Франсуаза Декруазетт - Повседневная жизнь в Венеции во времена Гольдони

• Название: Повседневная жизнь в Венеции во времена Гольдони
• Автор: Франсуаза Декруазетт
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02663-2

В книге французской исследовательницы Франсуазы Декруазетт на широком историческом материале воссоздана общественная и культурная жизнь Венецианской республики в XVIII веке, время ее расцвета и «упадка».

Карло Гольдони был не просто уроженцем Венеции — для многих он стал Венецианцем с большой буквы, творцом, который перенес на сцену и обессмертил все те проблемы, надежды и чаяния, которыми жили его современники.

---

«Трепещите, неправедные патриции!»

«Роскошь, разврат и испорченные нравы» — пессимизм Нани был обоснован. В Венеции шла крупная игра, и не только в загородных домах. Играли в казини, играли в ридотти. Играли даже на баржах. Так, в юности, плывя на лодке в Феррару, Гольдони сел играть в азартную игру с одним молодым падуанцем, пользовавшимся дурной славой; падуанец быстро обвинил его в мошенничестве и даже направил на него пистолет, дабы очистить его карманы от выигрыша.[297] Играли в фараон, в пикет, в испанскую игру ломбер. Страсть к игре сводила с ума. Карло Гоцци, признаваясь, что всегда играл по маленькой и никогда не поддавался тому, что он — в духе цензоров того времени именует «вредной роскошью», тотчас добавляет, что это произошло исключительно благодаря чуду. Другим подобного самообладания дано не было. Казанова усердно посещал Ридотто.[298] Не миновал его и Лоренцо Да Понте. Первая часть его «Мемуаров» является описанием спуска в ад, начинающегося возле карточного стола, от магического притяжения которого он освобождается только решив покинуть «сию крайне опасную столицу».[299] Под его пером возникает захватывающая картина разорившихся патрициев и «барнаботи», лихорадочно толпящихся у игорных столов и буквально на лету хватающих каждый дукат, словно именно он должен стать для них спасительной соломинкой: «Как только я выложил деньги на стол… в дверь постучали. Это был брат хозяйки. Увидев деньги, он, испустив торжествующий вопль, протянул к ним руку, более похожую на лапу хищной птицы, и они тут же исчезли — более половины у него в карманах, а оставшиеся в двух носовых платках».[300] Сам Да Понте относится к тем, кто, растратив все деньги, находит утешение в забвении, отправляясь спать в «комнате вздохов». Сцена поистине театральная. Без сомнения, Да Понте пытается бросить тень на тех, кого он считает подлинными виновниками своих несчастий, тех, кто в 1779 г. дерзнул осудить его на «семь лет мрачной тюрьмы» за распущенность и святотатство. Однако когда в 1771 г. юный Дзанетто Кверини из Мадрида, где он трудится в составе посольства, пишет своей супруге, Катерине Контарини, что карточные долги его возросли до 56 тысяч дукатов и, учитывая повседневные расходы, предусмотренные его должностью, положение его становится поистине критическим, так что, дабы избежать насмешек людей своего круга, ему остается либо наложить на себя руки, либо прикинуться сумасшедшим, — ни о каком театре здесь и речи нет.[301] Гольдониевский Флориндо из «Игрока», снедаемый такой же плачевной страстью, на самоубийство не покушается, но, желая поправить дела, готов жениться на дряхлой старой деве, однако вовремя раскаивается.[302]

Многочисленные меры, принимаемые по ограничению количества игорных домов и контролю над ними, доносы, что, поощряемые Советом десяти, пишут привратники и гондольеры, пытаясь в каждом собрании усмотреть какое-либо подозрительное или безнравственное сборище,[303] и — венец правительственной активности, направленной против игорных заведений, единогласно принятое в 1774 г. решение Большого совета о закрытии игорного дома Ридотто вполне сравнимы с любыми литературными гиперболами. О посещаемости Ридотто ярче всего свидетельствуют цифры: заведение это приносило Республике более 100 тысяч дукатов в год, не считая ежегодных 600 тысяч лир, поступавших в казну от продажи примерно 30 тысяч баут — масок, которые в обязательном порядке надевали при входе. Многие венецианцы, в том числе и Гольдони, считали закрытие Ридотто важной и мудрой мерой, направленной на оздоровление общественного климата и спасение Республики,[304] однако были и те, кто считал, что подобные меры свидетельствуют не столько о заботе властей о будущем, сколько о широком распространении искомого порока и невозможности поставить под контроль игорные страсти.

Но не только из-за этого патриции перестали проявлять служебное рвение. Уже в 1677 г. правительство запретило ректорам, проведиторам и прочим чиновникам Республики «по той или иной причине не являться на место службы без особого на то разрешения Совета и решения Коллегии и Сената». Вышел указ, гласивший, что Сенат не должен давать нобилям «никаких льгот, помимо тех, что записаны в законе»: Синьория могла освобождать нобилей от службы только в силу возраста или же заслуг, оказанных Республике их отцами или братьями. В случае необходимости Республика имела право продавать должности — как это было в конце XVII в. во время военных действий на Крите; деньги, поступавшие от этих продаж, назывались «запасом Совета». В XVIII в. торговля должностями уже не имела никаких благородных оснований, ибо наблюдается резкое увеличение числа просьб об освобождении от должности; особенно упала популярность мест, где служебные нарушения карались высокими штрафами. Каждый разрабатывал свою особую стратегию увиливания от службы — напоминал, что он уже занимает несколько должностей, жаловался на семейные или финансовые затруднения и обещал выйти на службу сразу же, как только с ними справится. Чаще всего не желавший служить соглашался заплатить штраф, пусть даже значительный, однако все же не столь обременительный, как служебные расходы. Можно было также заключить соглашение с электорами Большого совета, чтобы они не выдвигали соответствующую кандидатуру на нежелательные для нее посты. Нобили из числа электоров могли найти благовидный предлог, чтобы не явиться на заседание и таким образом отложить или отменить вовсе процедуру избрания своего коллеги.[305] В случае отсутствия кворума Большой совет переносил заседание:

Когда Большой совет собрался, чтобы избрать судей и чиновников на ответственные должности, и было установлено, что необходимое число нобилей на собрании не присутствует, то всех, кто пришел, поблагодарили~ и перенесли заседание на 30 января.[306]

Даже ряд налоговых послаблений не остановил массовый отток нобилей с государственной службы, и меры эти тяжким бременем легли на государственный бюджет. Около 1741 г. практика увольнений стала настолько обыденной, что в своих письмах в Геную Гольдони без всяких комментариев фиксирует прошения об отставке, даже когда речь идет о достаточно престижных должностях:

В последний четверг Сенат освободил от должности сухопутного генерала Корнаро. На его место был избран Симеон Контарини, прежде служивший балио в Константинополе.[307]

В свою очередь Симеон Контарини также просит об отставке; Сенат сначала отказывает ему, однако затем отставку принимает.[308] Довольствуясь ролью застенчивого критика, Гольдони с удивлением отмечает, что в конце концов Сенат решил никого не избирать на эту должность, объяснив это тем, что она «совершенно бесполезна, ибо в настоящее время Италия наслаждается миром и покоем».

Упоминая о костюме, который носили адвокаты, заседавшие во Дворце дожей, и который он, вступив в должность в мае 1732 г., также должен теперь носить, Гольдони с явным удовлетворением подробно его описывает: дорогая ткань (тончайшее сукно), черный бархатный пояс, украшенный серебряными бляхами, мех, обрамляющий горловину, а главное, рукава, которые «как зимой, так и летом свисали до земли», напоминая о том, что в Венеции «адвокатское платье было сродни одежде патриция».[309] Тщеславие вполне понятное, свойственное тем, кто только что получил «социальное повышение», став одним из нотаблей, то есть приблизившись к правящей верхушке. Патриции, напротив, в большинстве своем не придавали никакого значения этому костюму. Однако согласно постановлению 1704 г. тот, кто выходил из дому, будь то днем или ночью, без надлежащего костюма, рисковал получить пять лет «тюремной камеры» и уплатить штраф в тысячу дукатов. И все же адвокаты предпочитали носить «запрещенную одежду» — tabarro, широкий плащ из тонкой ткани, не стеснявший движений; в нем они не выделялись в толпе горожан.[310] Некоторые, прежде чем явиться на службу, отправлялись размяться и «поиграть в мяч»: это можно было сделать на калле деи Боттери и Фондаменте нуове; играли обычно в штанах до колен и облегающем полукафтане.[311] Затем наиболее дерзкие в надлежащих одеждах шли в кафе или в лавку и только потом направлялись во Дворец; разумеется, подобное поведение вызывало суровые нарекания.

Нобили умели браво расправляться и со службой, и с надлежащими одеждами. Но их собственная численность неуклонно сокращалась: они редко женились и производили крайне мало потомства. В декабре 1761 г. Градениго, бывший в курсе всех рождений, бракосочетаний и кончин в благородных семействах, отмечает, что все вышеуказанные события имеют тенденцию к уменьшению: последние представители мужского пола родились еще до 1700 г., последующие же не имели мужского потомства или же потомства, имеющего право заседать в Сенате. «В тот же самый год, по случаю реформы, Франчески также отмечал, что вотчины нобилей оказались под угрозой, ибо вопрос о потомстве был весьма проблематичным».[312] Действительно, более двух третей благородных родов угасает где-то между серединой XVII и началом XIX в. Только между 1670 и 1700 гг. умирают последние представители семи знатных семейств. В системе, при которой вся политическая и административная жизнь сосредоточена в руках нобилей, это означает приостановку действия целых институтов, особенно когда известно, что в гражданской, судебной и морской администрации было двести пятьдесят должностей и ответственных постов. В 1620 г. нобилей, имевших право заседать в Большом совете, насчитывалось две тысячи. В 1797 г. их осталось немногим более половины — тысяча девяносто. Поэтому в своих торжественных поэмах, сочинявшихся по случаю бракосочетаний отпрысков патрицианских семейств, Гольдони желал молодым супружеским парам плодовитости и блестящего будущего их потомству. Совет, численность которого постоянно уменьшалась еще и за счет необходимости отправлять ряд его членов «работать» на материк или же за границей, более не являл собой идеальную модель демократии для одного немногочисленного общественного сословия, которой он по идее должен был быть. Об этом неустанно твердили реформаторы, желавшие, чтобы всех подданных Республики благородного происхождения, занятых на службе на материке, призвали обратно, ибо, как правило, занимавшие посты вдали от Венеции исключались из членов Совета.[313]