Глеб Скороходов - Разговоры с Раневской

• Название: Разговоры с Раневской
• Автор: Глеб Скороходов
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-046411-1

---

— Безумно. До икоты, — сказала Ф. Г., не улыбнувшись. Нас догнала дежурная сестра:

— Вера Петровна, к вам приехали!

У ворот стояла машина. Марецкая подошла к шоферу.

— Ну вот, надо ехать, — сказала она, — у Юрия Александровича недомогание! Ребенку требуется мамочка. Набрал полный театр жен, а когда недомогание, требует меня! Надо ехать.

— Верочка, как же так? — Ф. Г. явно растерялась.

— Ничего, не расстраивайтесь, я скоро вернусь. А на том юбилее я бы нашла что сказать. Не все, что я сделала, можно сбросить со счета. Хотя бы нашу «Свадьбу» — разве ее, Фаиночка, мы кому-нибудь отдадим?!

— Вот вам многоплановость, — сказала Ф. Г., когда машина скрылась. — Печальная очень. Тут все. И болезнь прежде всего. У Веры что-то с головой — видите, она парик не снимает. Ужасный, по-моему. Мне говорили, что врачи обнаружили у нее опухоль в мозгу. Ей, кажется, не сказали, но, видно, она о чем-то догадывается. Знает, что будет операция. И Завадский тоже! Ну зачем дергать человека, если он приехал отдохнуть?! И насчет жен Вера права. Гарем! Вера в нем, правда, чувствует себя старшей — она главная жена Юрия Александровича. Была у него женой Ирина (Анисимова-Вульф), ее он сделал режиссером, потом — Уланова, слава Богу, у нас не танцевала, потом еще и еще, все получали главные роли, двое еще действительно до сих пор в нашей труппе…

Но дело не в этом. Вы не поняли, почему я согласилась идти смотреть эту картину, в которой Вера вовсе не плоха. Картину делали тогда, когда двух Вериных братьев расстреляли, — ну, как бухаринцев, шпионов, «врагов народа», что там еще можно было придумать?! — а младшенькую сестренку, Танюшу, посадили и выслали без суда и следствия по этапу. В этот момент Вера и должна была произносить на съемках все эти слова о прекрасной жизни, благодарить и кланяться…

Юрий Александрович сделал тогда гениальный шаг — может быть, единственный за свою жизнь: увез весь свой театр в Ростов-на-Дону, встал на трудовую вахту, обслуживал передовиков сталинских пятилеток. Укатил из Москвы и сохранил театр, сохранил Веру. Это по его совету она согласилась играть Александру Соколову — роль-то была вовсе не ее, до того ее знали как характерную актрису!

А я ее впервые увидела в кино. Шел «Дом на Трубной», еще немой фильм. И вдруг на экране появляется девушка в косыночке, курносенькая, глазки сверкают.

— Это что за прелесть такая с гусем? — спросила я подруг. — Надо бы с ней познакомиться.

И вот теперь мы в одном театре. С Завадским она прожила недолго — у них сын общий, Женя, режиссер, тоже в нашем театре. Но к Вере Юрий Александрович всегда относится нежно — это достойно уважения. Всю жизнь — вот так выпало — он находится где-то рядом, знаю его как облупленного, а как режиссера ненавижу. И есть, есть за что. И за Веру, наверное, тоже: ведь актрисы все завистливы. Не верьте тем, кто это отрицает. И мне тоже.

А в театре мы с Верой даже дружим. Или по крайней мере приятельствуем. Люблю я это слово — полнозвучное! В театре про меня рассказывают всякие глупости, надеюсь, вы не верите им? Будто я пришла как-то на спектакль и объявила: «Все, вступаю в партию!» «Зачем?» — поразились все. «Надо! — будто сказала я. — Должна же я хоть на старости лет узнать, что эта сука Верка говорит обо мне на партбюро! »

Смеетесь? И вы тоже. Ну неужели, вы думаете, я не знаю, что Вера Петровна никогда в партии не была и быть не могла. Да и кто бы туда ее пустил?..

«Для вас»

После обеда Ф. Г. легла отдохнуть, а я вышел на балкон — с книгой и своей тетрадкой. Записываю теперь впечатления. Хорошо здесь, тихо. И никогда столько времени на записи у меня не было.

Ф. Г. не спит. Вон подошла к столику, села и тоже стала что-то писать. Меня не окликает. Каждый занят своим. Атмосфера творчества спустилась на санаторий имени Герцена!..

Потом Ф. Г. выходит на балкон и садится в шезлонг напротив. В ее руках две странички.

— Хочу прочесть вам. Слушайте.

«Никогда не могла отказать себе в удовольствии сравнивать людей с животными. Господь Бог так много сотворил за семь дней, что начал повторяться. И это помогает нам сегодня почувствовать человеческий характер, а может быть, даже и человека целиком.

Бруновская — гигантский попугай.

Ия Саввина — помесь гремучей змеи с колокольчиком.

Завадский — вытянутый в длину лилипут.

Глеб — фокстерьер. Он несется по жизни, только задние ноги сверкают. Остановится, навострит уши, удивится, но природа требует продолжать бег. И он мчится дальше.

А я, дура, начинаю ревновать, когда он заинтересуется кем-то другим. Забываю, что это тоже ненадолго».

Вот все… Вы обиделись?

— Нет. Но это как-то неожиданно. И я думаю, справедливо ли?

— Только не стройте из себя «целку-невидимку»! Я не собиралась оскорблять вашу невинность. А фокстерьер — это же прекрасно, глупый вы человек. Сравнения с собакой у меня только для хороших людей: я же сама собачница и собак обожаю! И если женщина — друг человека, то собака — тоже. И прежде всего.

— А переписать это мне можно? — спрашиваю я примирительно.

— Нет, вы все-таки странный человек, — грустно усмехается Ф. Г. — Неужели не сообразили, что все это писалось для вас?..

В каждой шутке есть доля

Как-то я сказал Ф. Г., что начал записывать свои впечатления от «Сэвидж» и от некоторых событий, связанных с нею. Ф. Г. попросила прочесть ей написанное. Просила очень настойчиво и обеспокоенно.

В один из ближайших дней мы пошли в сад на Котельнической, устроились в стороне от протоптанных аллей, и я начал читать. Ф. Г. слушала с интересом, изредка что-то уточняла, просила исправить, иногда смеялась, спрашивая:

— Неужели так было? Боже! А после чтения заметила:

— А вы знаете, ведь у вас получается целая книга. Я не помню точно, но, кажется, Герцен сказал: «Частная жизнь сочинителя есть драгоценный комментарий к его сочинениям». Может быть, это действительно так. Я бы никогда не сумела написать о себе.

— Почему?

— Я пробовала, даже как-то начинала вести дневник. Но всегда уничтожала написанное. Во-первых, я считаю, рассказывать самой о себе просто нескромно. Как можно выставлять себя напоказ? Смотрите, какая я, скажем, талантливая и как, мол, я умею работать! Ну, это очень нескромно и, по-моему, отвратительно. Вы понимаете?

— Да, — ответил я. — Но ведь можно рассказать о людях, с которыми вы встречались, рассказать, как вы работали над ролями, о театре, актерах, режиссерах, о первых советских театрах, где вы работали, — это очень интересно.

— Может быть, — согласилась Ф. Г., но тут же возразила: — Людей, о которых я могла бы рассказать, в большинстве уже нет. Одобрили бы при жизни они мой рассказ? Я не знаю. А потом — я не очень люблю мемуары и автобиографии. Вот вам еще одна цитата, с которой я полностью солидарна. Гете сказал: «Автобиографии походят обыкновенно на старушек, у которых лица нарумяненные, волосы накладные, а зубы вставные»…

И все же после этого чтения я почувствовал в отношении Раневской ко мне некоторую настороженность. Мне показалось, что между Ф. Г. и мною появилось что-то, что мешает ей быть откровенной. Как-то она сказала:

— О, вы опасный человек. Вам далеко не все можно рассказывать.

И потом вдруг спросила:

— А когда вы со мной познакомились, вы не думали писать обо мне?

— Нет, не думал.

— А почему же начали?

— Вы сами мне как-то сказали: «Я вам столько рассказываю, а вы забываете! Вы же журналист, взяли бы и записали».

— Неужели я это говорила?

— Вы еще тогда заметили: «Я буду вашим Гете, а вы моим Эккерманом».

— Это была шутка.

— Конечно. Я совсем не подхожу на роль Эккермана.

Она засмеялась. А я вспомнил, что мое первое знакомство с Ф. Г. было заочным — в ту пору, когда я проходил практику в «Комсомолке». Я предложил своему заву (это было в отделе литературы и искусства) сделать воскресную полосу: «Когда мы отдыхаем…» — встречу веселых актеров за круглым столом, каждый из которых расскажет одну (но самую смешную!) историю из своей жизни. Тогда мне показалось это очень оригинальным и даже смелым, и я боялся, получит ли идея одобрение сверху—от «главного». Главным был Аджубей. Он сказал заву: «Делайте и побыстрее».

Я начал беседовать, заказывать, записывать. Единой встречи за круглым столом фактически не было. Я ездил «в гости» к актерам, разговаривал с ними за самыми различными столами, собирал материал. Иногда уговаривал написать, иногда писал сам. У меня появились «смешные истории» Л. Утесова, Р. Зеленой, М. Назаровой (с нею я беседовал за кулисами цирка — у гримерного столика, во время антракта), В. Доронина.

Раневская была одной из «мечтаемых» кандидатур. Я позвонил ей по телефону, представился (практикант «Комсомольской правды») и изложил просьбу.

— В моей жизни не было ничего веселого, — сказала Раневская, — это, наверное, и есть самое смешное. Глупые истории были, но разве они смешны?!