Георгий Зангезуров - У стен Москвы

• Название: У стен Москвы
• Автор: Георгий Зангезуров
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1976

Роман Георгия Зангезурова посвящен самому тяжелому периоду в истории Великой Отечественной войны — осени и зиме 1941 года.

На защиту Москвы от надвигающихся гитлеровских полчищ встал весь советский народ, вся страна. Кубанский казак Александр Кожин и сибиряк Иван Озеров, московский рабочий Степан Пастухов и студентка Наташа Ермакова, армянин Вартан Асланов и украинец Николай Бандура — эти и другие герои романа, красноармейцы и бойцы отрядов Московского ополчения, проявляют невиданную стойкость и героизм, отражая натиск врага.

Гигантская битва на подступах к столице закончилась разгромом немецко-фашистских войск и явилась провозвестницей грядущей победы.

---

— Допустим, что это и так. Но факты. Вам каждый час докладывают, что русские концентрируют свои силы в центре. Вы должны на что-то решиться. Решайтесь.

— В таком случае придется и мне некоторые части передвинуть к центру.

— Значит, передвинешь? — обрадовался Громов.

— Пусть русский командующий особенно не радуется. Передвину, но не все. Фланги я не могу совсем оголить.

— Ну, все-таки часть войск переместишь?

— А что мне остается делать?

— Вот спасибо.

Громов заметил, что начальник штаба с недоумением смотрит на него.

— Не понимаешь?

— Понимаю, но не совсем.

— Сейчас поймешь. Снимай с себя к чертям шкуру Мизенбаха со всеми его высокими титулами и «фонами».

Тарасов поближе подошел к столу и тоже посмотрел на карту, потом спросил:

— Не собираетесь же вы и в самом деле отказываться от своего первоначального замысла и перенести главный удар в центр, штурмовать Березовск в лоб?

— Нет, конечно.

— А передвижение войск?

— Но ведь дороги идут не только от флангов к центру, а и наоборот. Почему бы людям не прогуляться по воздуху вдоль фронта?

— И той же дорогой вернуться назад?

— Нет, это будет скучно. Один и тот же пейзаж надоедает. От центра назад они пойдут в обход, по тыловым дорогам и притом ночью.

Тарасову все стало ясно. Командующий решил обмануть немцев, ввести их в заблуждение, заставить распылить силы, а потом нанести удар в тех же местах, где наносил и вначале.

— Но тогда и в центре придется атаковать немцев, чтобы сковать те части, которые они стянут туда.

— Обязательно. В центре будут наступать Овчинников и Игнатьев.

— Какой Игнатьев? У нас нет такой дивизии.

— Не было. А теперь есть. Командующий фронтом из своего резерва дал.

— Гнев на милость сменил, значит.

— В следующий раз я тебя пошлю за такой милостью.

— Готов, если после каждой взбучки генерал армии будет давать мне хотя бы по одной дивизии.

В комнату быстро вошел Кленов.

— Товарищ командующий, возьмите трубку. Звонит Полозов. К нему пробились связные от Кожина.

Громов взял трубку.

— Слушаю, Владимир Викторович. Когда? Только что? Забирайте их — и ко мне. Я жду вас, — распорядился командующий.

Не прошло и часа, как Полозов, держа правую руку перед грудью на широкой марлевой повязке, вошел к Громову.

— Ну, что? Где же связные Кожина? — не дав комдиву и опомниться, спросил Громов.

Тот доложил, что из сводной группы выслано два бойца. Один из них убит в пути. Другой добрался до штаба дивизии почти в бессознательном состоянии. Был ранен, потерял много крови.

— Успел он хоть что-нибудь сообщить?

— Успел. На радиосигналы Кожин не отвечал потому, что рация вышла из строя. Подразделения его сводной группы охвачены немцами со всех сторон. Незанятым остался только узенький коридор в сторону Горелого леса. Но уже завтра Гюнтер может перехватить и его. Немцы атакуют наших днем и ночью. В батальонах большие потери. Много убитых и раненых.

— Убит, ранен, пропал без вести, — выдохнул Громов и зашагал по комнате. — Ведь вот не в первой войне участвую, а до сих пор не могу привыкнуть к таким словам.

— К этому трудно привыкнуть, — с грустью сказал Полозов.

— Да, трудно… Ну, а как Кожин?

— Ничего, воюет, товарищ командующий.

— «Воюет»… Вы видели снимки местности, которую удерживает сейчас Кожин со своими людьми?

— Нет.

— Взгляните. — Громов взял со стола несколько фотографий и передал их комдиву.

Владимир Викторович внимательно просмотрел их.

— Да-а-а… — только и сумел вымолвить полковник.

— А вы говорите: «воюет». Не каждый бы сумел воевать так, как он. А мы… даже трибуналов грозили ему. Все его «грехи» собрали в кучу.

Генерал Тарасов, чувствуя, что камешки летят главным образом в адрес его штаба, принял стойку «смирно» и так, нахмурившись, слушал упреки командующего.

— И командир дивизии тоже хорош. Избивают лучшего командира полка, а он и в ус не дует. Боится против начальства слово сказать, заступиться за человека!

— Товарищ командующий, — взмолился наконец полковник.

— Что? Возражать будешь? Мол, писал я вам, докладывал, спорил с комиссиями? Значит, плохо спорил. За хорошего человека надо не так спорить. За него горой надо стоять. Что еще сообщил этот боец?

— У Кожина на исходе патроны.

Громов остановился перед начальником штаба, приказал:

— Распорядись, Владимир Иванович. Первое: на парашюте сбросить Кожину рацию. Второе: доставить патроны. Как можно больше патронов и гранат.

Тарасов сделал запись в блокноте.

— А как у него со снарядами?

— Снаряды пока есть. В октябре, когда полк Кожина отходил от высоты Березовой, он не смог сразу поднять весь запас снарядов. Их зарыли. А теперь эти запасы пришлись кстати.

— Так. Ясно.

— И еще Кожин передает, что удерживать перекресток дорог больше нет никакой возможности. Еще день он, может, и сумеет продержаться, а дальше… Он просит разрешения оставить перекресток и следующей ночью вывести людей из мешка. Он хочет увести свои подразделения в лес, дать им хотя бы однодневный отдых, а потом снова перехватить дорогу, но уже в другом месте.

— Конечно, группа Кожина — кость в горле Мизенбаха. Она перехватила основную магистраль, связывающую его с тылами четвертой немецкой армии. Мешает подтягиванию к фронту резервов, подвозу боеприпасов и продовольствия. А раз это так, Мизенбах примет все меры, чтобы в ближайшие же дни покончить с ней. В таких условиях Кожину, пожалуй, и не остается никакого иного выхода… — сказал Громов и снова посмотрел на Тарасова: — Надо вместе с рацией сбросить вымпел. Записывай…

И Громов стал диктовать текст, Тарасов записывал.

— Записал?

— Записал, — ставя точку, ответил Тарасов и взялся за телефонную трубку, чтобы отдать необходимые распоряжения.

— Добро. Теперь дело за вами, Владимир Викторович. Вам для выполнения особой задачи придаются новая танковая бригада и мотострелковый полк.

— Спасибо, товарищ командующий.

— Теперь смотрите сюда.

Командующий и Полозов склонились над развернутой картой…

10

За прошедшие два дня немецкой артиллерией были разбиты почти все блиндажи и землянки подразделений Кожина. На том небольшом клочке земли, который еще удерживали советские бойцы, оставалось всего несколько укрытий.

В большой полуразрушенной землянке в этот вечер отдыхали воины из ближайших к штабу подразделений. Некоторые из них, укрывшись с головой своими полушубками, спали. Другие, прислонившись спинами к промерзшим стенам, молча курили и думали о своей нелегкой солдатской судьбе. В землянке был полумрак. Задумчивые, хмурые лица бойцов освещались только отблесками пламени из печки.

Было тихо. Потом кто-то сказал:

— Э-эх, черт, вырваться бы только из этой ловушки…

— «Вырваться»… Черта с два теперь фрицы выпустят нас из своих лап, — с тревогой возразил Павлов: — Мы дороги держим, а они — нас.

— И разведчики не вернулись…

— А может, они и не дошли до наших?

— Зря не пустил меня майор, — вставил свое слово Бандура. — Вот надеюсь на хлопцев своих, как на себя, надеюсь, а все-таки боязно за них. Если бы сам пошел, легче на душе было бы.

У Валерия Голубя тоже было муторно на душе. Он знал не хуже других, в какое положение попал их полк. Но говорить об этом не хотелось. Он некоторое время молча смотрел на огонь, потом взял в руки баян, как-то особенно медленно прошелся пальцами по клавишам и вдруг, растянув мехи, тихо запел:

Ледяное Подмосковье
Чутко спит в тиши ночной.
Захлебнулся алой кровью
Шквал фашистский огневой.

Задумчиво, задушевно выводил Голубь слова песни. Люди, разместившиеся вокруг него, не знали ее слов. Но независимо от этого она уже звучала в их сердцах, билась, рвалась наружу:

Не уснуть бойцу, не спится,
Сна не знает часовой
Под родимою столицей,
Под старинною Москвой.

Голубь только теперь заметил, что песню вместе с ним поют и его друзья-однополчане. Не все, конечно, угадывали, какие слова должны следовать после пропетой строфы, но это никого не смущало. Главное, что она нравилась им, отвечала их душевному состоянию.

И чем дальше, тем увереннее звучала эта песня, тем больше вплеталось в напевный голос Валерия простуженных на лютом морозе, охрипших голосов солдат.

Там солдатский дом родимый, И любовь, и думы с ним.

Клятва наша нерушима —
Мы столицу отстоим.

И вот умолк баян. Отзвучали и последние звуки мелодии, а бойцы все так же сидели вокруг Валерия и молчали.