Дик Фрэнсис - Скачка тринадцати

• Название: Скачка тринадцати
• Автор: Дик Фрэнсис
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Детектив
• Год: 2000
• ISBN: 5-04-003902-6

Придержать лошадь? Обчистить кассу тотализатора, пока напуганные зрители толпами покидают трибуны? Подсунуть напичканную наркотиками морковку фавориту престижного стипль-чеза? Да, таков мир скачек. И причины этому — алчность, гордость и зависть — вечные пороки человека. Дик Фрэнсис верен себе: жизнь даже на таком маленьком клочке земли, как скаковая дорожка ипподрома, непредсказуема, временами жестока и бесконечно разнообразна.

---

— Сейчас многие болеют, — сказал измотанный доктор. — Ложитесь в постель, пейте много жидкости, и скоро вам станет лучше. Грипп — это вирусная инфекция. Лекарств от него нет — антибиотики на вирус не действуют. Принимайте аспирин. Держите ноги в тепле. И побольше пейте. Если начнется сильный кашель, обратитесь ко мне. Вы, миссис Уоткинс, очень здоровая женщина. Соблюдайте постельный режим, пейте побольше воды, и все будет в порядке.

Мона кое-как доехала обратно до Болингброков и сообщила диагноз своему помощнику.

— Иди в постель, — сказал конюх. — Лошадьми я сам займусь.

Мона с радостью переоделась в теплую ночную рубашку и заползла под одеяло. Поездка на велосипеде ее доконала. Она вспомнила, что надо бы принять аспирин, но аспирина у нее не было. Мона задремала, с улыбкой вспоминая безупречное выступление Оливера на Европейском конном Гран-при.

Старый конюх стеснялся заходить к Моне — ее кровать стояла всего футах в шести от входной двери. Он только приоткрывал дверь и разговаривал с ней через щелочку два раза в день, утром и вечером. Прошло три дня, а Моне лучше не стало. Тогда конюх сам поехал к доктору.

— Миссис Уоткинс? Ну, грипп так быстро не проходит, знаете ли…

Доктор полистал тощенькую карточку.

— Вот тут, в графе «Близкие родственники», написано, что у нее есть дочь. Миссис Джоанн Вайн. Давайте попросим ее помочь.

Доктор был добрый человек. Он сам позвонил Джоанн, чтобы избавить старого конюха от лишних расходов.

— Грипп! — воскликнула Джоанн. — Ну, я уверена, что с Моной все в порядке, раз ее лечите вы.

Доктор нахмурился.

— За ней просто нужно поухаживать. Менять простыни. Заваривать чай. Поить апельсиновым соком или даже пивом. Понимаете? Главное, чтобы она побольше пила. Если вы можете…

— Не могу! — перебила Джоанн. — Я весь день занята в комитете. И отложить свои дела я не могу.

— Но ваша мать…

— Это все ужасно некстати! — решительно заявила Джоанн. — Извините…

И повесила трубку. Доктор покачал головой, написал телефон Джоанн на своей визитке и передал его старому конюху.

На следующий день конюх сам позвонил Джоанн и сообщил, что Моне не стало ни хуже, ни лучше, но помощь дочери ей бы не помешала.

— А что ж Кассиди Болингброк за ней не смотрит? — осведомилась Джоанн. — Мона ей так нравится!

Конюх объяснил, что миссис Болингброк должна вот-вот вернуться из Америки, но ее не будет еще дня два.

— Всего два дня? Ну, тогда все нормально! — заявила Джоанн и бросила трубку. Она испытала немалое облегчение. При одной мысли, что ей придется ухаживать за матерью, прикасаться к ее старческому телу, Джоанн едва не стошнило.

Мона не чувствовала себя несчастной. Она лежала бревном в своей постели. Ни есть, ни пить ей не хотелось. Наверно, скоро ей полегчает. А пока — спать…

Когда вернулись Болингброки, Кассиди первым делом зашла к Моне. В комнате было жарко, душно и воняло. Опухшая Мона временами приходила в себя, потом снова проваливалась в забытье. Кассиди сделала для нее все, что могла. Встревоженные, они послали за доктором. Доктор приехал тотчас же, осмотрел Мону и вызвал «Скорую». В ожидании «Скорой» он то и дело повторял:

— Но ведь я же ей говорил! Я говорил, что надо побольше пить! А она говорит, что целую неделю ничего не пила. У нее просто не было сил вскипятить себе чаю!

В голосе доктора звучало отчаяние.

— Мне надо предупредить миссис Вайн, что положение очень серьезное… Можно от вас позвонить?

Джоанн, разумеется, не сочла это поводом для паники и сказала, что уверена — ее мать в надежных руках. Доктор возвел глаза к небу. Врачи сделали все, что могли, но, несмотря на «искусственную почку», капельницу и молитвы Кассиди, Мона окончательно впала в забытье и тихо скончалась той же ночью в больнице от острой почечной недостаточности.

Из больницы позвонили не Болингброкам, а Джоанн Вайн. Оливеру сообщил доктор.

— Такая бессмысленная смерть! Бедная старушка… Если бы она пила побольше жидкости! Люди недопонимают опасности обезвоживания…

«Он оправдывается, — подумал Оливер. — Впрочем, Мона наверняка не обратила внимания на его совет».

Оливер и Кассиди сидели на кухне и оплакивали безвременную кончину дорогого им человека.

Но когда старый конюх рассказал им, что они с доктором два раза звонили Джоанн, и все без толку, печаль Болингброков обратилась в гнев.

— Джоанн убила ее! — Кассиди яростно стиснула кулаки. — Джоанн ее попросту убила!

Оливер, более объективный, подумал, что Джоанн поступила так не нарочно. Она просто не знала, что все так обернется. Ни один суд не обвинит ее даже в непредумышленном убийстве. Суд даже не станет рассматривать это дело.

Оливер внезапно вспомнил про незамысловатое завещание Моны и решил сразу спросить у ее соседки, что делать со «старьем», которое Мона доверила Кассиди. Может, соседке оно пригодится… Оливер оставил взбудораженную и расстроенную Кассиди дома и поехал на своем «Рейнджровере» в городок. Перед коттеджиком Моны красовался фургон фирмы Перегрина, и рабочие в комбинезонах деловито выносили из дома жалкое барахлишко и мебель Моны.

Соседка Моны, в бигуди, домашних шлепанцах и цветастом фартуке, стояла на тротуаре, дрожа на ноябрьском ветру, всем своим видом выражая бессильный протест.

Оливер остановил исход и заговорил с соседкой.

— Со смерти Моны не прошло и шести часов, — возмущенно сказала соседка, — а Джоанн уже лично заявилась и принялась рыться в вещах матери! По-моему, она не нашла того, что искала. Пошвыряла все на пол и уехала, злая, как собака. Потому они и бросились вывозить все подряд. Как шакалы, ей-богу! Понимаете, Мона оставила мне свою расчетную книжку и деньги, платить за квартиру, на то время, пока она жила у вас. Может, они деньги и ищут? Но там же совсем мало! И как теперь насчет квартплаты?

Оливер пообещал, что разберется и с квартплатой, и со всем прочим. Он достал свой мобильный телефон, позвонил Перегрину и сообщил о существовании и содержании завещания Моны.

— Так что прошу вас, передайте, пожалуйста, вашим людям, чтобы они разгружали фургон, — сказал он вежливо, но непреклонно.

Перегрин немного поразмыслил и послушался. Он отправил фургон по настоянию Джоанн, а Джоанн не объяснила, почему она так торопится. Вещи Моны никакой ценности для нее не представляли, скорее наоборот.

— Знаете ли, Джоан временами попадает вожжа под хвост, — признался Перегрин Оливеру, как мужчина мужчине. Про себя Перегрин подумал, как разъярится Джоанн, когда узнает, что Мона оставила все свое барахло кому-то чужому.

— И насчет похорон Моны, — сказал Оливер. — Мы с Кассиди тоже хотели бы присутствовать. Она была нам очень дорога, знаете ли.

Перегрин спросил, какой день их устроит.

— Любой, кроме среды, — ответил Оливер. — В среду Кассиди улетает на концерт в Шотландию, а у меня деловой ленч, отменить который я никак не могу.

— Мона сама виновата, что умерла! — внезапно сказал Перегрин. Видимо, он тоже чувствовал себя виноватым. — Джоан ведь предлагала приехать и поухаживать за ней, а Мона отказалась. Несколько раз звонила и говорила, чтобы Джоан не приезжала. Джоан ужасно обиделась.

— Но ведь в комнате, где лежала Мона, телефона не было, — задумчиво сказал Оливер. — А на дворе, видимо, было очень холодно. И до дома идти довольно далеко, а дом стоял нетопленый, пока нас не было…

— Что вы имеете в виду?

— Откуда же Мона вам звонила?

Перегрин умолк, довольно надолго, а потом сменил тему и заговорил о детских фотографиях Джоан. Если найдутся фотографии…

— Я уверен, что Кассиди отдаст Джоанн все, что Мона хотела бы ей передать, — мягко заверил его Оливер.

— Значит, похороны назначим на любой день, кроме среды, — закончил Перегрин почти дружелюбно. — Я вам сообщу.

Когда Оливер вернулся домой, Кассиди сидела уже не на кухне за столом, а в гостиной за фортепьяно, и изливала свои чувства в музыке.

Оливер тихо присел на лестнице, откуда он мог слушать, не будучи замеченным. Кассиди пела новую песню. Безыскусную, немногословную и печальную.

Однажды Кассиди сказала Оливеру, что все хорошие песни — о любви, утрате или печали. В новой песне Кассиди звучало и то, и другое, и третье.

Она внезапно оборвала песню и встала из-за фортепьяно. Обнаружила на лестнице Оливера и села рядом на ступеньки.

— Ну как? — спросила она.

— Блестяще.

— Я еще не придумала названия, но…

— Но написала ты ее для Моны, — закончил Оливер.

— Да.

На следующий день Кассиди вместе с Оливером отвезла еще не обработанную мелодию своим музыкантам. Ее меланхоличный текстовик был очарован и написал слова, проникнутые вселенской печалью и вселенской надеждой. Кассиди спела ее тихо, но проникновенно, и все присутствующие подумали, что стали свидетелями рождения нового платинового альбома.