Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

• Название: С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»
• Автор: Евлампий Поникаровский
• Издательство: ООО «Издательство «Яуза», ООО «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-45821-9

После катастрофических потерь 1941 года, когда Красная Армия утратила прежнее превосходство в бронетехнике, командованию РККА пришлось сделать ставку на кавалерию, увеличив количество кавдивизий в семь раз. Но, что бы там ни врала антисоветская пропаганда, красная конница никогда не ходила с шашками наголо в самоубийственные атаки на танки — кавалерийские корпуса Великой Отечественной имели тяжелое вооружение и огневую мощь, несравнимую с конармиями Гражданской войны. Так, автор этой книги был командиром минометной батареи 37-го гвардейского Донского казачьего полка, который с боями прошел тысячи километров от Кавказа до Австрийских Альп. Эти мемуары полностью опровергают расхожее мнение, что кавалерия якобы «безнадежно устарела» еще до начала Второй Мировой, воздавая должное советским казакам, поившим коней из Одера, Дуная, Шпрее и Эльбы.

---

Полк отвели на исходные позиции. В ночь на 29 января мы совершаем десятикилометровый бросок и, перейдя долину в ее вершине, обходим Капитоновку с тыла. Огневую позицию батареей занимаем в полукилометре от крайних хат. На рассвете — атака. Она начинается сразу же, как только мы, минометчики, вместе с артиллеристами открываем огонь. Первая удача: атакующие эскадроны зацепились за окраину села. «Вот с этого и надо было начинать», — рассудили доморощенные тактики. Однако все мы, как говорится, сильны задним умом. Взятый почти в полное кольцо противник не спешил поднимать кверху руки. Он сражался с каким-то яростным остервенением и фанатизмом. Его приходилось выковыривать из каждого дома, из каждого подвала и хлева. Бой затих только к вечеру.

У нас в батарее новые потери. Убиты командир расчета из ромадинского взвода Алексей Власов и наводчик Федор Топольсков. Убитых заменяют коноводы. Один из них — Станислав Музыченко.

Об этом молодом воине, Станиславе Музыченко, стоит сказать особо. Появился он в нашем полку в Писаревке, которую мы заняли вчерашним утром. И к первому попал он к Антону Яковлевичу Ковальчуку, потому что искал «самого главного комиссара». Доложил, что к наступающей Красной Армии он пробрался из города Смелы, занятого врагом. Что там, в оккупированной Смеле, он со своими школьными друзьями «маленько» партизанил, точнее, помогал партизанам. Что он слезно умоляет не гнать его, а взять в Красную Армию и назначить в разведчики, потому как он, мол, знает все про фашистов: где они стоят, сколько их.

Антон Яковлевич выслушал чернокудрого и черноглазого, мало похожего на украинца парня и спросил, чем он может доказать, что он именно тот, за кого себя выдает. Ни слова не говоря, парень сел на пол, с левой ноги снял башмак, отодрал стельку, порылся там и бережно подал в руки Антона Яковлевича комсомольский билет.

В разведку Антон Яковлевич не послал Станислава Музыченко, слишком тот был худым, слабым и заморенным, а прислал в нашу батарею. Я определил его в коноводы.

Станислав сильно огорчился. Но в первом же бою явился на огневую позицию и стал подносчиком мин.

В том первом бою, на огневой позиции, Станислав узнал, что рядом с ним воюет его земляк — сержант Андрон Руденко. Едва закончился бой, как Музыченко явился ко мне с просьбой перевести его в огневой расчет Руденко. Я не стал возражать, зная, что юный казачок попадет в добрые руки и очень скоро станет опытным воином. Так оно и произошло.

Сержант Руденко в батарею пришел из госпиталя. За его плечами была большая солдатская жизнь. В тридцать девятом он был призван в армию. До Великой Отечественной войны, как он рассказывал, успел отвоевать на финском фронте. В сорок первом из Белоруссии — через Гомель, Могилев, Оршу, Смоленск, Духовщину — отступал до Москвы. Затем, после ранения и госпиталя, были Сталинград и Курская дуга. Снова ранение. Теперь он был у нас и шел к своему дому — селу Буда Орловецкая. В Писаревке от своих дальних родственников узнал о великой беде: отец и два младших брата немцами расстреляны за связь с партизанами. Мать, избитая немецкими прикладами, умерла. Хата их сожжена. Почерневший и постаревший от горя, Руденко рвался в бой. Он даже приходил ко мне с просьбой перевести его в сабельный эскадрон: «Тот ближе к врагу, а мне надо рассчитаться и за свою кровь, и за родных…»

Я уже рассказывал вам, дорогой читатель, что у старшины батареи Рыбалкина было много хлопот с великаном нашим, Яковом Синебоком. Но не менее хлопот ему доставили и наши «недомерки» — Станислав Музыченко и Василий Шабельников. Самая малая, первого роста, солдатская одежда им оказалась великоватой, гимнастерки и штаны висели на них как на вешалках. Подол шинели у них волочился по земле, а сапоги… кажется, на двоих хватило бы одной пары. «Не гвардия, а детский сад», — ворчал старшина.

Утром 31 января мы заняли городок Лебедин, а к исходу дня прорвались в Шполу и Звенигородку. В Звенигородке полк встретился с передовым отрядом 1-го Украинского фронта. Радость для нас была необыкновенная. Мы замкнули Корсунь-Шевченковское кольцо окружения, создав новый котел врагу.

Для меня Звенигородка чуть не стала последней. По длинной улице, замощенной булыжником, мы мчались на полном галопе. Впереди моей батареи скакала батарея «сорокапяток». Последняя пушка на выбоине перед мостиком высоко подпрыгнула, соскочила с крюка и, развернувшись поперек, загородила дорогу. Мостик небольшой, всего каких-то два-три метра, перекинутый через глубокую канаву. Задерживаться не хотелось, и я пустил своего Казака через пушку. Но прыжок коня был неудачным — не хватило разбега. Казак при прыжке задел передними ногами за щит орудия и, сделав через голову сальто-мортале, остался лежать на дороге. Ну, а я, всадник, перевернувшись в воздухе не один раз, упал далеко впереди своего Казака. Удар при падении был сильным. Из ножен со звоном вылетела шашка. Лопнула шпора и на одной ноге разорвался сапог. Лежа на земле, я пошевелил ногами, руками. Кости целые. Ну, а ссадины и ушибы — что их считать? Я быстро вскочил. Мысленно поблагодарил судьбу и ПНШ Ковтуненко. Он был моим первым учителем верховой кавалерийской езды. Он научил меня приемам падения с лошади. Это ведь тоже наука. Казак все еще лежал, тяжело вздыхая. Я не скомандовал, не крикнул, не ударил плетью, а тихо попросил коня:

— Ну, вставай, дружок. В твоем падении я виноват: слишком поздно поднял на препятствие.

Казак тяжело поднялся. Я ощупал его ноги, ребра, голову. Переломов нет. Он просто сильно ушибся.

Батарея, скачущая за мной, успела остановиться, затормозить перед пушкой. Можно было пушку сбросить с мостика и освободить путь, можно было перекатить и перенести на руках через мостик, но все так спешили, что никому не хотелось терять ни секунды времени, тем более создавать затор у этого злосчастного мостика. Все знали: навстречу нам катят танкисты 1-го Украинского фронта, что вот-вот должна состояться встреча с ними.

Мои батарейцы повзводно свернули с булыжного шоссе и стали «прыгать» через канаву. А это не обошлось без потерь: поломали несколько колес у повозок и дышел.

Примерно через километр от мостика мы встретились и обнялись с танкистами передового отряда. Кони, танки, повозки, люди — все смешалось в кучу. В воздух полетели шапки. В головном танке, высунувшись из люка, стоял генерал. Из наших командиров я оказался ближним к нему. Генерал поманил меня к себе. Я подъехал к танку, представился.

— Ну, здравствуй, казачья гвардия! Теперь повоюем вместе.

…В Звенигородке мы долго не задержались. Начались бои за уничтожение противника в котле.

Сразу после того, как стало известно, что нас перебрасывают на 2-й Украинский фронт, своему старшему брату Ивану в Красноярск я написал письмо, в котором сообщил, что отныне я перехожу на работу по своей специальности к И. С. Коневу. Брат знал мою специальность и мою работу и без труда догадался о том, что воевать теперь мне придется на 2-м Украинском фронте, которым командует генерал армии Иван Степанович Конев, друг и товарищ его далекой юности.

И вот здесь я получил от брата восторженное письмо, в котором он просил об одном: если ненароком доведется встретиться с «хозяином», то от него, Ивана, плановика одного из красноярских заводов, непременно передать сердечный компривет. Коммунистическим приветом представители старой гвардии обычно заканчивали свои личные, а нередко и служебные письма в не очень далекие послереволюционные годы.

Письмо брата подняло в моей душе бурю воспоминаний. Оно повело меня в детские годы.

Генерал армии Иван Степанович Конев, командующий 2-м Украинским фронтом, уроженец села Лодейное Поле Северо-Двинской губернии, был нашим земляком. Более того, мой брат Иван Степанович Поникаровский и Иван Степанович Конев, работая рядом — один заведующим земельным отделом Никольского уезда, другой военным комиссаром того же уезда, — в молодости крепко дружили.

В 1919 году И. С. Конев формировал, обучал и отправлял на фронты Гражданской войны воинские отряды, а брат проводил в уезде земельную реформу. Они часто встречались. И не только по служебным делам. И. С. Конев бывал у моего старшего брата дома.

В том году я учился во втором классе начальной школы и жил у брата. Каждый приход к нам дяди Вани, как звал я будущего полководца, был для меня праздником. Высокий, стройный и подтянутый, в блестящих и скрипящих сапогах со шпорами да еще перетянутый красивыми ремнями и с красным бантом на груди, дядя Ваня был простым и веселым человеком. Едва появившись в доме, он хватал меня под мышки, приподымал, усаживал к себе на колени и, хитро усмехнувшись, начинал со мной игру в «угадайки».

— Угадай, что у меня в этом кармане? — спрашивал он, показывая на левый карман гимнастерки или френча, к которому каким-то значком крепился бант.