Федор Раззаков - Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят

• Название: Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят
• Автор: Федор Раззаков
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-04-002724-9

Герои этой книги известны каждому жителю нашей страны. Многие их давно превратились в легенду отечественного кино, эстрады, спорта. Но все ли мы знаем о них? Факты творческой биографии, жизненные перипетии наших звезд, представленные в этой книге, сродниувлекательному роману о блистательных представлениях нашей эпохи.

---

Что вообще было модно тогда… Во-первых, вязаные свитера. Особенно с оленями или цветными полосами (их привозили в основном из Латвии и Эстонии). Помню, у одного известного артиста из МХАТа был такой свитер с цветной полосой в центре (а он частенько выпивал), и однажды Ливанов пошутил про него: «У Володи свитер с линией налива». Так вот свитера с оленями и с «линией налива» по тем временам считались очень шикарной одеждой. Это в 1952–1953 годы. Когда мы, студенты (Басилашвили, Доронина, Евстигнеев), приходили на занятия мастеров Школы-студии МХАТа, мы видели, как одеваются наши мастера. Это была уже другая мода. Они одевались суперэлегантно. Все были в «тройках» или «двойках». Обязательно — белые рубашки, бабочки, галстуки и платочек «в цвет». Это казалось нам очень красивым, и мы все подражали мастерам. Правда, денег особенно не было, чтобы подражать. В принципе ходили в чем попало, «по деньгам», но идеалом, конечно же, были мастера. Костюмы с рубашками, галстуками, платками в кармашках и непременные «чайки» на лацканах пиджаков (значки студентов Школы-студии МХАТ).

В 1952–1953 годах был популярен анекдот: «Чем отличается мужчина от женщины? Тем, что у женщины между лопаюк — пуговицы (речь идет о традиционных лифчиках на пуговицах, которые носили до 1953 года, до появления крючков)». Не было колготок, но были чулки с резинками, что волновало. Уже не носили «семейные» трусы. Это было не модно (папа мой носил черные трусы почти до колен). Мы же надевали укороченные трусы, но еще не плавки. Пошив костюма зависел от богатства его хозяина (я в принципе принадлежал к среднему классу), костюмы обычно шили в ателье.

Носили кепки. Обязательно «лондонки». Они были модны долгое время. Мы с Басилашвили их часто надевали. Некоторые мальчики, правда, предпочитали шляпы: носили разные модели, но модными считались шляпы с широкими полями. Я тоже пытался носить шляпу, но она мне не шла и к тому же все время слетала от ветра. Наши ровесницы в это время особенно любили блузки с рукавами «фонарик». Юбки еще не были широкими и пышными (нижние юбки появились позже, ближе к 60-м)».

Со второго курса отношение педагогов к Козакову изменилось в лучшую сторону. И особенно к нему благоволил знаменитый мхатовец Станицын, который взял его (единственного со второго курса) в спектакль четвертого курса «Ночь ошибок» О. Голдсмита. А через год Станицын поступил и вовсе неслыханно — доверил своему любимому ученику небольшой эпизод в спектакле «Лермонтов» уже на сцене МХАТа. В том же году Козаков получил большую роль в спектакле МХАТа «В добрый час» по пьесе В. Розова, сделанном режиссером И. Раевским специально для гастролей по целине. А на четвертом курсе в жизнь Козакова вошел кинематограф. Дело было так.

В один из дней 1955 года к Козакову обратилась студентка четвертого курса Галина Волчек: «Мишка, знаешь, Ромм с отцом (ее отец — известный кинооператор Борис Волчек) приступают к съемкам потрясающего сценария Габриловича. Там ссть роль сына — потрясающая роль! Роль матери будет играть сама Елена Александровна Кузьмина (жена Ромма). Сценарий о Франции, Ромм — ты представляешь?!» Козаков представил, увлекся, но вслух выразил свое сомнение: «Как же туда попасть?» — «Да очень просто, — ответила Волчек. — Я тебя «продам». У тебя есть приличные фотографии?» — «Нет, — ответил Козаков, — и вообще я плохо на них получаюсь». — «Это дело мы исправим, — в голосе Волчек сквозила такая уверенность, что даже Козаков ею проникся. — У моей сокурсницы муж — классный фотограф. Я попрошу его снять тебя несколько раз с вариантами».

Буквально через несколько дней после этого разговора фотографии Козакова были готовы (на них он был изображен в модном макинтоше, с сигаретой в углу рта), и Волчек, отобрав штук пять, отнесла их отцу. Тот, в свою очередь, передал их Михаилу Ильичу Ромму. Однако на этом этапе вопрос повис в воздухе — Ромм никак не мог решить, кому из претендентов (а их было несколько) доверить эту роль.

Козаков, видимо, устав ждать положительного ответа, принял предложение пройти пробы в другом фильме — в «Мексиканце» В. Каплуновского. И вот однажды, возвращаясь с проб, Козаков в коридоре «Мосфильма» столкнулся с ассистентом Ромма Екатериной Григорьевной Народницкой, которая сообщила ему, что Михаил Ильич хочет с ним познакомиться. «Как, прямо сейчас?» — удивился Козаков. «Да, немедленно». Далее послушаем рассказ самого актера:

«Идем. Подходим к двери. На ней надпись: «Шестая колонна». Режиссер М. Ромм» («Шестая колонна» было рабочее название фильма «Убийство на улице Данте»). Вошли в «предбанник» кабинета Ромма. «Посидите здесь, — говорит мне Екатерина Григорьевна, — я сейчас доложу Михаилу Ильичу».

Сижу. От волнения аж взмок. Входит Михаил Ильич. С ним Борис Волчек. Ромм вошел с улыбочкой, в руках — неизменная сигарета в мундштуке (тогда сигарет с фильтром еще не выпускали), глаза за стеклами очков смеются, и — низким голосом: «Ну, давайте знакомиться». Я представился. «А вы не сын покойного писателя Михаила Козакова, автора «Девяти точек»? — спрашивает Ромм. «Да», — отвечаю. (Отец Козакова скончался в 1954 году. — Ф. Р.) Еще несколько каких-то фраз. Чувствую, рассматривают они меня с Волчеком. Переглядываются. Волчек говорит: «Он с моей Галкой в студии учится».

«Ладно, — сказал Ромм, — вот тебе сценарий, садись читай, после поговорим». И ушли в кабинет.

Я перевел дыхание, стал читать. Проглотил буквально за час. Вышел Ромм, спрашивает: «Ну как?» — «Потрясающе!» — «Там три парня, — продолжает Михаил Ильич, — вот одного из них и сыграешь». — «Я хочу одного из трех, — обнаглев, заявляю я, — Шарля!» Ромм рассмеялся: «Ладно, попробуемся, а там увидим. Иди в гримерную, надо для начала фото сделать. Екатерина Григорьевна, займитесь им». И ушел своей нацеленной деловой походкой, попыхивая сигаретой, оставив во мне чувство влюбленности, которое не проходит до сих пор…»

Пробы Козаков выдержал на «отлично» и вскоре был утвержден на роль, о которой и мечтал, — Шарля Тибо. В роли его матери — Мадлен Тибо — должна была сниматься Елена Кузьмина, однако после того как вышло постановление, запрещающее режиссерам снимать своих жен, Ромм вынужден был искать другую исполнительницу. В конце концов выбор пал на Евгению Козыреву, которая была старше Козакова всего лишь на 10 лет.

Вспоминает М. Козаков: «Начали снимать с предфинальпой сцены. Трое незадачливых «убийц» актрисы Мадлен Тибо — Валентин Гафт, Олег Голубицкий и я — сидим в тюремной камере. Входит наш «шеф» — артист А. Шатов, отвешивает каждому из нас оплеуху и говорит: «Когда три здоровых болвана не могут убить одну женщину, то наутро их находят в морге».

Первый в моей жизни съемочный день. Нас приводят в павильон. Картина цветная, пленка малочувствительная, павильон «залеплен» светом, у меня текут слезы оттого, что свет буквально лупит в глаза. Ромм говорит: «Миша, перестаньте плакать раньше времени». Подбегают гримеры, поправляют грим, ассистент оператора тычет в лицо экспонометром, хлопочут костюмеры, стряхивая пылинки с костюмов. В павильоне много посторонних, пришедших посмотреть на первый день съемок Ромма. Глазеют экскурсанты, которых водят по «Мосфильму».

Наконец перед носом хлопает деревянная хлопушка, и помреж не менее деревянным голосом восклицает: «Шестая колонна», кадр такой-то, дубль первый!» И спокойный голос Ромма: «Мотор». И последняя мысль у меня: «Шатов подходит, я после пощечины отлетаю вправо назад, потом текст, как бы не забыть…» Я не успеваю ничего сообразить, как звонкая оплеуха выводит меня из шокового состояния, я вылетаю из кадра, затем обалдело возвращаюсь на отметку, потом не без злорадства слышу звук двух оплеух по лицам моих коллег, а затем голос Михаила Ильича: «Стоп. Хорошо. Еще раз». После пятого дубля гример Елена Александровна Ломова подходит к Ромму и говорит: «Михаил Ильич, снимать дальше не имеет смысла — артисты стали пухнуть…» Ромм смеется и поздравляет Валентина Гафта и меня с первым в нашей жизни съемочным днем.

Затем группа выезжает на натуру в Ригу. Ромм с Волчеком едут туда раньше других, мы — актеры — через несколько дней. Настроение у меня превосходное. Чувствую себя настоящим киноартистом. Впереди Рига, лето и т. д. и т. п. Как результат, в поезде здорово «надираюсь» на глазах членов съемочной группы. Рано утром поезд приходит в Ригу. Не успеваю разместиться в номере, телефонный звонок: «Миша, это Ромм. Сейчас же зайди ко мне». Интонация не предвещает ничего хорошего. Заспанный, с припухшим лицом, вхожу в номер. Сидит за пасьянсом, в халате, на пепельнице лежит мундштук с дымящейся сигаретой. Подбородок вперед, лицо хмурое. Быстрый взгляд поверх очков:

— Ну так вот. Я снимал картину «Тринадцать» в песках, в труднейших условиях. Когда отсняли ПОЛОВИНУ (!) картины, я отстранил от роли и отправил в Москву известнейшего актера. Актер выпивал. И заново переснял материал… в песках, и актер был очень хороший, не тебе чета… (Этим актером был Николай Крючков. — Ф. Р.). — Пауза. — Ты все понял?