Пьер Грималь - Цмцерон

• Название: Цмцерон
• Автор: Пьер Грималь
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991

Книга посвящена Марку Туллию Цицерону, знаменитому оратору и государственному деятелю Древнего Рима, автору философских работ и теоретику красноречия. Она написана крупнейшим специалистом в области римской литературы и истории, автором многих книг, бывшим профессором Сорбонны Пьером Грималем.

---

21 августа Цицерон прибыл в Тускул; на следующее утро, когда он еще не совсем пришел в себя после путешествия, на вилле появился его друг Требаций, правовед, которого он в свое время рекомендовал Цезарю. Требаций передал письмо от Гая Матия. Сохранились ответ Цицерона и второе письмо Матия — ответ на ответ. Перед нами два драгоценных документа, они вводят нас в круг настроений, породивших убийство Цезаря и развитие политических событий на протяжении лета 44 года. Гай Матий пишет о нападках, которым подвергается за свою преданность Цезарю. Ему ставят в вину, в частности, что он дал молодому Октавиану (его звали Октавий, после усыновления его Цезарем он стал Октавианом) средства на проведение в июле Победных игр, носивших имя Цезаря; игры ввел Цезарь, и они должны были повторяться ежегодно. Магистраты, которым полагалось проводить игры, отказались заниматься ими; тогда, несмотря на явное, неодобрение Антония, Октавиан взялся провести их сам. Именно в ходе игр, проведенных с 20 по 30 июля (и, следовательно, в отсутствие Цицерона), и появилась в небе Рима комета — sidus julium; толпа уверилась, что Цезарь стал богом, комета — его душа, устремляющаяся на небо. Усилия Долабеллы подавить попытки создания культа Цезаря оказались тщетными. Октавиан воздвиг приемному отцу статую, увенчанную звездой, — он показывал таким образом, что разделяет народную веру. Республиканцы возмущались и всячески осуждали и поносили Гая Матия и, конечно, юного наследника диктатора. На это-то Матий в жалуется Цицерону, который всегда был его другом, всегда оказывал ему помощь и, в частности, ввел в окружение Цезаря. Письмо Матия ставило перед Цицероном нравственную проблему во всей ее остроте: все это время Цицерона не было в Риме, с Освободителями он вступил в отношения совсем недавно и не был в числе гонителей памяти Цезаря; Матий обращается к нему как к человеку честному и мудрому, способному правильно оценить положение; он знает о связях Цицерона с республиканцами и просит оправдать его перед ними. Матий допускает, что враги могут покуситься на его жизнь, но особого страха не испытывает. Он думает уехать на остров Родос, удалиться от политики и жить в уединении и ученых занятиях.

Ответ Цицерона не касается политики, он излагает свою нравственную позицию. Повторяет одну из главных мыслей «Лелия»: лучше пожертвовать дружбой, чем нарушить долг перед родиной. В ответном письме Матий развивает другой взгляд на дружбу: дружба для него пе политический союз, каким она была по старинным римским представлениям, а скорее сердечная привязанность» Он отстаивает право на чувство, в котором никому не должен давать отчета. К тому же Матий. не считает, что убийство Цезаря принесло пользу государству, напротив; того, уже в предыдущем письме он писал, что пе ждет после убийства ничего хорошего. Но главное для Матия все-таки в другом. Даже рабы, пишет он, ведают простые человеческие чувства. Почему же отказывать в этом свободному человеку — отказывать в чувстве дружбы, в чувстве благодарности? Итак, перед нами два представления о гражданском долге. Дилемма вставала уже во времена Гракхов; судьи спросили друга Тиберия Гракха Блоссия, согласится ли он поджечь Капитолий, если его друг этого потребует. Блоссий ушел от прямого ответа, он сказал, что мысль о подобном преступлении никогда не придет Тиберию в голову. Матий говорит, что он не из тех, кто рассчитывал извлечь личную выгоду из гражданской войны. Он старался избежать войны, смягчить ее жестокость, ибо выше всех добродетелей ставит доброту и милосердие. Высказывались вполне обоснованные предположения, что Матий был эпикурейцем. Подобно Аттику, подобно Меценату, он жил как бы в тени друга: Аттик был советником и помощником Цицерона, Меценат играл впоследствии ту же роль при Августе, Матий — при Цезаре. В соответствии со своим философским учением они уклонялись от политической деятельности и избегали выступать на первый план. Они вовсе не были равнодушны к другим людям или к человеческому сообществу, обвинять их в эгоизме — явная несправедливость. Люди эти полагали, что в человеческом сердце заложена потребность в общении и повседневная связь с другом есть лучшая возможность удовлетворить ее. Все указывало на то», что no мере ослабления гражданских связей человек начинал создавать свое собственное представление о счастье — вдали от форума, его столкновений, игры честолюбий и интриг, впустую поглощающих силы отпущенной нам жизни. Об этом писал еще Лукреций, и, может быть, не случайно Цицерон содействовал обнародованию его поэмы, хотя и не разделял убеждений автора. Сам Цицерон оставался верен античному идеалу, согласно которому гражданин должен, не щадя сил, стараться, пользуясь образом Лукреция, «до самой крыши дотянуться». Вскоре Цицерон прямо высказал эту мысль в трактате «Об обязанностях». Но на протяжении вот уже полувека все яснее обнаруживалось, какую опасность для гражданской общины Рима таил этот античный идеал. Империя сделалась необъятной, все более рискованно становилось доверять бескрайние провинции и могучие армии одному человеку и ожидать, что, выполнив поручение, он возвратится в город, вновь станет рядовым гражданином и удовлетворится славой, на глазах тающей в дымке прошлого. Рождался новый Рим, где один человек должен обладать достаточной властью, чтобы обеспечить мир и спокойствие, к которым, как говорит Гораций, стремится каждый из нас. Эпикурейское представление о счастье предстояло осуществить принципату. Филодем, рассуждавший о «добром царе», хорошо это понимал, но ни Цицерон, ни Брут, ни Освободители не могли принять. И только после еще пятнадцати лет гражданских войн установилась новая форма общественного равновесия.

В последний день августа Цицерон после пятимесячного отсутствия возвратился в Рим. Въезд его в столицу выглядел как настоящий триумф. Большая толпа ждала оратора у ворот города, стояла по бокам Латинской дороги, и весь день, по словам Плутарха, в дом являлись посетители с приветствиями. Беспокойство, царившее в городе, за лето не развеялось. Солдаты по-прежнему заполняли улицы и площади; курия стояла пустой; Антоний оставался хозяином положения, хотя все знали, что молодой Октавиан ставил на его пути множество препятствий. Октавиан требовал наследство Цезаря и значительные суммы, на которые он был вправе претендовать, Антоний пытался их присвоить.

Антоний назначил на 1 сентября заседание сената, где Цезарю должны были декретировать божеские почести. Это ставило Цицерона в очень неловкое положение. Он не мог одобрить предполагаемые меры, но знал, что выступить против них значило рисковать жизнью. Храм Согласия, где должно было состояться заседание, был набит солдатами, которые заполнили также прилегающие улицы. Друзья оратора (как он признавался в первой филиппике, произнесенной двумя днями позже) предупредили его, что консул не даст ему возможности высказаться свободно, как месяцем раньше говорил Пизон. Цицерон отправил Антонию письмо, где сообщал, что не сможет присутствовать на заседании, утомлен переездом. Антоний пришел в ярость, кричал, что приведет Цицерона силой, разрушит его дом, но, разумеется, даже не пытался привести в исполнение свои угрозы. Заседание прошло без Цицерона; сенат, подчиняясь силе, утвердил предложения Антония, в частности, и такое: в будущем к празднествам по поводу любой победы будет прибавляться еще один день, посвященный победам Цезаря и напоминающий о них.

На следующий день сенат собрался снова. Антония не было. Цицерон присутствовал и произнес первую из четырнадцати речей, названных им в память о Демосфене Филиппиками. Председательствовал на заседании Долабелла, и Цицерон пе поскупился на похвалы его действиям против тех, кто ратовал за обожествление Цезаря. Говорил Цицерон весьма свободно, обвинял Антония в произвольном толковании решений Цезаря, утверждал, что он выдает за окончательные меры, которые диктатор еще только готовил, а некоторые просто выдумывает сам. В речи нет никаких резкостей, местами тон ее становится даже благожелательным, но осуждение политики, проводимой со времени Мартовских ид, выражено в ней недвусмысленно. Речь, видимо, понравилась большинству сенаторов, но практических последствий не имела. Единственный результат состоял в том, что Антоний начал относиться к Цицерону еще более враждебно. Призывы Цицерона вернуться к государственному устройству, которое создало величие Рима, произвели впечатление на слушателей, но никаких конкретных мер оратор не предложил. Антоний опирался на ветеранов и по-прежнему властвовал в городе. Цицерон ясно понимал, что закрыл себе дорогу в курию. Об этом он пишет Кассию, по-видимому, сразу после ответного шага Антония, то есть поело 19 сентября.

В этот день Антоний созвал сенат. Цицерон не явился. Он знал, что консул — отныне его враг, — сидя на своей вилле в Тиборе, готовил с помощью специально приглашенного ритора ответ на первую Филиппику. Представление о речи Антония можно составить на основании второй Филиппики; она не была произнесена, Цицерон написал ее в Путеолах, куда счел за благо уехать примерно 10 октября, ибо 2 октября Антоний на сходке обвинил его в подготовке заговора. Речь Антония 19 сентября наполнена личными нападками на Цицерона; в вводной части Антоний упрекает старого оратора в том, что он пренебрег законами дружбы, не воздал Антонию должное за услуги, им оказанные. Далее следует критика консульства Цицерона; об одобрении, которое заслужило его консульство от самых видных и авторитетных людей Рима, не упоминалось ни одним словом. Вся жизнь Цицерона выставлена в дурном свете: поведение его во время гражданской войны, роль в убийстве Цезаря — уж не Цицерон ли в самом деле вложил оружие в руки заговорщиков? А разве не Антоний, скажет на это Цицерон, преспокойно выслушивал в Нарбоне предложения Требония, помышлявшего убить тирана, и не выдал его? И Цицерон весьма убедительно докажет, что преступление, если его можно так называть, было выгодно в первую очередь Антонию.