Глеб Скороходов - Разговоры с Раневской

• Название: Разговоры с Раневской
• Автор: Глеб Скороходов
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-046411-1

---

— Но почему вы не оставили их себе, мисс Вилли?

— Признаюсь, у меня мелькнула такая мысль.

— Что же вас остановило?

— Я не могла: что бы подумал обо мне Джеф?!

— Мисс Вилли, послушайте меня: это место не для вас. Вам нужно уходить отсюда. «Что бы подумал обо мне Джеф?!» Вам нужно уходить отсюда.

— Джеф мой муж!

— Что?

— Джеф мой муж… И знаете, почему я не взяла эти деньги? Для Джефа я все должна сделать сама. И думаю, вы меня поймете.

Миссис Сэвидж поражена. Джеф, один из неизлечимо больных пациентов клиники, — муж мисс Вилли. Глаза Сэвидж полны горечи, сознания человеческой трагедии.

— И я еще могла считать себя несчастной, — говорит она в смятении и повторяет:—Я могла считать себя несчастной!

Но смятение уступает место решимости. Актриса подводит нас к третьему финалу пьесы. Сэвидж-Раневская сообщает доктору свое новое решение. Сообщает со слезами на глазах, под воздействием всего, что она сегодня пережила, почувствовала, узнала. Ее слова звучат негромко и глухо, в ее голосе нет твердой уверенности в правильности выбора.

— Доктор, я не хочу уезжать. Я не хочу туда. Там я никому не нужна, всем чужая, странная миссис Сэвидж. Здесь я нашла человеческое тепло. Я не хочу туда, доктор.

К этим словам — чрезвычайно важным для роли, по существу, к ее кульминации — Раневская и вела нас, последовательно и настойчиво, через два финала.

Нормальный человек решает остаться навсегда в сумасшедшем доме. Еще один парадокс? На какое существование обрекает он себя? Отказывается от всего? Жертвует собой?

В конечном счете не обрекает, не отказывается и не жертвует. Скорее наоборот. Речь здесь о вечной проблеме — что такое счастье. Жить среди людей, быть полезной им, нужной, чувствовать их человеческое тепло, расположение, дружбу — вот к чему она стремится. В этом, наверное, и есть счастье.

Отчего же в ее голосе нет уверенности? Метерлинк посвятил проблеме поиска счастья не одну пьесу. Самая яркая из них — «Синяя птица», философская притча, по ошибке считающаяся сказкой для детей. Герои притчи ищут счастье. Его нельзя найти в прошлом, если оно там и было, то, оказывается, невозвратно и не может быть перенесено в современность. Символ счастья — Синяя птица, выглядевшая когда-то самой синей, перенесенная в настоящее, оказывается иной. Нет ее и в царстве неродившихся душ, где все неопределенно и трудно предсказать, что принесет оно. Нет Синей птицы и в саду блаженств: тучным блаженствам, символизирующим желание есть, не испытывая чувство голода, и пить, когда нет жажды, не нужна она. И в царстве ночи, в ирреальном мире, среди лунных лучей, где так легко мечтается и кажется, что Синих птиц тысячи, не находится одной, настоящей, той, которую можно вынести на дневной свет, и она при этом останется такой же синей, какой грезилась.

Герои притчи Метерлинка после долгих скитаний, значительно «урезанных» на сцене МХАТа, обнаруживают Синюю птицу у себя дома. Кажется, она «недостаточно синяя», по замечанию Тильтиля, но разве человек бывает когда-нибудь удовлетворен своим счастьем. Метерлинк не кончает на этом свою притчу. Тильтиль упускает птицу — она летит в зрительный зал, к людям и остается среди людей. Там ее и надо искать, говорит Метерлинк.

Не о таком ли счастье мечтала и Сэвидж-Раневская?

Свободная!

— Что это вы такая веселая? — спросил я Ф. Г., когда после ее возвращения из Ленинграда мы,вышли погулять. — Ведь вы же очень устали!

— Очень? — сказала Ф. Г. — Не то слово? Безумно! Вы не представляете, какая это пытка! Зрительный зал — ну вот смотрите, от моих окон вон до той арки (это было расстояние метров в триста). Не меньше! — добавила она, прочитав на моем лице сомнение. —- Никак не меньше! Это стадион! И ведь нужно, чтобы каждый услышал меня, нужно держать всю эту массу! Кто подсчитает, сколько для этого требуется сил?! А какая ответственность! Мне было очень трудно, и, когда дирекция предложила сыграть еще один спектакль «Сэвидж» — одиннадцатый! — уже в нормальном зале (там сейчас Малый оперный), с идеальной акустикой, — я все же отказалась. Сослалась на здоровье, на перенапряжение и так далее. Но причина была другая: никому бы не хотела признаться в этом — я подумала, смогу ли я после такой нагрузки сыграть Сэвидж так, как об этом говорят зрители. Я не была уверена в этом — и отказалась.

А сегодняшнее мое настроение — это не веселость, как вы говорите, а легкость, сознание полной безответственности. Ни завтра, ни послезавтра нет спектакля! Это, знаете, чувство свободы, как у школьников после экзаменов.

Страхи и отчаяния

Я получил от Ф. Г. открытку:

«Милый Глеб! Это очень далеко, поэтому я Вас не приглашаю.

Здесь чудный воздух, все же остальное экстаза не вызывает. Помимо воздуха здесь Завадский, Марецкая, Яншин, Бабочкин. На природе даже актеры доброжелательны.

Начала работать над «Игроком». Настроение гнусное. Подробности при встрече.

Обнимаю, ваша Ф. Р. Напишите о себе».

Писать я не стал, а поскольку на открытке стоял подробнейший адрес, отправился в этот самый санаторий имени Герцена.

Он — неподалеку от Кубинки. Места здесь необычайно хороши. Легкое светлое здание стоит на высоком берегу Москвы-реки, а вокруг хвойные леса, от запаха которых голова идет кругом. И воздух действительно чистый. Океан чистого воздуха.

.Мы долго бродили лесными тропами в компании с И. С. Анисимовой-Вульф и В. П. Марецкой. Обсуждали пьесу Эдварда Олби «Баллада о невеселом кабачке» в «Современнике», фильм Стэнли Крамера «Корабль дураков» и прочие театрально-кинематографические новости. Я сказал, что на фестивале мне удалось попасть на закрытый просмотр экранизации незнакомой мне олбиевской пьесы «Кто боится Вирджинии Вульф?» с четырьмя действующими лицами.

Женщины тут же окружили меня.

— Четверо! — воскликнула Вера Петровна. — Это же то, о чем мы мечтаем! Голубчик, расскажите сюжет. Только сюжет — без всякого, простите, киноведения!

Все устроились поудобнее — кто на чем: на пеньках, на бревне, на поваленном дереве — и обратились в слух. Я кое-как пересказал фильм.

— И почему же его не показали всем зрителям? — спросила Ирина Сергеевна.

— Думаю, из-за субтитров, — ответил я. —Американцы, недовольные нашими переводчиками, которые на прошлом фестивале искажали текст, а кое-что вовсе опускали, снабдили на этот раз все свои фильмы собственным переводом, буквальным, и дали в субтитрах непривычные для нашего экрана выражения.

— Например? — заинтересовалась Ф. Г.

— Например, Марта кричит своему мужу: «Блядски сумбурен!»

— Ну и что? — удивилась Вера Петровна. — Блядь — вполне литературное слово, и Фуфа подтвердит это!

Мы снялись со своих мест и неспешно двинулись вперед. Ф. Г. вздохнула:

— Жаль, но мне не придется уже сыграть Марту, а роль, судя по всему, настоящая. Сколько ей там, по фильму? Лет сорок? Вера, ты за сорокалетнюю вполне сойдешь!

И вдруг Ф. Г. остановилась как вкопанная.

— Боже, что это там? Что это там? — Ее глаза расширились от ужаса.

Я посмотрел вперед и сказал:

— Это стадо.

— Коровы… — прошептала Ф. Г. — Ирина, немедленно назад, там коровы!

Стадо мирно паслось у изгиба лесной дороги.

— Что вы, Фаина Георгиевна! — сказал я. — Они смирные, они не тронут.

— Не тронут? Что вы понимаете в коровах? — сверкнула глазами Ф. Г. — Немедленно назад!

— Постойте, тут нет другой дороги, — остановила ее Марецкая — Не пойдете же вы через овраг?

— Пойду! — ответила твердо Ф. Г.

— Нет, нет, — возразила Вера Петровна. — Сейчас я уговорю пастуха — он отгонит стадо в сторону.

И она, демонстрируя свое сельское кинопрошлое, уверенно зашагала к стаду. Я еле удерживался от смеха.

— Фуфа!.. — закричала Марецкая, переговорив с мальчонкой-пастухом. — Идите, быка он придержит!

— Кого придержит? — переспросила Ф. Г., бледнея.

— Быка! Быка он придержит!

— Боже, среди них есть еще и бык, — прошептала Ф. Г. и, не оглядываясь, широкими шагами зашагала назад, в глубь леса. Я шел сзади и, не в силах больше сдержаться, смеялся, стараясь одновременно успокоить ее.

— Как вам не стыдно! — сказала она, когда мы отошли шагов на сто. — Что здесь смешного?

Я объяснил, что ее страх был настолько ярок и комичен, что не смеяться было нельзя.

— Вот так всегда! — воскликнула Ф. Г. — Поймите, я действительно испугалась!

— Я знаю, — сказал я. — Но это было смешно. Мы шли к оврагу.

— Фаина Георгиевна, а вы смогли бы перебороть свой страх? — спросил я, решив сменить тему. Но неожиданно для себя добавил: — Что, если вам пришлось бы сниматься возле коров?

Она вздрогнула:

— Не надо об этом. На сцене мне не раз приходилось ломать свой страх — там это получалось.