Дик Фрэнсис - Скачка тринадцати

• Название: Скачка тринадцати
• Автор: Дик Фрэнсис
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Детектив
• Год: 2000
• ISBN: 5-04-003902-6

Придержать лошадь? Обчистить кассу тотализатора, пока напуганные зрители толпами покидают трибуны? Подсунуть напичканную наркотиками морковку фавориту престижного стипль-чеза? Да, таков мир скачек. И причины этому — алчность, гордость и зависть — вечные пороки человека. Дик Фрэнсис верен себе: жизнь даже на таком маленьком клочке земли, как скаковая дорожка ипподрома, непредсказуема, временами жестока и бесконечно разнообразна.

---

На свадьбу Джоанн мать не позвала. Она даже не сказала Моне, что ее единственная дочь намерена идти к алтарю со всей возможной помпой. Джоанн намеренно лишила мать того дня, когда ей надлежало бы упиваться материнской гордостью и счастьем. Она прислала ей открытку из Венеции: «В прошлую субботу я вышла замуж за Перегрина. Джоанн».

Мона стоически украсила фотографией Дворца дожей свою каминную полку и угостила друзей пивом.

Перегрин только несколько месяцев спустя встретился с родной матерью Джоанн. Он оценил и манеру одеваться, и речь, и род занятий. Как и ожидала Джоанн, Перегрин ужаснулся. И, как и Джоанн, инстинктивно постарался скрыть этот позор. Они переехали в другой город. Перегрин делал карьеру. Джоанн вступила в престижный теннисный клуб. Их амбиции росли, как на дрожжах.

А Мона по-прежнему жила в сельском коттедже с терраской — две комнаты на первом этаже, две на втором, — который когда-то был домом Джоанн, и ездила на своем скрипучем старом велосипеде на работу, в детскую школу верховой езды, где она ухаживала за двумя десятками заезженных пони. Однажды вечером она въехала во двор и обнаружила, что владелец школы лежит на земле, скончавшись от сердечного приступа, дети в истерике, а конюшня в огне.

Мона со всем управилась: спасла пони, успокоила детишек, вызвала пожарных, прикрыла жуткий труп своим старым плащом и сделалась чем-то вроде героини. Ее показывали по телевизору, о ней писали в газетах.

«Мона Уоткинс, мать миссис Джоан Вайн, супруги известного аукционера Перегрина Вайна».

Мона, стоя на пороге коттеджа, радостно объявила на всю страну со своим тягучим валлийским акцентом, что она «ужасно гордится своей славной дочуркой».

Боже! Какой ужас!

И чтобы публично доказать, что она ценит свою мать, Джоанн объявила во всеуслышание, что на ее шестидесятый день рождения поведет ее на скачки.

Однажды утром, вскоре после тех скачек, Мона Уоткинс что-то немузыкально мурлыкала себе под нос, чистя гнедого чемпиона-конкуриста, который ныне был вверен ее заботам.

Она мурлыкала, чтобы помешать пыли, счищаемой с блестящей шкуры гнедого, попадать ей в легкие. Конюхи делали это на протяжении многих веков. И, как и ее предшественники на протяжении многих веков, Мона время от времени сплевывала.

Моне очень нравились ее новые наниматели, которые разыскали ее после того, как о ней раззвонили во всех газетах. Мона три недели просидела без работы: конюшню расформировали и пони распродали. Но в один прекрасный день в дверь коттеджа постучали. Мона открыла и увидела на дорожке мужчину и женщину. Мона не поверила своим глазам. Мужчина был Оливер Болингброк, наездник, завоевавший золотую медаль на Олимпийских играх, а женщина — его жена, исполнительница песен в стиле кантри, распродавшая платиновый альбом, дружелюбная и обаятельная американка Кассиди Ловлас Уорд.

Некогда средства массовой информации цинично объявили их скоропалительный брак, в который они вступили после месячного ухаживания, обычной рекламной уловкой. Но теперь, после четырех лет их совместной жизни, никто уже не мог представить их себе отдельно друг от друга.

Блистательная пара прибыла в длинном черном лимузине, который, точно магнитом, вытянул из домов обитателей этой захолустной улочки. Супругов сопровождали шофер в черной форме и бдительный охранник, чей настороженный взгляд блуждал по сторонам, точно луч радара.

— Миссис Мона Уоткинс? — поинтересовался Оливер Болингброк.

Мона беззвучно разинула рот и кивнула.

— Можно войти?

Мона отступила в свою крошечную прихожую, и гости вошли. Они увидели жизнь, чрезвычайно далекую от их собственного беззаботного процветания, но тут же обратили внимание на порядок, чистоту и витающий над всем дух независимой гордости. Мона махнула рукой, приглашая присесть в кресла у камина, и, по-прежнему безмолвно, затворила дверь.

Оливер Болингброк, высокий, худощавый, богатый и культурный, медленно обвел взглядом розовые обои в бутончиках, линолеум на полу, павлиньи синие атласные подушки в рыжевато-коричневых креслах, цветастые занавески без кружев на окнах. «Отсутствие денег и вкуса, — подумал он. — Впрочем, это не означает отсутствия сердца…» Он умел ценить людей по достоинству. Кроме того, он разузнавал насчет того, какой из Моны конюх, и не услышал ничего, кроме похвал. Его только предупредили, что она очень неотесана. Из тех людей, к кому стоит идти за помощью в беде, но не за советом насчет хороших манер.

Певица сразу взяла быка за рога:

— Мой муж держит лошадей для конкура.

Кассиди Ловлас Уорд была одета в обычные джинсы и огромный кремовый свитер ручной вязки. Взлохмаченные светлые кудряшки, нежно-розовая помада. Все вместе создавало ощущение непосредственности и в то же время стремления выглядеть эффектно. Прямолинейной Моне эта сразу понравилось. Она поняла, что под внешним лоском в Кассиди есть и кое-что еще. Кассиди почувствовала это и, к собственному удивлению, ощутила себя польщенной. Обе женщины бессознательно разглядели друг в друге таящуюся в глубине души доброту.

Оливер Болингброк и его жена объяснили, что недавно купили дом с конюшней для трех его лучших лошадей в нескольких милях от города. Мона, читавшая об этом в местной газете, кивнула. Болингброки сказали, что им приходится много путешествовать. Миссис Болингброк совершает турне и дает концерты. И им нужен конюх, который жил бы при конюшне. И когда Оливер Болингброк вывозит лошадей на соревнования, надо, чтобы с ними путешествовал знакомый конюх. Мона уже немолода, но она им подойдет.

— Я хочу оставить себе свой домик, — тут же сказала Мона, имея в виду, что хочет сохранить независимость.

— Да, конечно, — согласился Оливер. — Так когда вы можете приступить к работе?

И вот Мона мурлыкала себе под нос, вычищая гнедого чемпиона-конкуриста, а также мускулистого серого и подвижного рыжего десятилетку, лучшего из всех троих, завоевавшего золото на Олимпийских играх. Она дружелюбно разговаривала со своими питомцами, как разговаривала прежде с пони и со многими лошадьми до того, но с горечью сознавала, что эти трое медалистов смотрят на нее сверху вниз, словно она им не друг, а всего лишь служанка.

Мона, мудрая от природы, огорчалась, но прощала их, так же как Джоанн и Перегрина Вайна.

Эти двое, обнаружив, что, несмотря на поход на скачки в Челтенхем, их безупречный статус подпорчен ухмылками и шуточками избранного круга, которым они так дорожили, снова переехали в другой город и постепенно обрели прежнее положение в обществе, тщательно избегая упоминать о том, что мать Джоан работает по колено в конском навозе («конских говнах», как выражалась сама Мона). Перегрин сделался главным аукционером и начал поглядывать на своих клиентов свысока. Джоанн вступила в местное дамское благотворительное общество и помогала устраивать пышные благотворительные балы.

Шли недели и месяцы. К лошадям Мона по-прежнему относилась добросовестно, но прохладно, зато все больше привязывалась к их хозяевам. Оливера Болингброка поведение его коней, которых он ежедневно тренировал, вполне устраивало. Более того, их природная надменность вдохновляла его и вселяла в него уверенность. И Моной он был доволен. Никогда прежде у него не было конюха, который позволял его лошадям сохранять свою природную кровожадность. Ни один конюх еще не отправлял его лошадей на соревнования в такой решимости выиграть.

Оливер Болингброк сохранял репутацию одного из лучших наездников в стране и помалкивал насчет своего превосходного конюха, боясь, как бы Мону не переманили конкуренты.

Кассиди Ловлас Уорд наняла декоратора, чтобы отделать спальню, ванную и кухню, устроенные в пустующем конце конюшни, но Мона, чувствовавшая себя неуютно даже среди самой элементарной роскоши, предпочитала дважды в день ездить на скрипучем велосипеде в свой личный коттедж. Кассиди не обиделась и предоставила Моне поступать по своему усмотрению.

Сама Кассиди каждый день ездила на своем лимузине в Лондон, в студии звукозаписи. Ее дни были заполнены не лошадьми, а музыкой. Она ездила на прослушивания и концерты. Терпеливо выносила длительные примерки костюмов. Мирилась с присутствием шофера и телохранителя, навязанных ей предусмотрительной страховой компанией. Сдерживала колкости, готовые тысячу раз сорваться с уст.

Оливер ездил на соревнования один в своем надежном темно-красном «Рейнджровере», отсылая Мону вперед с лошадьми. Он раздавал бесконечные автографы, бесился, когда проигрывал, и испытывал обычные муки любого мастера, стремящегося к совершенству.

Несмотря на свою известность, Оливер с Кассиди очень ценили свою частную жизнь и то время, что проводили наедине. Хотя, надо признаться, время это было наполнено не бесконечной любовью, а бесконечной грызней. Они ссорились не из-за денег и не оттого, что ревновали друг друга к славе, — просто работа обоих требовала очень большого напряжения, которое искало выхода. И малейшие неурядицы выводили их из себя. Хлопали двери. Летали вазы. Любой, кто мог бы их подслушать, только головой бы покачал: ну вот, разумеется, этот невероятный брак наконец-то распался.