Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

• Название: Отдайте мне ваших детей!
• Автор: Стив Сем-Сандберг
• Издательство: Астрель, Corpus
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-35670-4

В этой книге рассказывается о еврейском гетто, созданном нацистами в польском городе Лодзь, о Мордехае Хаиме Румковском, который возглавлял юденрат, орган еврейского якобы самоуправления гетто, и о повседневной жизни в гетто. Румковский был крайне противоречивой фигурой — «отец гетто», сначала отвечавший за все, потом лишившийся всякой возможности влиять на события, казнивший и миловавший, строивший школы и приюты и подавлявший забастовки, которого многие считают предателем и слепым орудием в руках немцев, но который разделил с жителями гетто их судьбу до конца, был депортирован в Освенцим и погиб со всей семьей. Это роман о жизни в обнесенных колючей проволокой районах на глазах у всего города, о предписанной немцами мертвящей дисциплине, об уносящем жизни рабском труде, холоде, голодных смертях — и о сытой, полной светских развлечений жизни элиты гетто. О депортациях, когда из семей вырывают детей, стариков, больных и отправляют на смерть, и о том, как постепенно из гетто отправляют в лагеря смерти все 250 тысяч жителей. Лишь 10 тысяч из них чудом выжили. Но в первую очередь это книга о том, как люди остаются людьми, заботятся о других, о чужих, о том, как они всем миром создают «Хронику гетто» — газету, служившую автору уникальным источником информации, о том, как они учат детей, хранят веру, влюбляются, спасают любимых. Своим романом Стив Сем-Сандберг дает незабываемое, не имеющее прецедентов в мировой литературе представление о реальности Холокоста. Книга переведена на двадцать языков, удостоена высшей шведской литературной награды — «Приза Августа». Эта книга, которую теперь уже нельзя не прочитать.

---

Повернул свое голое опаленное лицо к Адаму:

— Я знаю — ты пришел за списком тех, кто хотел убить председателя. На, возьми, времени мало!

Адам уже заметил деньги — аккуратные стопки и перевязанные пачки, которые Лайб положил на стол: монеты отдельно, купюры отдельно; как в банке или меняльной конторе. Настоящая валюта: злотые, рейхсмарки, зеленые купюры американских долларов. Некоторые бумажки так измяты, что, казалось, они лежали в карманах или подкладке пальто десятилетиями, прежде чем заботливые пальцы достали их оттуда и снова разгладили.

Лайб вытер запачканные кровью руки тряпкой, которая как будто специально для этого лежала у него под стулом, провел окровавленной тыльной стороной ладони по губам. Достал стопку клеенчатых тетрадей, разложил и разгладил их на столе так же аккуратно, как до этого деньги. Так же аккуратно он, бывало, обращался с деталями своего велосипеда, которые имел обыкновение раскладывать так, чтобы видеть мельчайший никелированный винтик, мельчайшую деталь рамы: тщательными и сдержанно-точными взвешенными движениями — так раввин накрывает стол для седера, так забойщик разделывает тушу.

(Когда власти приказали жителям гетто сдать велосипеды, Лайб первым пришел в приемный пункт на Лютомерской. Это было в тот месяц, когда разразились первые суповые забастовки, и Лайб, прямо перед тем как идти сдавать велосипед, побывал у Избицкого и занес фамилии бунтовщиков в свои черные тетради. Адам помнил, какое лицо было у Лайба в день, когда ему пришлось расстаться с велосипедом. Слегка извиняющееся, выражающее покорность — и все-таки гордое. Словно, подчинившись приказу начальства, он обрел в смирении удовлетворение: да, он остался без велосипеда, но зато ему было явлено, как закон и порядок побеждают хаос.

К тому же послушным давали награду — деньги, и не имело значения, что эти суммы малы и бессмысленны и купить на них ничего нельзя.)

Но Адам не смотрел на деньги на столе. Он смотрел на стену, на клетки — на клубки съежившихся страдающих животных за решетками; ему в голову пришла мысль: что будет, если сломать крючки разом на всех клетках? Что будет, если — хотя бы на мгновение — выпустить весь этот с трудом удерживаемый хаос на свободу?

Но зверьки движутся беспрерывно и так быстро, что мысль никак не поймать; зловоние так густо, что о нем невозможно забыть ни на миг.

Адам больше не видит ни клеток, ни решеток. Только волну дрожащих звериных тел, которая перекатывается из одного угла комнаты в другой.

И лицо Лайба, склонившееся над пачками купюр на столе, — словно продолжение этого тошнотворного волнообразного движения. Голова Лайба на крысином теле. Снова и снова голова теряет форму, вот угодливая улыбка растягивает ее — и в следующий момент завершается выражением кровожадной режущей ненависти. Сам Лайб — или то, что осталось от его голоса поверх визга животных, — говорит, однако, спокойно, почти отечески-нравоучительно. Словно речь только о том, как лучше вести дела. И усталый — вечно бодрствующий соглядатай Лайб устал теперь, когда настало время передать результаты своего труда тому, кто сможет продолжить его дело.

— Адам, слушай внимательно: когда твое имя окажется в депортационном списке, не подчиняйся приказу, а забери деньги и попробуй спрятаться в каком-нибудь надежном месте.

Проси Фельдмана — он тебе поможет.

Будут говорить, что жителям гетто нужно переехать в другое, более безопасное место. Будут говорить, что гетто находится у линии фронта. Что здесь небезопасно. Но нет более безопасного места, чем здесь. И никогда не было.

Жить вообще можно только здесь.

Адам делает попытку избавиться от банкнот и исписанных от руки тетрадей, которые Лайб протянул ему. Но в комнате нет свободных поверхностей, и некуда положить то, что тебе дали. Когда Адам понимает это, оказывается, что он колебался слишком долго.

Он догоняет дядю уже на полпути к Загайниковой. Только теперь Адам видит то, что все время было у него перед глазами и что он не успел осмыслить. Лайб идет по воде босиком. У него больше нет ботинок, которыми он когда-то так гордился.

~~~

Тем же вечером, после того как Юзеф Фельдман завернулся у себя в конторе в шкуру и улегся спать, Адам берет лампу и читает фамилии в списке Лайба. Всего тетрадей двенадцать, в них содержатся списки десятков фабрик и мастерских гетто, рассортированных по улицам и номерам домов. Главное ателье на Лагевницкой обозначено как «Главное». Пошивочные мастерские на улице Якуба — как «Якуба, 18» и «Якуба, 15», а чулочная мастерская на Древновской — как «Древновская, 75». Лайб регистрировал информацию тупым карандашом на грубо разлинованных страницах. На полях он иногда отмечал имена тех, с кем входил в контакт и кто давал ему задания. Маленькие буквы тесно жмутся друг к другу: Лайб словно хотел добиться максимальной ясности на минимальном пространстве.

После названия каждого предприятия следуют в алфавитном порядке длиннейшие списки фамилий. Иногда здесь же помещены домашние адреса рабочих, а также сведения о состоятельности семьи, о политической и религиозной принадлежности рабочих. Чаще всего попадается слово «большевик»; сокращение «ПЦ» означает «Поалей Цион», «О» значит «ортодокс» («Аг И» — «Агудат Исраэль»), а бундовцы отмечены просто жирной «Б».

Адам просматривает исписанные от руки страницы; пролистывает седельную мастерскую, в которой, видимо, Лайб работал после того, как ушел из мебельной на Древновской; фабрику по производству гвоздей и обувную фабрику Избицкого в Марысине — чтобы наконец добраться до погрузо-разгрузочного отделения Радогоща. Но под каким именем здесь работал Лайб? И как он мог работать здесь месяц за месяцем, а может, и год за годом, оставаясь неузнанным?

На странице, посвященной бригаде Радогоща, чуть больше пятидесяти имен, большинство знакомы Адаму:

Марек Шайнвальд — 21 год, Марысинская, 25, прозвище — М. косолапый; также — Татарин (Адам никогда не слышал, чтобы Шайнвальда звали как-нибудь еще, кроме как Мареком);

Габриэль Гелибтер — 34 года, прозвище Доктор (однажды помогал забинтовать кому-то руку, угодившую в винтовой блок), ранее член ПЦ;

Пинкус Кляйман — 27 лет, известен как большевик; ранее член бригады по расчистке завалов; в бригаде познакомился с Сефардеком.

Ну и Янкель, конечно:

Янкель Москович — 17 лет, бывший активист «Гордонии», ныне коммунист; Марысинская, 19. Проживает с матерью и отцом.

Известен как подручный Нютека Р. Братьев и сестер нет.

(Отец: Адам М., бригадир на Бжезинской, 56, — завод слабого тока.)

~~~

Адам стоял на погрузочном мостике и смотрел, как машины администрации проезжают мимо товарных складов и останавливаются в той части сортировочной, где располагались конторы начальника станции и надсмотрщиков. Шел третий день забастовки, и первой мыслью Адама было: вот нам и конец, они приехали, чтобы всех депортировать. Но в отличие от предыдущего посещения, когда Бибов «водил» людей из СС и делегации приезжих торговцев, теперь в кортеже был всего один штабной автомобиль; остаток процессии составляли полицейские на мотоциклах и телохранители Бибова. К тому же было ясно: Бибова не ждали. Лишь через полчаса после прибытия кортежа Дидрик Зонненфарб выбежал, размахивая руками и крича, что все должны собраться возле депо-сортировочной, где Бибов произнесет перед рабочими речь.

Однако господину амтсляйтеру не хватило терпения дождаться, пока начальник станции найдет подходящее место. Возле особняка Зонненфарба стояла тачка-платформа. Она немного накренилась, но Бибову удалось взобраться на нее. Он даже сумел выпрямиться — при поддержке двух телохранителей.

— Рабочие гетто! Я приехал сюда поговорить с вами напрямую, чтобы вы в полной мере осознали серьезность сложившейся ситуации. Многие из вас видят меня в первый раз, поэтому прошу посмотреть на меня повнимательнее: я не собираюсь повторять дважды то, что сейчас скажу.

Ситуация в Лицманштадте изменилась. Враги Рейха уже бомбят окраины города. Если бы бомбы упали на гетто, никто из нас сейчас бы здесь не стоял. Могу заверить: мы сделаем все возможное, чтобы гарантировать вам безопасность и обеспечить эвакуацию. Это касается и рабочих депо. Но вы и сами в ответе за свою безопасность.

Сегодня я приказал набрать две дополнительные бригады для рытья окопов. Одну линию окопов нужно как можно скорее протянуть от Эвальдштрассе к Бернгардштрассе, другую следует копать на Бертхольдштрассе, начав у «кино „Марысин“».