Екатерина Шереметьева - Весны гонцы 2

• Название: Весны гонцы 2
• Автор: Екатерина Шереметьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

---

Сашка тихо засмеялся, осторожно погладил ее растрепавшуюся голову:

— Жена. Жена. Все равно жена.

Алена тоже засмеялась:

— У тебя зубы, да и сам ты сделан из чего-то неправдоподобного. Твердый, как…

— А ну, придумай нештампованное сравнение! А ну!..

— Как самшитовый пень, — ударение она сделала на «пень».

— Гениально.

На цыпочках, шатаясь от зажатого смеха, прошли темный коридорчик. Ощупью, тихо открыл Сашка входную дверь, медленно-медленно, чтоб не хлопнула, не щелкнула, закрыл, и оба расхохотались.

— У тебя лицо, правда, как у вора!

— То ли еще будет с твоими фокусами.

— Нет, а представь, если мы воры. Или шпионы. Нет, какие-нибудь конспираторы.

Растаявший под весенним солнцем снег к ночи прихватило морозом — стало скользко. Изредка шуршали по асфальту машины, гулко раздавались в улицах шаги. Вдруг Сашка с маху поцеловал Алену, оба поскользнулись, чуть не упали.

— Сумасшедший — под самым фонарем!

— Так надо. Кто заподозрит конспирацию?

Подпольщиков сменили археологи. Они с Сашкой — археологи, провалились на зыбкой поляне и очутились в огромном городе. Неведомо как сохранился он под землей с далеких времен. Надо бы вернуться к своему отряду, а хочется самим определить эпоху, понять, какой народ создал этот великолепный город. Они старались угадать планировку, разглядывали детали архитектуры, спорили. Зайти бы в дом, посмотреть внутреннюю отделку, утварь! Опасно — дом (сколько веков назад он построен?) может рухнуть, они погибнут, и никто не узнает об их находке, древний чудо-город простоит еще много лет в ожидании человека. Скорей, скорей!..

Группа подгулявших солидных дядей нарушила игру. Пришлось снова «уйти в подполье». Теперь они жили в девятнадцатом году, но, как и в сорок первом:

Шла жизнь, наполненная до краев
Неукротимым дыханьем боя.

Свернув за угол, оба увидели темную фигуру впереди, одновременно узнали одежду, походку:

— Мишка! С Мариной что-нибудь?..

Бросились догонять:

— Мишка!

Он остановился, подождал их:

— В родильный отвез Мариночку.

— Разве уже?

— У нее все в порядке?

— Боится. Нервничает, плачет.

— Ну, это… А так-то все в порядке?

— Говорят, в порядке.

У подъезда института простились с Сашкой. Он долго не отпускал Алену. Миша смотрел на небо, а ей было нехорошо, неловко.

По темной лестнице общежития поднимались медленно. Алена держалась за Мишин карман:

— Как решили назвать?

— Девочку — Мариночкой, а сына не придумали…

— Вот и родится сын. А ты кого хочешь? А Маринка — кого? А приданое-то готово? Ты скажи — мы сошьем, постираем.

У дверей Мишиной комнаты (только месяц, как они получили ее) Алена спросила:

— У тебя, наверно, все кувырком — помочь прибраться? — «Тоскливо ему сейчас идти в пустую комнату». — Я, право, не хочу спать.

Миша нахмурился, глянул в темноту коридора.

— Не знаю. Поздно. Не стоит. — Опять посмотрел мимо Алены, вдруг с излишней значительностью сказал: — Заходи, — и быстро отворил дверь.

В комнате словно кто в припадке безумия перепутал все вещи: на столе, среди грязной посуды, — подушка, открытый флакон духов, на полу брошено полотенце, на расхристанной постели — грелка и Маринина тапочка.

— Она так нервничала…

— Понимаю!

«Маринка вообще неряха, а в перепуге вовсе…»

Прибирая, они тихо разговаривали. Алена ощутила, что Мишка сейчас проще, ближе ей, чем последнее время. Вспомнила, как перед Новым годом чуть не весь курс ввалился к Анне Григорьевне за советом. Что делать с Михаилом? Он обмещанился, оторвался от курса, Марина им командует. Пропесочить на комсомольском или продрать в стенгазете?

И услышали:

— Во-первых, дайте маленькому человеку спокойно появиться на свет. Девушки, надо с Маринкой помягче, подобрее, дружелюбней. Она вам не нравится, но Миша всем дорог, а он ее любит, и ребенку нужна семья. Что же теперь делать? Бороться за человека надо терпеливо, тактично, а не с бухты-барахты: пропесочить, продрать. Это легче всего и меньше всего действует. Помощь коллектива не в том, чтоб все четырнадцать пар сапог влезли в душу человека. Вы, Саша, поговорите с ним. Глаша может. Только не обижая Марину, не оскорбляя его чувство. А уж когда Марина родит, он успокоится, возьмемся покрепче. Чтоб маленького не растили мещанином.

На репетициях ребята особенно резко говорили о Наташе из «Трех сестер», о розовском Вадиме, о проявлениях мещанства в современной жизни. Пока это мало действовало. Но вот сейчас Мишка совсем прежний, каким был до Марины.

Алена уже вытирала последнее вымытое блюдце.

— Я, тогда еще девчонка, не понимала, но чувствовала, как здорово растить маленького человека. — Она для Миши начала вспоминать, как нянчила маленького братишку, а вспоминая, делала неожиданные открытия для себя. — Марина станет спокойнее — увидишь. Ребятенок — это такое дело…

Миша сидел у стола, подперев голову, смотрел на Алену, будто что-то проверяя.

Она повесила полотенце на спинку стула. «Знает, что я не люблю Маринку, нехорошо как». Открыто встретила его взгляд, улыбнулась:

— Нянчить мы поможем. У меня же опыт!

Миша встал, сунул руки в карманы — волнуется!

— Ну, ложись, Мишук. Утром тебе скажут: «Сын. Три кило четыреста граммов. Состояние матери хорошее». Ложись, поздно ведь…

Алена сняла с гвоздя свое пальто.

— Ленка, мне очень обидно… Я тебя уважаю…

Почему такой сдавленный голос? Она быстро повернулась. Миша смотрел в пол, руки в карманах брюк сжались в кулаки.

— Ты девчонка славная… Нельзя допускать… — Он откашлялся. — Нельзя… Володьке Олег набил морду, а остальные? Пойми: мы знаем, верим, понимаем, знакомы с Глебом… Но Недов, другие — не заткнешь рты: «Жила с одним, теперь с другим…»

Словно тысячи пар сапог влезли в душу.

— Постой! — крикнул Миша. — Пойми! Постой! Слушай! Вопрос об Анне Григорьевне…

Держась за ручку двери, Алена остановилась.

— Пойми же: обидно, мерзко — марают тебя, марают Анну Григорьевну как воспитателя…

Алена выбежала. Очнулась на лестнице. Села на ступеньки, ткнулась лицом в пальто, скомканное на коленях. Как долго мех сохраняет запахи…

— Глебка!

Почему позвала его? Ведь зажило, отдалилось?

— Лена, где ты? — несся сверху пронзительный Мишин шепот. — Аленка! Аленушка!

Она не отозвалась. Миша искал, звал ее и, видимо, решил, что она убежала в свою комнату. Алена сидела в темноте на холодных ступенях.

Человек в морской форме шел по мокрой палубе корабля, то вздымающейся, то падающей.

Глава шестая

Помнишь ли город
                      тревожный,
Синюю дымку вдали?

А. Блок

Занавес закрывали и снова открывали, столпившаяся перед сценой молодежь настойчиво хлопала, кричала:

«Маша, Вершинин — браво!» За кулисами зрители окружили Машу и Вершинина, Ольгу с Ириной. Большая группа вокруг Тузенбаха, Наташи, Чебутыкина.

— До сердца ваша игра доходит. Такие хорошие женщины погибали без пользы, без радости. — Высокий седой человек застенчиво поглаживает Алену по плечу, загрубевшая ладонь цепляет шелковую ткань платья Маши. — Очень замечательно играете.

— Спасибо. Спасибо! — Девушки торопливо жмут руки Алены и Валерия. — От всей нашей бригады — спасибо!

Три парня, перебивая друг друга, подошли вплотную к Валерию.

— У вас глубоко, тонко. Без этого вульгарного социологизма. Раньше, говорят, Чехова играли пессимистически, а теперь, по-моему, наоборот… Мы видели у гастролеров — не понравилось. Особенно Маша — грубо. И Вершинин — их взаимоотношения…

Валерий чуть толкает Алену локтем; он, конечно, тоже вспомнил свой спектакль в Доме ученых. Серьезные литературоведы (правда, другими словами) говорили им о том же, о чем эти парни. Алена слушает, и вспоминает, и счастлива, и, как всегда, грустно, что нет здесь Анны Григорьевны. Ведь все создала она — вырастила их, раскрыла им, дуракам, глубину и тонкость далекого, сложного мира чеховских героев, научила приближать к себе это далекое и воплощать, как свое. Алена жадно ловит все интересное, значительное — рассказать Анне Григорьевне.

— Страх как обидно становится, что вы такой неэнергичный, товарищ Вершинин! Ведь умный же человек. И барон — тоже…

— Все, ну все до последнего хорошо играют. Вы двое — особенно.

— И так жалко сестер — Ирину, Ольгу, а Машу — исключительно.

— Вы даже когда молчите, я все у вас понимаю — переживания ваши.

Валерий опять трогает Алену локтем — молодцы эти ребята! И до чего славные лица! Она опять вспоминает Дом ученых: молодой художник-москвич сказал ей: «Спектакль незаурядный. Но так молчать, как вы… Мне просто необходимо вас зарисовать».