Анатолий Домбровский - Сад Эпикура

• Название: Сад Эпикура
• Автор: Анатолий Домбровский
• Издательство: Издательство «Детская литература»
• Жанр: Детская проза
• Год: 1983

«Героем, низвергнувшим богов и поправшим религию», называли древнегреческого философа Маркс и Энгельс. Материалист и атеист, Эпикур впервые в истории науки создал философию, свободную от страхов и унижения. На фоне социальной и культурной жизни Афин III века до н. э. показана борьба Эпикура со своими философскими врагами.

---

Колот скучал. Он не привык проводить время в молчании, в неподвижности. Веселая дружеская пирушка, жаркий философский спор — вот были его любимые занятия. Движение и спор давали ему ощущение жизни, а неподвижность и молчание погружали его в дремотную скуку.

Всегда разговорчивая, Маммария тоже молчала. Ей было, конечно, о чем подумать: она оказалась вдруг без дома, без имущества, разбежались ее рабы, а иные из них погибли от чумы. Ничему из того, что осталось у нее, не позавидуешь: остались старость, одиночество и невеселые думы о завтрашнем дне. К тому же она женщина и, значит, у нее нет даже этого утешения, к которому прибегал в тяжелые дни своей жизни древний философ Фале́с.

Он говорил, что как бы жестоко ни ударила тебя судьба, всегда остается то, за что следует ее благодарить: во-первых, за то, что ты человек, а не животное; во-вторых, за то, что ты эллин, а не варвар; в-третьих, за то, что ты мужчина, а не женщина. Несчастья, выпавшие в равной мере на долю мужчины и женщины, делают женщину в тысячу раз несчастнее, потому что мужчина в конце концов находит утешение в философии, а единственное утешение женщины — любовь. Но что делать, если нет любви?

Когда Фалес был совсем стар, его спросили: «Теперь, когда смерть стоит у порога твоего дома, ты можешь сказать, что лучше — смерть или жизнь?» — «Между смертью и жизнью нет никакой разницы», — ответил он. «Почему же ты, в таком случае, не умираешь?» — «Именно потому».

Может ли к таким мыслям прийти женщина? Она ответственна за жизнь на земле и никогда не уравняет жизнь и смерть.

— Я сказал, что человек велик своей мудростью, — заговорил Колот, которому надоело молчание, — а Маммария говорит, что человек велик своей добротой. Рассуди нас, Эпикур, скажи, кто из нас в этом споре прав.

— Биа́нт, один из древних мудрецов, сказал, что лучше разбирать спор между своими врагами, чем между друзьями, ибо заведомо после этого один из друзей станет твоим врагом, а один из врагов — твоим другом. Хотя ваш спор решается проще: мудрый добр, а в доброте много мудрости, потому что взамен на доброту приобретаются друзья. Много ли у тебя друзей, Маммария? — спросил Эпикур.

— Я не считала, — ответила Маммария.

— А сколько у тебя овец?

— Было шестьдесят.

Эпикур засмеялся.

— Что же в моих словах смешного? — спросила Маммария. — Теперь я не знаю, целы ли мои овцы…

— А целы ли твои друзья? Мудр был Сократ, ибо это ему принадлежат слова: «Всякий человек без труда скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет друзей, — настолько они не в цене».

— Друзей именно потому и не считают, что они не бараны, — возразила Маммария. — Друзей знают не по числу, а по именам. Ведь и ты, Эпикур, не считал своих друзей?

— Не считал, — признался Эпикур, — как не считал тех слов, которые произнес перед ними. Рассказывают, что великий Пифагор при въезде в Италию произнес речь в пятьсот слов и пленил ею две тысячи человек, которые затем не вернулись домой, а поселились при нем. А однажды, говорят, он даже дикую медведицу убедил словами не разорять окрестных жителей и быка уговорил не есть бобы. Мудрые слова произносятся во имя добра и тем покоряют. Для всех у Пифагора на устах было правило: беги от всякой хитрости, отсекай огнем, железом и любым оружием от тела — болезнь, от души — невежество, от утробы — роскошество, от города — смуту, от семьи — ссору, от всего, что есть, — неумеренность. Друзей же он любил безмерно. «Друг — это второе я», — любил говорить он. И еще он говорил: «Не ешь сердце», что означает: не удручай себя горем. Душевные и даже телесные недуги Пифагор лечил песнями. И вот я хочу сказать тебе, Маммария: будь доброй и умной, не удручай себя горем, вспомни о своих друзьях и спой нам песню, как ты обещала, когда пришла. Звон водяных капель в упругих листьях плюща, обвившего нашу сторожку, как тихий звон струн кифары. Прислушайся к нему и пой, Маммария.

Маммария вздохнула, откинула слегка голову, закрыв глаза, и тихо запела. Это была песня, которую Эпикур слышал в детстве, ее иногда пела его мать Хайрестрата. Потом он слышал ее от других женщин, и от Маммарии тоже. Старая грустная песня о любви. О любви и смерти. В ней рассказывалось о том, как некий молодой воин, задержавшись у чистого ручья, чтобы напиться воды, был опутан по рукам и ногам ядовитой змеей. Он стал звать на помощь товарищей, ушедших вперед. Но они не услышали его слабого голоса, хотя были еще не так далеко. Зато услышали его мольбу о помощи два других существа, жившие далеко: любимая дочь и любимая жена. С помощью богов они оказались вскоре у ручья, где погибал воин. Первой к отцу бросилась дочь, но, увидев змею, остановилась. И было отчего остановиться: змея сказала, что отец ее лишь тогда останется жив, если она, дочь, даст ей напиться своей крови. «Умру ли я?» — спросила дочь. «Да», — ответила змея. И тогда дочь отступила. Но не пожалела своей крови и жизни жена воина, потому что любила его больше жизни. Она отдала себя змее и спасла мужа. «Любовь жены — самая сильная любовь». Этими словами кончалась песня.

— Я слышал эту песню раньше, — сказал Колот, — но в той песне пелось не о дочери и жене, а о жене и матери. Жена испугалась смерти, а мать пожертвовала собой ради сына. «Любовь матери — самая сильная любовь».

— Надо было, чтобы возле воина появились сразу мать, жена и дочь, — сказал Эпикур. — Тогда бы мы увидели, чья любовь сильнее: матери, жены или дочери. А тут из двух женщин жертвует собой всегда одна и, значит, надо петь: «Любовь матери — сильнее любви жены» или «Любовь жены — сильнее любви дочери», а «Самая сильная любовь» петь нельзя. Надо было позвать друзей, и отца, и сыновей, если они были… Но Маммария спела так, как хотела. Это ее право: никто не решился, друзья, прийти к нам в сторожку — ни ваши любимые, ни ваши матери, ни ваши дети. А Маммария пришла…

— Старая любовь не ржавеет, Маммария? — спросил, усмехаясь, Колот.

— Что ты понимаешь в старой любви, — отмахнулась от него Маммария. — Надо говорить не о старой любви, а о последней.

— Спой еще, — попросил Эпикур, не желая продолжать разговора. — Спой что-нибудь веселое.

— Про дождик, — согласилась Маммария.

И спела про дождик. Про веселый летний дождик, который прошумел над цветущим лугом, наполнил чашечки цветов сладкой влагой, омыл листья, разогнал надоедливых мошек, разбудил уснувших птиц и сотворил над лугом радугу, соревнуясь с ним в цветистости. Под радугой поют птицы и благодарят и дождик, и луг за радость.

— Это не наш дождь, — сказал Колот, когда Маммария кончила петь. — Наш дождь и цветы побил, и птиц загнал в щели, и солнце, кажется, погасил…

Все снова стали прислушиваться к шороху дождя в листьях плюща, опутавшего навес за дверью.

— Кто-то идет, — сказал Метродор. — Слышите?

Осторожные шаги приблизились к сторожке и затихли.

Метродор встал и шагнул к двери.

— Узнай, кто это, и гони его прочь, — сказал Метродору Эпикур.

— Кто здесь? — спросил Метродор в темноту. — Кто здесь стоит?

— Это я, отец, — услышал он голос дочери. — Выйди ко мне.

Метродор повернул голову и взглянул на Эпикура.

— Скажи ей, пусть уйдет, — сказал Эпикур. — Дышать с нами одним воздухом опасно: мы ходили по пыльным улицам, где лежат трупы умерших.

— Ты слышала? — крикнул в темноту Метродор. — Ты слышала, Феодата, что сказал Эпикур? Уходи! Я не выйду к тебе! Зачем ты пришла?

— Чтобы увидеть тебя, — ответила Феодата, — и услышать. Ты сам говорил мне, что лишь тогда спокоен, когда держишь меня за руку, когда видишь меня, слышишь меня и думаешь обо мне. Из этих ниточек между нами оставалась только последняя: мы лишь думали друг о друге. Мне, как и тебе, было очень тревожно. Если мне нельзя подойти к тебе и взять тебя за руку, то хоть позволь увидеть тебя, освети свое лицо…

Метродор снова взглянул на Эпикура, прося его совета.

— Возьми светильник, — сказал Эпикур.

Метродор зажег фитилек плошки и снова подошел к двери, поднеся огонек к лицу.

— Благодарю, — сказала из темноты Феодата. — У меня же нет огня, чтобы осветить мое лицо. Можно ли мне подойти ближе?

— Подойди, — разрешил Метродор, на этот раз не взглянув на Эпикура. — Но лишь на мгновение!

Эпикур встал, взял из рук Метродора светильник и вернулся к Колоту и Маммарии. Метродору же сказал:

— Скажи, пусть уйдет.

— Уходи, — приказал дочери покорный Метродор. — Уходи!

С этими словами он закрыл дверь и остался там стоять, обливаясь слезами. Это были слезы счастья.

— Сколько лет твоей дочери? — спросила Метродора Маммария.

— Десять, — ответил Метродор. — Всего десять лет. — Ему хотелось сказать еще и о ее уме, о ее любви к нему, о ее смелости — ведь не каждая девчонка решится ускользнуть из дома ночью, в ненастную пору, нет, не каждая! — о ее красоте и о том, как за все это он, Метродор, любит ее, как, впрочем, и сына своего Эпикура, и жену Леонтию, и что в этой любви — его главная радость и главная боль. Но он ничего не сказал, вернулся к огню и молча сел, снова закутавшись в одеяло.