Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?

• Название: Кто там стучится в дверь?
• Автор: Александр Кикнадзе
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1976

Александр Кикнадзе знаком читателю по книгам: «Тот длинный тайм», «Чтобы это испытать», «Окинь противника взглядом», «Где-то недалеко от нас», «Королевская примула», «Закон Больших игр», «От Мадрида до Токио».

Новый роман А. Кикнадзе повествует о том, как формировался и мужал характер молодого советского разведчика, всей своей жизнью подготовленного к подвигу.

События романа разворачиваются на Кавказе, в разведывательной школе, Мюнхене, Москве, на фронтах Великой Отечественной войны, в немецком тылу и охватывают период с 1918 года до наших дней.

---

Евграф провел на корабле «Профессор Касум Гюль» шесть лучших дней своей жизни. Корабль носил имя человека, посвятившего себя изучению Каспийского моря, разгадавшего много его тайн. Керимов рассказывал о древнем загадочном городе, найденном на дне Каспия, о дороге, настоящей рукотворной дороге, которая пролегает по всему дну морскому от западного, азербайджанского, берега до восточного, туркменского.

— Знаешь, почему великим ученым был Касум Гюль? — неожиданно перешел с географических тем на педагогические добрый капитан, не имевший собственных детей и потому с охотой поучавший чужих. — Потому что, когда маленьким был, книг много читал и никуда из дому не убегал, родителям и незнакомым капитанам неприятностей не причинял. Ты тоже много учись, взрослых слушай, если человеком хочешь стать.

— А я буду или моряком, или летчиком, или пограничником. Одним словом, военным. Дядя Кандалинцев учит меня разным наукам: карту читать, вещи запоминать, сколько в комнате разных вещей, в тир водит, я уже сорок два очка выбиваю из пятидесяти... Правда, на двадцать пять метров. Говорит, что отдаст меня... в военное училище. А еще говорит, что я должен самостоятельности учиться.

— Не так, не так ты его понял. Кандалинцеву неприятно будет, когда узнает, что ты сбежал из дому. Знаешь что, давай напишем ему письмо и признаем собственные ошибки и будем на них учиться.

И капитан Керимов, честный морской служака, начал развивать мысль о том, что это такое критика и самокритика в наше время, какую силу они представляют и как важно извлекать уроки из допущенных ошибок, но вдруг услышал простодушный вопрос:

— Дядя Керимов, а у вас лицо коричневое от рождения или от загара? Вообще здесь у вас все люди темнее, чем у нас в колонии. А можно ли ловить рыбу с борта? Правда, что в открытом море можно на удочку поймать кутума?

— Ты слушай сперва внимательно, что тебе говорят, а потом спрашивай. Перебивать не годится. Когда домой приедешь, будешь мне писать, как учишься и как живешь. Нам один день плавать осталось. От матери тебе нагорит небось, и правильно. И от Кандалинцева тоже, и тоже будет правильно.

— Зато Славка Пантелеев, — мечтательно произнес Евграф, — от зависти лопнет.

*

В доме Песковских на видном месте, над кроватью отца, висела старая, пробитая пулей Рипы фотография, на которой молодой красный командир Арсений был снят в кругу боевых друзей. Отец стоял вторым справа во втором ряду, в полушубке, перетянутом широким поясом: ремень через плечо, алый бант на отвороте, кубанка чуть набекрень, молодецкий взгляд и независимо вскинутая голова. А рядом в такой же точно папахе-кубанке стоял командир, который был чуть ли не на полголовы выше отца, — Марков Иван Валентинович. По летам он был одним из самых младших в группе, по званию — командир кавалерийского полка — самым старшим.

Марков Иван Валентинович был побратимом Арсения. Однажды, когда белые окружили его выбившийся из сил, не спавший и не сходивший с коней двое суток отряд, Марков пробился к нему на помощь, от верной гибели спас. С побратимом и снялся рядом.

Много раз рассказывал отец сыну о тех днях, хотел, чтобы знал маленький Граня о таких понятиях, как верность и мужская дружба, чтобы понимал, что есть в этом мире вещи, которые повыше жизни людской ценятся. Только не всегда настоящий мужчина о тех вещах говорит. Глубоко в себе носит память о них и ждет часа, когда сможет ответить добром на добро. Дождется — и не будет счастливее никого, ибо истинно счастливым делает человека сознание исполненного долга.

Старший Песковский верил, ждал, что когда-нибудь сможет ответить Маркову, да с каждым годом все меньше надежд оставалось на это. Марков шел в гору, поступил в академию, по всему чувствовалось, растет большой командир.

А Песковского партия послала в небольшой городок на юге налаживать новую жизнь, бороться с беками и кулаками, учить людей понимать, что такое коллективный труд и локоть товарища и что это за вещь такая — социалистическое распределение продукта. Песковский был незаметным, но и незаменимым участником всесветного процесса, который продолжился десятилетия спустя в Болгарии и на Кубе, в ГДР и Польше, в Чехословакии и Вьетнаме... Не было бы всего этого, нет, не было бы, если бы не жертвовали сном своим, здоровьем и жизнью Песковские в те кошмарные и святые двадцатые годы.

Да, и жизнью тоже.

Но у Песковского есть сын. Кто знает, быть может, ему дано отплатить Маркову за добро?

Часто вспоминал об отце маленький Евграф и о его верном друге и мечтал вырасти таким же смелым.

*

Как писала старая терезендорфская хроника «Seitdem sind viele Jahre ins Land gegangen»[8].

Кандалинцев слово сдержал.

За несколько дней до окончания средней школы Песковского и Пантелеева пригласили в комитет комсомола. С ними беседовал незнакомый человек со шпалой в петлице. Он рассказал о новой специальной школе, открывшейся под Баку, о том, кого туда принимают и кого готовят.

Молодые люди понимали, что, если тотчас встанут и скажут «да», покажутся со стороны легкомысленными. Они должны были дать ответ через три дня. Эти три дня тянулись долго-долго.

...Перед отъездом Евграф пошел с матерью на могилу отца. Принесли цветов. Постояли, помолчали. Время и дожди сделали едва заметными слова на памятнике:

«Мы недолго живем, чтобы Родина долго жила».

— Сын мой, запомни эту минуту, запомни... Мне будет трудно без тебя, одиноко... Но если я буду знать, что вырастила сына, достойного своего отца, мне будет не так трудно, родной. Ты не знаешь, кем он был для меня.

— Знаю, мама, знаю.

ГЛАВА ВТОРАЯ ШКОЛА

В небольшом, прилепившемся к самому Каспию поселке с песчаными улицами, невысокими глухими заборами, инжирными садами и виноградниками стоял особняк, окруженный высокой красивой решеткой с затейливым орнаментом. В тринадцатом году эту решетку выписал из Петербурга бывший владелец поместья бакинский нефтепромышленник Мурсалов. За три года до того тихому мардакянскому хлебопеку пофартило: на небольшом участке рядом со свалкой, купленном за бесценок, ударил фонтан. На радостях он, не пожалев шальных денег, скупил землю вокруг. Соседские дома располагались не ближе двухсот сажен.

В многоцветном просторном доме со шпилем — шпиль был виден издалека и служил ориентиром кораблям, державшим курс к бухте, — коротала лето семья из девяти человек. Было же в «сарае», то есть во дворце, сорок восемь комнат, два зала для гостей и много подсобных помещений, в том числе манеж для личных экипажей Мурсалова и новый гараж, в котором стоял и ждал лучших времен плохо приспособленный к узким песчаным улочкам «форд».

После того как роскошный дворец, возвышавшийся над бедным селом, над покосившимися подслеповатыми домишками крестьян, был экспроприирован, возникло два мнения, как поступить с поместьем. Первое: превратить в красный очаг культуры и создать на его базе школу ликвидации неграмотности. Соображение было дельным. Только преследовало, так сказать, чисто местные интересы. Мнение второе имело в виду масштабы не просто одного поселка. И даже не Апшеронского полуострова. Оно имело в виду мировые масштабы: создать на базе экспроприированного владения курсы командиров Красной Армии, с тем чтобы данные будущие командиры защищали интересы трудового люда от происков эксплуататоров типа Мурсалова, заклятых врагов грядущей мировой революции.

Предусмотрительность бывшего хозяина, жившего замкнуто, не любившего посторонних взглядов и укрывшего свое владение за высоким забором, была оценена должным образом.

Так в середине двадцатых годов на тихом берегу Каспия были созданы курсы красных командиров, которые через десять с небольшим лет были преобразованы в специальную школу.

*

К железному распорядку Евграф привыкал медленно и тяжело. С тихой грустью вспоминал Терезендорф — самый чистый, самый тихий и славный уголок на земном шаре — и свою родную школу, которая только по какому-то недоразумению не именовалась высшей: преподавали в ней на русском и немецком языке, а еще изучались языки азербайджанский и, что в ту пору было большой редкостью, английский.

Песковский привез с собой из Терезендорфа чемодан книг, среди которых можно было найти сочинения Клаузевица, «Войну и мир», однотомник Гете на немецком языке и два тома воспоминаний близкой приятельницы Распутина — Вырубовой (оба тома были конфискованы бдительным дневальным и в тот же день пошли по рукам среднего комсостава). Имел Песковский грамоту «за третье место в зональных соревнованиях школьников по стрельбе из малокалиберного оружия», плоские черные часы — подарок отцу от Велиева, а еще черту, которая сразу же бросалась в глаза его новым товарищам, — этот гражданин восемнадцати лет обладал независимым характером и своим собственным взглядом если не на все, то почти на все события и явления окружающей его жизни, равно как и на людей, когда-либо что-либо сотворивших и тем вошедших в историю. Он мог одинаково безапелляционно рассуждать о том, как должен был играть бакинский «Темп», чтобы не пропустить в матче с московским «Локомотивом» четыре мяча, по какой стене следует совершить первое восхождение на еще не покоренный Эверест, где и на какую насадку ловить бычков в час досуга и как спать одним глазом на лекциях по военной истории, которые читал молодой преподаватель, боявшийся оторваться от учебника.