Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Великая Княгиня Мария Павловна
• Издательство: Издатель Захаров Лицензия ЛР № 065779 от 1 апреля 1998 г
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5–8159–0408–2

Великая княгиня Мария Павловна — дочь греческой принцессы Александры и великого князя Павла Александровича — младшего сына Александра III, двоюродная сестра последнего российского императора. Воспитывалась с братом Дмитрием в семье московского генерал–губернатора вел. князя Сергея Александровича и его жены вел. княгини Елизаветы Федоровны. Ее брат — Дмитрий Павлович — был одним из убийц Распутина. Сама она побывала и шведской герцогиней, и главой дома мод «Китмир» в Париже, и фотографом, и художником, после бегства из большевистской России жила в Лондоне, в Париже, в Америке, в Аргентине, умерла в 1958 году. В эмиграции написала две мемуарные книги — «В России» и «В изгнании» (обе они и составляют эту книгу), которые вызвали неоднозначное отношение и много толков в среде русской эмиграции. Едва ли найдется много особ королевской крови, которые, будучи выброшены в суровую повседневную жизнь, всякий раз находят какой нибудь нетрадиционный выход, — несгибаемость и находчивость Марии Павловны поистине уникальны.

---

В России было иначе. Там император обладал полной и неоспоримой властью над страной и подданными. Он был, в известной степени, богом, и это распространялось на его семью. В России не было той связанности этикетом, постоянного выставления себя напоказ, ограничения естественной потребности непринужденного общения с близкими людьми, как в Швеции.

В России было гораздо легче завязать дружеские отношения. Общественная жизнь едва существовала. Устраивались великолепные церемонии, но они случались редко, и этикет соблюдался только в официальных случаях. Наши дворцы представляли семейные святилища, оберегаемые не только от всяких посягательств извне, но даже от нескромного взора. Правда, мы принадлежали к семье бессмертных, и то, что мы не были свободны от недостатков, нам прощалось, ведь русские люди со своим Богом на короткой ноге, а потому их подход к Нему вполне доверительный. Позиция русского народа по отношению к нам не была осложнена снобизмом, это не свойственно моим соотечественникам.

Ситуацию можно обрисовать в нескольких словах: в Швеции жизнь была трудна для понимания, но народ был простым, в России же все обстояло наоборот: жизнь была простой, но народ понять было трудно. Те русские, которых принимали в наших домах, очень легко становились нашими друзьями, но они, главным образом по причине своего чрезмерного, почти болезненного самолюбия, часто обижались из за пустяков и прекращали дружеские отношения. А те, кто не был допущен, считали, что ими пренебрегают и изливали свою горечь в критицизме, который несли в народ, их речи жадно слушали и усваивали. И так мало–помалу Олимп был уничтожен.

Как я уже сказала, первая отлучка мужа оказалась для меня тяжелым испытанием, но в то же время пошла на пользу, поскольку поставила перед необходимостью самой организовывать свою жизнь. У меня всегда были многочисленные общественные обязанности, и теперь я выполняла их с особым удовольствием. Дмитрий приехал навестить меня, и мы наносили визиты, посещая окрестные имения и замки. В мою честь устраивались балы, я знакомилась с провинциальным обществом. Я приглашала гостей к себе, стараясь, чтобы эти встречи не были формальными и проходили необычно. Так, например, я пригласила одного юного прусского принца, племянника шведской королевы, на прогулку в открытой коляске, заранее зная, что при такой погоде следует ждать грозы. Действительно, пошел проливной дождь, и было крайне забавно видеть, во что превратился великолепный наряд принца и его серая шляпа. Он хорошо выдержал проверку и через несколько месяцев снова приехал в Стокгольм. У меня остались яркие воспоминания о том лете, проникнутом духом товарищества и искреннего веселья.

В то лето я впервые после замужества поехала в Россию с сыном, которому было лишь несколько месяцев, чтобы показать его семье и друзьям. Сначала я жила в Петергофе, куда меня пригласили император и императрица, а потом отправилась в Москву повидать тетю Эллу.

Эта последняя поездка оказалась очень мучительной для меня. Я приехала в Николаевский дворец, тетя здесь уже больше не жила, и только несколько комнат было оставлено в ее распоряжении. Свита очень уменьшилась в числе, многие из старых слуг здесь уже не работали. В мои прежние комнаты доступа не было. Повсюду, где некогда жизнь была столь упорядоченной и отлаженной до последней мелочи, я видела печаль, упадок, запустение.

Тетя Элла жила в созданном ею монастыре, откуда руководила строительством церкви, больницы и других строений согласно своему плану. Ее целью было учредить женскую общину, монахини которой по роду своей деятельности походили бы на дьякониц раннего христианства. Вместо жизни в затворничестве они посвятили бы себя специально заботам о больных и бедных. Эта идея была столь чужда русскому характеру, что возбуждала любопытство в народе и встретила стойкую оппозицию части высшего духовенства. Тетя Элла разработала для себя и своих монахинь одежду крайне скромную, строгую и красивую. Это вызывало критические нападки, все, казалось, смеялись над нею. Но ничто не могло заставить ее отказаться от задуманного. Она все же нашла в себе мужество выйти из рамок, которые предписывали сохранять «положение», предназначенное ей по рождению и воспитанию. Я отметила, что, освободившись от них, тетя могла лучше понять народ и соотносить себя с реальностью. Став ближе к бедам, слабостям и грехам человечества, она приняла их, проникая в скрытые мотивы и страсти, которыми движется мир, все поняла, все простила и возвысилась душой. Но она сохраняла верность былой привычке умалчивания, никогда не поверяла мне свои планы и трудности. Я должна была собирать информацию на стороне или руководствоваться интуицией, поскольку не любила задавать вопросы. Москва, куда я стремилась как к себе домой, изменилась настолько, что порой казалась мне городом, который я совершенно не знала. Я больше не испытывала прежнего чувства к ней и вернулась в Швецию с ощущением невозвратимой потери.

Дубовый холм

Ту зиму мы тоже провели во дворце, в мрачных апартаментах, увешанных гобеленами. Строительство нашего дома шло полным ходом, и мы уже подумывали об обстановке. Я обратилась к королевскому казначею и поинтересовалась, какой суммой могу располагать для этой цели. Он спокойно проинформировал меня, что смета уже давно превышена, и выделенных тетей Эллой денег едва хватит, чтобы закончить строительные работы. К тому же, по условиям брачного контракта, я должна была нести все расходы по ведению нашего домашнего хозяйства; я не хотела трогать свой капитал, но пришлось, в определенной степени существенно помог отец, который сделал мне щедрый рождественский подарок.

Изначально материальная сторона брака была плохо урегулирована тетей Эллой и русским двором. По недоразумению и недосмотру отдельных лиц при дворе я оказалась лишена существенных привилегий, распространявшихся на меня по давнему обычаю, и имела много неприятностей, связанных с состоянием моего дяди, с которого тетя Элла получала только процентный доход, наследование же переходило ко мне. Теперь было слишком поздно что либо предпринимать, ничего нельзя было исправить; моя тетя со свойственным ей пренебрежением ко всему материальному растратила много средств, которыми она в действительности не имела права распоряжаться без моего согласия. Брачный контракт был составлен и подписан министрами двух стран и скреплен государственными печатями. Никакого возмещения мне не полагалось.

Мои деньги находились в России. Проценты сначала выплачивались мне через одного из атташе русского дипломатического представительства, который действовал как мой личный секретарь в русских делах, через него проходила и вся моя корреспонденция. Позже, поскольку атташе в посольстве часто менялись, сочли более целесообразным выплачивать деньги через дворцового казначея, который контролировал мои расходы. Наше положение обязывало нас жить на широкую ногу, и все мои деньги шли на хозяйственные нужды, так что на личные расходы у меня практически ничего не оставалось. Я никогда не могла, к примеру, приехав в Париж, покупать платья в лучших домах моды. Я покупала готовую одежду в магазине «Галери Лафайет» и носила готовую обувь.

Это не казалось мне странным. У меня были очень простые вкусы, слишком простые, как я теперь понимаю, в отношении денег я вообще была малосведущей. А потому я не испытывала каких либо переживаний на этот счет.

Единственное, что мне иногда хотелось, это иметь больше отличных лошадей. Мои средства позволяли держать только трех–четырех, а это меня не удовлетворяло.

Зимой мы часто бывали в обществе. Непрерывная череда развлечений, приемов и званых вечеров вызывала неодобрение короля. Он высказывал свое недовольство моему мужу, но никогда не бранил меня. Ко мне он всегда был исключительно добр. Я имела в нем настоящего друга, таковым он остается и поныне, несмотря на все то, что потом произошло.

Живой темперамент не позволял мне долго выдерживать придворный этикет, и это его забавляло; с ним я всегда чувствовала себя свободно. Мы испытывали друг к другу полное доверие. Иногда он брал меня на охоту на оленей, никто из женщин, кроме меня, в этом не участвовал. Во время поездок на поезде в его вагоне я играла в бридж с седобородыми пожилыми мужчинами и радовалась даже небольшому выигрышу. Зимой я входила в круг лиц, которые ежедневно играли с ним в теннис на замечательных закрытых кортах Стокгольма. Короче, мой свекр баловал меня, и мы были такими добрыми друзьями, что я порой позволяла себе подшучивать над ним. Иногда сведения об этом просачивались в газеты, где подавались в сильно преувеличенном виде, но он вполне терпимо относился к моим выходкам.

Например, однажды зимой, когда мы специальным поездом в несколько вагонов поехали кататься на лыжах в Далекарлиа, мне пришла мысль притвориться старушкой и поднести цветы королю, который играл в бридж в головном вагоне. Мой план восторженно поддержали другие пассажиры нашего вагона, и я взялась задело. Грима у меня не было, лишь немного пудры. Я изобразила морщины при помощи жженой пробки, а щеки натерла кусочками свеклы. Глаза я спрятала за темными очками, а голову покрыла большой шерстяной шалью. Затем я одолжила у одной из горничных подбитую мехом накидку и надела ее наизнанку. Все было готово. Проводник остановил поезд на первой станции, и я вышла, прихватив завернутые в газету три увядших тюльпана. Один из адъютантов, который был в курсе затеи, сообщил королю о желании старой женщины засвидетельствовать ему свое почтение. Меня допустили в его вагон. Когда я вошла, он встал и сделал несколько шагов навстречу. Я вручила ему цветы, пробормотав несколько слов дрожащим голосом.