Михаил Литов - Картина паломничества

• Название: Картина паломничества
• Автор: Михаил Литов
• Жанр: Детектив

---

Виднелось еще вдали на волнистой поверхности окутанное зеленью поселение, опрятное и добротное на вид, снабженное ладно вжатой в пейзаж церквушкой, а Бог, уединенно познанный святым, прославлялся где-то в скрытой низине, куда слегка наклонялась чистенькая стоптанная улочка. Подошли к воротам, возле которых лениво и смутно перебирали публику взглядом охранники. Толпа, прокатившись под аркой, с несколько ненатуральной, как это бывает у всего нового и как будто наспех выстроенного, эмоциональностью рисовавшей красоту входа, вдруг словно редела на аккуратно выложенных камнях аллеи, где сразу обступали ее вековые деревья, повидавшие святого. Люди медленно, озираясь по сторонам и любуясь, спускались по крутой лестнице, а многие на поворотах, где было просторнее, останавливались и задумчиво улавливали общее содержание зрелища. Наши паломники остановились на самом верху, на площадке, и оттуда смотрели вниз, чаруясь дивной красотой и еще слегка недоумевая, что была здесь сделана такая игрушечная прелесть. Маленькие часовенки источали свежесть красок, была там и беседка для отдыха, описывали дугу мостики над ручьем, а вокруг высились и разнились формами зеленые холмы. Внизу же толпа снова была шумной и беспорядочной, не умея сладить и с детьми, которые, улыбаясь в бездушном обаянии своего еще нежного возраста, бросались во все стороны жесткими стайками. С озаренными торопливой умильностью лицами пришельцы совались к ручью, складываясь на аккуратно разложенных камнях берега лягушками, брали воду в бутылки или брызгали на себя, у купальни густела очередь, на всех аллеях ходили разгорячено, громко переговаривались, размахивали руками. В одежде была несообразность. Паломничью серость старух и странноватых юношей, иные из которых слишком отощало и недоуменно выглядели под взваленной на слабую плоть грудой крестиков и миниатюрных дешевых икон, подавляла небрежная нарядность праздного люда, заметно наступала на их смирение кавалерийская убийственная легкость полуголых девиц. Или вот шли каменной стеной невесть откуда взявшиеся молодцы в расписных майках и модных пиджаках, основательно выдвигались в коротких штанишках, как и Обузовы, дядечки с арбузистыми плешивыми головами на бугрящихся округлостями плечах, тут же остро резали картину и нарочито красивые свадебные процессии с квохчущими невестами и напыщенными женихами, и у них под ногами путались дети клубком диких кошек. Закричало вдруг все это общество в невыразимом и глупом счастье жизни среди красоты, превращенной в праздничную. Мужской голос возле купальни с византийской угрюмостью восславил Господа едва ли словесным пением. Странно блеснуло в сиянии дня пламя свечи в часовенке. Понеслись птицы, жутко бросаясь из угла в угол.

- Понимаю! - обернулся Чулихин к Буслову. - Как дворянину тебе неприятно смотреть на это зрелище народной простоты. Глазом, внутренним зрением улавливаешь много истинного в красоте созданных здесь форм, а умом видишь отвратительную человечью кашу. Тошно тебе, возмущен ты! Дивная красота вон той часовенки зовет тебя и самому воздвигнуться рядом с ней во всей красе признаков классовой принадлежности к миру завершенных, прекрасных и почти совершенных форм, а демократия, воцарившаяся здесь, сбивает с толку. Напирает масса, в которой нет ни намека на совершенство и завершенность и уж тем более ничего прекрасного. Даже на голые ноги девок не глянешь с интересом, такие они дряблые. И оказывается прежде всего, что не завершена еще борьба, сословная распря, гражданская война, которую лишь по недоразумению называют братоубийственной.

Говорил Чулихин прямо мыслями, вычитывая их в глубине ума, не затронутой внешним волнением, и Буслов не находил нужным вслух отвечать на эти умствования.

- Насчет борьбы скажу, что она, может быть, как раз завершена, вкрался в сокровенный разговор Лоскутников.

- О, тогда это уже пора краха и гибели! - ожесточенно выкрикнул Чулихин.

Буслов, словно бы очнувшись, сказал:

- Я не думал сейчас о своем дворянском происхождении, не с этим сюда пришел. Но раз ты на этот факт указываешь, значит, он действительно заслуживает внимания.

- Я на этом концентрирую внимание.

- В таком случае я пришел сюда как дворянин, - сказал Буслов с горечью. - Стою на этой горе и смотрю вниз как дворянин. Но это моя разве что внешняя сущность, а мой внутренний человек ищет здесь иной точки опоры.

- Мы далеко еще не достигли конечного пункта нашего хождения, возразил Чулихин.

- И тем не менее я сразу хочу выяснить главное, ухватиться за него. А быть одновременно и дворянином, и простым паломником, жаждущим духовных открытий и откровений, мне трудно. Не потому, что для этого нет какой-то специальной вместимости в моей душе или что она недостаточно сложна, а потому, что я пришел сюда с сознательной целью и сознательно хочу быть прост и тверд.

- Тогда тебе нужно поскорее в источник, в самый огонь.

- Конечно, я это сделаю. Но мне страшно.

- Неужели? - Чулихин в удивлении поднял брови.

- Там ведь холодные воды, подземные...

- А! - рассмеялся живописец. - Но напомню тебе истину, как она тут выражается. Не войдешь в источник - останешься простецом, войдя же в него, станешь мудрецом. Скажешь, что нам было рекомендовано, мол, быть как птицы небесные, как дети? Так ведь это не для дворян, единственном спасении и опоре отечества, не для Леонтьева.

Буслов кивнул, соглашаясь. Он не хотел оставаться простецом, путающимся в земных осложнениях и наивном влечении к небесам.

- А ты-то почему не одумываешься? - сказал он, оголено и выпукло взглянув на Чулихина, как бы выставляя наружу своего внутреннего человека, который не жил еще, а пока только подвергался неожиданным и грозным испытаниям. - Зачем же тебе тут тоже бесноваться?

- Я пришел поглядеть, и это, между прочим, вполне укладывается в схему Леонтьева. Начинаю с малого, скажем, с признания, что наукой Бога не опровергнуть и не свергнуть. С малого иной раз и начинается большой путь.

- Однако знаешь, что к вере не придешь.

- Знаю, - усмехнулся Чулихин. - И ты о себе это тоже знаешь.

Спустились вниз. Жену Обузов поставил в очередь перед купальней, а сам в раздражении метался по шедшим кругами аллеям. Буслов пристроился, на правах знакомого, возле Авдотьи, спутники же его, не думавшие идти в купальню, присели на ступеньках закрытой на замок беседки. Обузов, и без того недовольный всякими церемониями, отягощавшими его путь сюда, возле источника вовсе впал в неистовство; ведь он полагал предпринять процедуру исцеления более или менее цивилизованно, а складывалось дело теперь на редкость дико, упершись в задержку из толпы людей, среди которых никто не внушал ему, Обузову, ни малейшего уважения. Эти люди, в толпе которых он не видел ни одного достойного конкурента и противника себе, каким-то диким образом, опираясь на суеверия и пустые условности, вынуждали его ждать и томиться, мешали ему просто пройти в будку над источником и плюхнуться в воду, предоставляя святому возможность одарить его исцелением. Чувствовал он, что пошел на поводу у глупцов, невежественных людишек, у тех, кто не ценит времени и готов терять его на никчемные ритуалы, предаваясь жалким надеждам, нелепым мечтаниям. Какой святой? Где он? Ничего святого не видел Обузов в этом месте. А получалось, что и он, уподобляясь мелким простецам, притащился в невероятную даль и глушь только для того, чтобы вымаливать себе здоровья и счастья у пустоты, у несуществующего.

Достав из сумки блокнот, Чулихин делал карандашом зарисовки. От усердия он высунул язык и часто облизывал им пересохшие губы. Уже пошла подготовительная работа к будущей картине, хотя он еще не добился у Буслова и Лоскутникова согласия сделаться ее героями, да и не начинал пока о том окончательного разговора. А может быть, он не считал себя обязанным спрашивать их согласия. То и дело у беседки между гуляющими возникал быстро и разгорячено шагающий Обузов, и, взглянув на склоненного над блокнотом живописца и на Лоскутникова, который через плечо того заглядывал в блокнот, он принимался знаками выражать свое негодование и нетерпение, а Чулихин сочувственно кивал ему и снова включался в свою работу, провожая взбешенного бизнесмена легкой усмешкой.

- Я знал, что не полезу в источник, - тихо говорил Лоскутников, - но только не признавался себе в этом. Я этого и не обсуждал с собой. Однако в глубине души знал. Но в этом нет никакого протеста и сопротивления, в этом только нежелание одно.

- Нежелание чего?

- Вообще ничего.

- Ну, что ты, милый мой, как можно ничего не желать.

- Ничего внешнего, навязывающего себя, - уныло пояснил Лоскутников. Мне прежде надо разобраться с самим собой, понять, к чему я пришел и что меня ждет. А уже потом все эти источники, монастыри или еще, может быть, какие-то книжки и картины.

- Ты же знаешь, я тебе в этом вопросе не помощник.