. А то, что он однажды признал своим, никакая сила не в состоянии была вырвать из его когтей Он учился светским манерам, французскому языку, обычаям, житейским правилам, развлечениям, излишествам, модным капризам, культуре разврата. Он любил свою комнату, костюмы, лошадь, на которой обычно ездил, и князя. Меньше он любил младших братьев князя, которые поглядывали на него свысока, хотя старались не обнаруживать явно своего пренебрежения. Один из них был ровесником Рафала, но он-то как раз был самым неприступным.

В конце августа, после жатвы, вошли в моду почти ежедневные прогулки верхом. Под вечер седлали верховых лошадей, и все поголовно садились на чудных скакунов. У Рафала был быстроногий гнедой английский жеребец. На нем ему легко было держаться вблизи княжны Эльжбеты.

Он не был влюблен в нее, о нет! Скорее можно было сказать, что он ненавидит ее. Ее веселый, счастливый смех лишал его сна и всю душу наполнял холодной яростью. С невыразимым наслаждением уловил бы он и запомнил навсегда какую-нибудь безобразную черту У княжны, нечто такое, что возбудило бы глубокое отвращение к ней. Но ничего такого он не находил.

Княжна была прелестна. Хуже всего, невыносимее всего было то, что он не мог постичь ее умом, представить в воображении. Он никогда не знал ее, она всегда была иной, всегда новой в своем обаянии. Если он подмечал какую-нибудь черточку в ней и в глубине души мог вдоволь над этой черточкой посмеяться, то княжна являла вдруг опять нечто такое, чего еще не было на земле, – ангельскую, полупечальную, полусострадательную улыбку, тихую задумчивость, овеянную легким флером, как белым облачком, тень которого овевает лазурную гладь озера. С каким наслаждением растерзал бы он ее за это, с какой ненавистью задушил бы поцелуями эту неземную грусть и поистине ангельскую радость! Он никогда не расставался с нею в мечтах. Он бродил с нею всегда по каким-то дебрям, куда не ступала нога человека, где были только он и она… Дыхание спирало у него в груди при одной мысли о том, что он ей говорил.

Он видел страх на ее лице, исторгал крик ужаса из ее уст и с упоением слушал, как разносится вокруг этот крик. За столом он никогда не смотрел открыто в ее сторону, однако все время следил за нею тайком. На прогулках он старался быть вблизи нее, но ему ни разу не удалось перемолвиться с нею хотя бы одним словом. Она издали отвечала на его глубокий, почтительный поклон. Несмотря на то, что княжна как будто совсем не обращала на него внимания, она сразу замечала его поклон и тотчас же с холодной вежливостью и высокомерием отвечала ему издали кивком головы. Ни разу не повернулась она в его сторону, но он превосходно знал, что она всем своим существом чувствует его присутствие, что какая-то особенная тень пробегает при этом по ее лицу, и если не глаза, то опущенные веки как-то особенно видят его. Редко случалось, что глаза ее, блуждая по толпе, скользили и по его фигуре. Тогда он испытывал какое-то злорадное удовольствие, радость вора, торжество узурпатора. Чистый смех княжны всегда менялся, когда Рафал был вблизи, менялся так, как тогда у дверей салона. Он не звенел уже, как само счастье, а звучал враждебно, как ужасный возглас, выражающий пренебреженье.

Так бывало днем. А по ночам Рафал бродил по аллее, которая вела от его домика в сад. Весь во власти безумных помыслов, истомленный желаниями, полный страстных порывов, доводивших его до сумасшествия, он заносился в мечтах все выше и выше. Его дерзость зашла так далеко, что в грезах ему все время рисовалась княжна, сиятельная госпожа этого дома, родная сестра князя. Его сжирал такой внутренний огонь, что свои сны и свой бред он принимал за действительность. Сколько раз в лунные ночи юноша ждал в укромном уголке аллеи, уверенный, что она должна знать о его муках, что она сама испытывает их и что придет к нему, ведомая незримым ангелом! А ко да холодная августовская ночь кончалась, он, обезумев от сдерживаемых рыданий, возвращался к себе в комнату и кусал зубами подушку, задыхался и захлебывался от сожалений. Лишь изредка его осеняла мысль, что все эти переживания – плод иллюзии. Быть может, княжна даже не знает о его существовании. Тогда он сжимал кулаки и готов был волосы рвать на себе. Случай дал ему возможность узнать всю правду.

Княжна Эльжбета ездила верхом, как амазонка. У нее были мягкие и плавные движения, а на седле она словно преображалась в мальчишку с решительными, порывистыми и быстрыми движениями. Английский жеребец каштановой масти Unreclaimed,[121] на котором она ездила, с лоснящейся кожей, со стальными ногами и железными мускулами, шел всегда впереди всех. Ранней осенью, когда обнажились широкие пожни, молодежь часто устраивала на них конные скачки.

Однажды многолюдная кавалькада направлялась в сторону Выгнанки, где умер брат Рафала. В прогулке принимали участие князь и его сестры. Рафал неохотно приближался к местам, которые напоминали ему о делах, отброшенных с небрежной беззаботностью. Он ехал неподалеку от княжны. На одном из холмов, окружавших широкую равнину, все общество остановилось. После долгих дождей выдался погожий, точно весенний день, напоенный запахом можжевельника, вереска и кашки. По небесной лазури проносились совершенно весенние облачка, прелестные и нежные, как волосы двухлетнего ребенка.

Все общество, шумно разговаривая, собралось на холме, а несколько всадников пустилось вниз, к полям. Княжне хотелось помчаться вскачь, и она просила кого-нибудь из всадников сопутствовать ей. Но молодые ее братья и родственники были утомлены. В конце концов двое из них пустили вскачь своих лошадей. Рафал, которого никто не приглашал, сделал вид, будто лошадь его понесла, и тоже поскакал во весь опор. Жеребец княжны, весь в мыле, все стремительней мчался вперед, уходил все дальше, пока, наконец, не понесся стрелой. Мужчины остались позади. Жеребец княжны мчался по широкой, ухабистой дороге, которая вела в березовую рощу. Рафал стал хлестать своего гнедого и понесся во весь опор. Он заметил, что княжна старается осадить Unreclaimed'а, но что это ей не удается. Тогда он еще сильнее стегнул своего жеребца, и уже в лесу, на тракте, стал догонять княжну. Но рысак амазонки, как та ни натягивала мундштук, несся вскачь, и из-под копыт его во все стороны летели комья грязи. Рафал видел впереди только лоснящийся круп лошади, бархатную шляпу и золотистые волосы всадницы. Кровь кипела в нем. Вдруг до слуха его донесся голос княжны, как будто звавшей на помощь. Он услышал зов ее раз, другой. Тогда, стегнув изо всех сил жеребца хлыстом, он в несколько скачков догнал княжну, поравнялся с нею. Она в изумлении посмотрела на него большими глазами. Но и он впервые, словно когтями и клювом впился в нее глазами. Он чувствовал, что пронизывает ее сильным красивым взглядом.