Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

• Название: Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938
• Автор: Анжелика Балабанова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9524-3006-8

Мемуары Анжелики Балабановой, всемирно известной русской социалистки, охватывают драматический период в истории Европы конца XIX века и до 30-х годов XX века. Являясь весьма влиятельной фигурой международного рабочего движения, Балабанова была связана со многими известными историческими деятелями, в числе которых выделялись Муссолини, Либкнехт, Цеткин, Ленин, Троцкий, Зиновьев. Воспоминания Балабановой проливают свет на широчайшее историческое полотно, малоизвестное и во многом искаженное конъюнктурной историографией.

---

После того как я возвратилась в Лугано, друзья прислали мне сотни газетных вырезок с сообщениями о моей речи и о ее воздействии на съезд. Приглашения выступить на других форумах полились рекой. Я стала знаменитой.

Глава 4

Митинг в ознаменование тридцать третьей годовщины Парижской коммуны был организован итальянским филиалом социалистической партии в Лозанне, и меня попросили быть главным докладчиком. К этому времени я уже выступала достаточно много, чтобы на трибуне всегда быть сосредоточенной, но в этом случае я обнаружила, что мое внимание в этой большой и внимательно слушающей аудитории на протяжении всего собрания отвлекает одна фигура. Это был молодой человек, которого я никогда раньше не видела. Его возбужденное состояние и неряшливая одежда бросались в глаза. Аудитории, где преобладали эмигранты, всегда состояли из бедно одетых людей, но этот человек был не просто беден, но чрезвычайно грязен. Я никогда не видела человека, который выглядел бы столь жалким. Несмотря на массивную челюсть, горечь и беспокойство в черных глазах, он производил впечатление исключительно робкого человека. Его руки нервно стискивали большую черную шляпу, и он, казалось, больше был озабочен своей собственной внутренней тревогой, чем тем, что я говорила.

В конце митинга, во время последовавшей за этим неформальной дискуссии я спросила о нем одного из рабочих-активистов. Тот объяснил мне, что это итальянец и он скрывается от военной службы в Италии. Незадолго до этого он однажды вечером появился в клубе и был представлен одним из членов движения, который знал его как сына социалиста из Романьи. Юноша явно голодал, и Серрати накормил его за счет средств партии в кооперативном ресторане. Бедняга не мог найти себе работу и жил как бродяга.

– Он спит под мостом, за исключением тех дней, когда я могу привести его к себе и предоставить ему свою кровать в дневное время, пока я на работе, – продолжал Серрати. – На родине он, кажется, был школьным учителем, но говорят, что он слишком пил, заболел ужасной болезнью и то и дело попадал в передряги. Он утверждает, что он социалист, но, похоже, мало знает о социализме и больше похож на анархиста. Но он сильно нуждается.

Другой мужчина, каменщик, добавил:

– Моя жена сшила ему кое-какое белье из старой простыни. В следующий раз, когда он придет на собрание, я позабочусь, чтобы он был почище. Всем из нас удается найти работу, но он говорит, что не может ее найти, что он слишком болен.

Я была сильно обеспокоена положением этого молодого человека и через некоторое время подошла к нему, когда он сидел в одиночестве в задней части зала.

– Могу я что-нибудь для вас сделать? – спросила я. – Я слышала, что у вас нет работы.

Когда он ответил мне, его голос был почти истеричным, и он не поднял глаз.

– Для меня ничего нельзя сделать. Я болен, я не могу работать или делать какие-то усилия.

Я не знала, что сказать. Потом он начал снова говорить, уже тише:

– Мне не везет. Несколько недель назад мне удалось заработать пятьдесят франков, но мне пришлось отказаться от них. (Он грубо выругался.) Издатель в Милане предложил мне пятьдесят франков за перевод брошюры Каутского «Грядущая революция». Но мне пришлось отказаться. Я знаю всего лишь несколько слов на немецком.

– Но я знаю немецкий. Я буду рада помочь вам, – сказала я ему.

– Вы будете мне помогать? – Его голос снова приобрел истерические ноты. – С чего это вдруг?

– Почему бы и нет? Я социалистка. Так случилось, что я выросла в привилегированных условиях и имела возможности, которых вы были лишены. Безусловно, мой долг возместить…

Он был слишком слаб, чтобы противиться этому предложению, и все же было очевидно, что он презирает себя за то, что поддался на него. Когда я протянула ему руку, чтобы пожать его, он взял ее с неохотой.

– Как вас зовут, товарищ?

– Бенито Муссолини.

Едва ли я могла себе представить в тот вечер, что начинаю общение, которое десять лет спустя приведет к таким горьким последствиям, что отчасти благодаря моей помощи и сочувствию жалкий бродяга после того собрания в Лозанне встанет во главе движения, которому я отдала свою жизнь, и что он окажется виновным в самом позорном предательстве нашего времени. Но никто не мог бы увидеть в этом смущенном, нервном двадцатилетнем юнце человека, который правит Италией сегодня.

Работа по переводу небольшой брошюры не заняла много времени. Когда мы вместе работали над ней, я видела, как много такая работа значит для него, как она стимулирует его амбиции. Было очевидно, что он презирает физический труд, и я догадалась, что, по крайней мере отчасти, его жалкое положение, его неспособность приспособиться к жизни в Швейцарии среди эмигрантов проистекали оттого, что ему оставалось только выбирать между бродяжничеством и самым непритязательным трудом. Он ненавидел социальные привилегии, но быть пролетарием не хотел. Его мать была школьной учительницей, и он сам недолгое время преподавал в начальных классах в Италии. По этим причинам он считал себя интеллигентом, лидером, а контраст между его представлением о себе и унижениями повседневной жизни зародил в нем преувеличенную жалость к себе и острое чувство несправедливости жизни по отношению к нему.

Когда мы работали вместе, я старалась дать ему почувствовать, что я скорее его коллега, чем учитель, чтобы он не ощущал свою зависимость от меня. Его уверенность в себе возрастала день ото дня, он стал более внимателен к своей внешности, и в его манерах стало меньше истеричности.

Вскоре я увидела, что он мало знает из истории, экономики и теории социализма, что его ум совершенно не тренирован. Его отец был анархистом и в 70-х годах входил в Первый интернационал как ученик Бакунина. Позднее он стал социалистом. Бенито Муссолини вырос среди радикального окружения в самой революционной провинции Италии – Романье. Не быть в Романье социалистом либо анархистом означало бы для него плыть против течения. Для того чтобы быть в той провинции не рабочим, а кем-то еще, но не радикалом, вероятно, требовалось мужество. Радикализм и антиклерикализм Муссолини были только отголосками его раннего окружения и отражением собственного мятежного эгоизма, нежели результатом понимания и убежденности. Его ненависть к угнетению не была той безликой ненавистью к системе, которую разделяли все революционеры. Она возникла из его личного чувства униженности и неудовлетворенности, из его страсти к самоутверждению и из решимости взять личный реванш.

Я стала понимать эти вещи. Постепенно, конечно.

Так как наше сотрудничество при переводе брошюры Каутского усилило его уверенность в себе, подняв на миг от положения бродяги до статуса «писателя», он стал более криклив и напорист во время дискуссий, которые каждый вечер проходили в клубе итальянских социалистов. И хотя он не прочел ни одной страницы из Маркса, за исключением «Коммунистического манифеста», он не колеблясь энергично спорил как с рабочими-социалистами, так и с настоящими интеллектуалами, среди которых некоторые изучали Маркса много лет. Он не верил в политическое просвещение масс и выражал свое презрение к такому «градуализму» в громких и горячих речах.

– Он бланкист, а не социалист, – заметил однажды один рабочий, и в той степени, в которой у Муссолини была хоть какая-то концепция социальной программы, это было, без сомнения, верно. Он любил поговорить о философии, но его политические взгляды всегда были отражением той последней книги, которую ему случайно удалось прочитать. Писателями, которые больше всего привлекали его, были Ницше, Шопенгауэр, Штирнер – люди, которые прославляли волю, мыслящую личность и деяния отдельного человека, нежели масс. Он неизбежно должен был заразиться теориями французского радикала Бланки, который понимал революцию как бурный государственный переворот и захват власти небольшой группой революционеров-заговорщиков. И именно в революционном авантюризме Бланки, нежели в революционном коллективизме Маркса следует искать ключ к последующей карьере Муссолини.

Если я в то время более терпеливо относилась к его напыщенному индивидуализму и его претензиям на философию, чем другие итальянские революционеры, особенно более практичные рабочие, то это было, вероятно, потому, что я понимала то, чего не понимали они: его эгоизм, восхваление силы и физической храбрости были компенсацией его собственной слабости, его жажды личного признания и авторитета. Как только он оправится умом и телом, говорила я себе, как только он по-настоящему почувствует себя равным, а не стоящим на более низкой ступени по отношению к другим людям, как только его язвительность ослабнет благодаря человеческому пониманию и сочувствию, его самоуверенность, его детское стремление к власти и сумятица в голове пройдут. В конце концов, он ведь был очень молод; учеба, опыт работы в дисциплинированных, организованных рабочих движениях могли бы помочь ему стать успешным агитатором за социализм, истинным революционером, а не возбужденным демагогом.