Михаил Литов - Картина паломничества

• Название: Картина паломничества
• Автор: Михаил Литов
• Жанр: Детектив

---

- Ты же знаешь, я тебе в этом вопросе не помощник.

- Я на тебя и не надеюсь.

- А на Буслова?

- На Буслова, ну, может быть, на него чуточку и надеюсь. Хотя, конечно, я должен прежде всего сам, сам... Но ты не думай, мне здесь интересно, очень даже интересно. Ты не зря старался! - пришел в неожиданный восторг Лоскутников и с внезапной силой хлопнул собеседника по плечу; у того криво пошли от толчка линии в блокноте, и он недовольно поморщился. И Буслова надо проверить, каков он в подобных местах. Ты это здорово придумал. Отлично именно то, что он полезет в ледяную воду, а мы останемся наблюдателями. Я вот что хотел тебе сказать. Есть храмы и храмы. Ты меня понимаешь?

- Скажем, отчасти понимаю.

- Ты поймешь, - горячился и ободрял приятеля Лоскутников. - Я там у нас, дома, иногда заходил в церкви, и это можно назвать как бы примеркой, иначе сказать, я рассматривал некие варианты... В том числе и церковный. У нас ведь вообще церковный городок, по крайней мере, по его наружному виду. И в некоторых церквах я чувствовал себя прекрасно, особенно в старых, то есть, правду сказать, именно в древних, каких-то особенно, по-древнему мрачных, и высоких иной раз до того, что захватывало дух. Вот там я между колоннами как-то даже затаивался и стоял долго, не то чтобы в каком-то благоговении и уж тем более не в экстазе, а как бы в самозабвении, что ли, как если бы попал в действительно мне родные стены. Это как бы свидетельствовало, что я прежде уже бывал там, при совсем других обстоятельствах, ну, в общем, что там была некогда моя прошлая жизнь. Конечно, это все так пресловуто, так нарочито, а ведь хорошо! Один раз какой-то молодой в рясе паренек стал бегать за мной и указывать: сидеть нельзя! сейчас надо тут стоять! И я не сердился, я улыбался в ответ и говорил: хорошо, я сделаю как надо, а за то, что я сделал неправильно, вы меня извините. Мне было хорошо даже с этим старательным дурачком.

Чулихин с усмешкой высказал предположение:

- Может, тебя тянет на древлее благочестие?

- А вот слушай! Есть у нас одна церковь, похожая на ватрушку. Ее недавно отделали, и почему-то в нее вечно стремятся разные старухи, что-то там связано со святостью некой юродивой. Однажды я вошел в нее, и мне сразу стало тошно. От этой свежести красок, от этого лезущего в глаза благолепия, от какой-то, я бы сказал, пошлости...

- Знаешь, я тебе еще скажу про попиков, например, про попиков давнего времени, времен Ивана Грозного или приблизительно около того... я тебе скажу, что они, видишь ли, порой пьяные отправляли службу и даже между делом дрались друг с другом. И это здорово, это очень живо! Я думаю, они Господу приятнее, чем иной господин, который ответственно, смежив веки, помолился в церкви, а потом снаружи надуто смотрит на всех. А ты заерзал и стал складывать подобострастные улыбочки перед каким-то глупым семинаристом. Ты в мощь богослужения вникай, а не в мелочи. Ее же я тебе сейчас обрисовал.

- Не то! - отверг Лоскутников. - Ты хочешь, чтобы я не доверял церкви. А я ей доверяю. Но... - запнулся он, - при этом оказался в дураках.

Чулихин захлопнул блокнот и оживленно взглянул на собеседника.

- Это уже интересно. Выходит дело, ты вовсе не пропащий человек?

- Почему ты так сказал? Разве можно ходить в церковь, если ты хоть однажды поделил храмы на подходящие тебе и чем-то тебя не устраивающие?

- Еще бы нельзя было! - воскликнул живописец. - Только фанатизма нам и не хватает! Нет, дорогой, ты именно обнадежил меня. Я, кажется, знаю, о какой церквушке ты говоришь. Церквушка, действительно, дрянь. И ты вовсе не оказался в дураках. Напротив, ты показал, что у тебя есть вкус, по крайней мере, нарождается. Уже одно это значит, что тебя не совсем просто одурачить. Истому церковнику, как и настоящему большевику, ничего не стоит сломать великолепное здание. Он сделает это, например, разрушит шедевр архитектуры, из соображений, что на этом месте стояла некогда церковь. Я же не сделаю этого даже в том случае, если мне докажут, что на этом месте принял муку какой-нибудь великий святой или отдыхал сам Христос. Я надеюсь теперь, что и ты не сделаешь.

Чулихин презрительно морщился на противоставший ему мир византийщины. Его большому тело было тесно на полуигрушечной ступеньке.

- Они ведь дотошно толкуют и исчисляют, например, сколько лет копошились древние иудеи в своей избранности от изгнания Адама из рая до рождения Христа. Потому что в греческих хронографах указана одна цифра, в римских - другая, в русских - третья.

- А мне до этого никакого дела нет! - выкрикнул Лоскутников словно в умоисступлении. Пугливо оглянулись на него быстрые женщины, прогуливавшиеся вокруг беседки.

- И мне, брат, - сказал Чулихин. - А по большому счету, и им тоже. Главное, что копошились и священная история, стало быть, не замирала. Но когда дело доходит до более приближенных к земным нуждам вещей, например, до вопроса о праве на владение землей, они заметно обретают конкретность и на разные неточности благодушно уже не смотрят. Это, знаешь, к вопросу о споре между стяжателями и нестяжателями. А и сейчас у них дело о землице заведено, разумеется, сообразно с условиями современности. Они говорят: вот тут во времена благословенного Алексея Михайловича, несказанно правильно названного Тишайшим, стоял монастырь, а что он во времена оны захирел и сошел на нет и вместо него вы, дворяне ваши или купцы, зодчие всякие, Львовы с Баженовыми, тут создали некую усадьбу, хотя бы и роскошную, даже самое что ни на есть восьмое чудо света, так это всего лишь временное повреждение исторической и божеской правды, и вы эту усадьбу уберите, мы на ее месте воссоздадим обитель. Это, мол, и будет воссоздание Святой Руси. А так ли?

- Разве вопрос так стоит? - удивился Лоскутников. - Ты заузил! Ты сделал узко между нами... Можно же поделиться землей благородно и без распрей.

Чулихин настаивал на чем-то и грузно напирал на скоро оскудевшего собеседника:

- Для них в известных случаях вопрос именно так стоит. Дескать, нельзя устрояться на ином месте, или то будет уже другой монастырь. А они хотят прежнего. И вот тут я за усадьбу, а не за обитель.

- Я чувствую, ты и вообще за усадьбу, за дворцы разные.

- Нет, я готов получать эстетическое наслаждение и от того, и от другого. Но в земельных спорах я на стороне усадеб, дворцов, музеев.

- Да только это ничего не говорит о том, как мне быть!

- Знаешь, они, я снова о церковниках, они очень часто выступают чиновниками, управленцами, и правильно Розанов писал о важнеющих среди них, что им мыслить некогда, им организационные вопросы решать надо. О рядовых же чаще всего вообще сказать нечего. Я знаю у нас одного попенка, который в свободное от службы время крутит по своему телевизору американское кино и черпает в этом великое удовольствие, а это, согласись, ни в какие ворота не лезет. Это уже, можно сказать, идиотизм. Так если ты все-таки их миром интересуешься, то найди прежде всего среди них мыслящего и чувствующего.

- Но это путь Буслова, а он... он отрицает мой путь.

- Или считает, что у тебя попросту нет такового.

- Он знает, что есть, что я многого достиг.

- Однако не хочет с этим считаться?

Лоскутников задумался. А Чулихин смотрел на него лукавым мудрецом. Пробежал мимо размахивающий руками Обузов, окончательно закружившийся. Его лицо превратилось в газообразную возмущенную стихию.

- Ты хочешь, - вдруг построже заговорил Чулихин с Лоскутниковым, чтоб тебя опознали да признали, чтоб тебе присвоили некий статус. Но тот попенок хоть и не катается, как кот в масле, а все же каждый Божий день имеет хлеб с маслицем. Я же, человек, может быть, в высшей степени одаренный и способный, я, чтобы не протянуть ноги, вынужден гоняться со своими творениями за туристами. Чего же ты, мошенник, после этого требуешь?

- Какой это я тебе мошенник? - вскрикнул Лоскутников ущемленно.

- А такой, что всякий, кто в наши дни требует себе общественного признания за одну только свою образованность, уже выходит мошенником.

Лоскутников встал и отошел от товарища. Остановившись перед часовенкой, он смотрел на нее в изумлении, тут же лелея мысль, что она красивее Чулихина и его грубых рассуждений. Кто-то опять запел возле купальни. Подошла очередь Обузова и Буслова, а Авдотья, сделав безграничным терпением свое дело, утвердилась в стороне от двери, за которой скрылись паломники, заложила руки за спину и стала выпуклыми глазами неподвижно смотреть в ожидании возвращения мужа. Обузов, он спокойно спустился в источник, огромно, как кит, погрузился в него трижды, вдруг оттуда вывинчиваясь с утробным фырканьем, и вскоре вышел из купальни. А Буслов задерживался. Подошел Чулихин. Все пел некий человек, и Лоскутников долго и безуспешно отыскивал в толпе его лицо, а оно, бледное и мягкое, внезапно выделилось словно само собой, и прямо в Лоскутникова уперся темный взгляд больших круглых глаз, зыбко волнующихся над мгновенно меняющимися искривлениями поющего рта. Лоскутников отвернулся.