Франсуаза Декруазетт - Повседневная жизнь в Венеции во времена Гольдони

• Название: Повседневная жизнь в Венеции во времена Гольдони
• Автор: Франсуаза Декруазетт
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02663-2

В книге французской исследовательницы Франсуазы Декруазетт на широком историческом материале воссоздана общественная и культурная жизнь Венецианской республики в XVIII веке, время ее расцвета и «упадка».

Карло Гольдони был не просто уроженцем Венеции — для многих он стал Венецианцем с большой буквы, творцом, который перенес на сцену и обессмертил все те проблемы, надежды и чаяния, которыми жили его современники.

---

Франсуаза Декруазетт Повседневная жизнь в Венеции во времена Гольдони

Введение

Почему это Венеция маленькая?

Знайте, я Венеция великая!

К. Гольдони. Маленькая Венеция[1]

В одной неаполитанской сказке начала XVII в.[2] принц в поисках идеала женской красоты отправляется в долгий и опасный путь, ведущий его сначала к «зеркалу Италии, дворцу добродетельных людей, великой книге чудес искусства и природы», где он получает дозволение следовать дальше в Левант. И зеркало, и дворец, и великая книга чудес — это все Венеция. Спустя два века Ипполит Тэн, удобно устроившись в гондоле и вдыхая «влажный» воздух, разлитый над каналами, взирает на «кружево колоннад, балконов и окон»[3] и восхищенно восклицает: «Воистину, это жемчужина Италии!» Однако уже в 1837 г. для Бальзака Венеция была всего лишь «жалким обшарпанным городом, который с каждым часом неустанно погружается в могилу», городом, где неумолимая вода, словно предвещая скорую его гибель, развешивает на цоколях домов печальную «траурную бахрому»[4]. А в конце XIX в. бескомпромиссный Золя и вовсе не видит никаких перспектив для возрождения «города-безделушки», где нет ни осени, ни весны, ни улиц, ни птиц, а посему его пора помещать под «стеклянный колпак»[5].

В XVIII в. блистающая роскошью и медленно погружающаяся в воды лагуны Венеция, по мнению одних, замерла в ожидании собственной гибели, а по мнению других, напротив, по-прежнему была полна жизни, музыки и удовольствий и радовала своими шумными празднествами. Противоречивый город постоянно является объектом восторгов и вопросов, зачастую совершенно противоположных. О венецианских противоречиях написано немало. Однако, возможно, те, кто писал о них, слишком часто стремились связать их с неожиданным падением Республики — роспуском 12 мая 1797 г. Большого совета, олицетворявшего десять веков ее славной истории; негативно оценивая это событие, они считали его признаком конца, наступления которого следует ожидать в обозримом будущем. Но, скорее всего, Венеция, Владычица, Светлейшая, повелительница средиземноморской торговли, была все та же. И следовало говорить не столько об «упадке» или об объявленной смерти, сколько о переменах, начавшихся, впрочем, задолго до XVIII столетия. В Венеции всегда чутко относились к любым новшествам, к любым переменам, происходившим за пределами Республики. Недавние работы, написанные по результатам архивных поисков и системного анализа документов из многочисленных канцелярий Венеции, показали это достаточно ясно. Статьи, опубликованные в сборнике «Storia della cultura veneta»{1}, исследования по социальной и политической истории Гаэтано Коцци и его коллег, работы Джанни Беллавитиса и Эннио Кончина о городских структурах и их трансформациях, исследование Манлио Брузатин о Венецианской области, труды Пьеро Дель Негро, Джорджио Бузетто, Фолькера Хунеке о политической, экономической и общественной жизни аристократических семейств, об их отношении к браку, книга Матильды Гамбьер о женщинах, а также исследования парижской группы под руководством Алессандро Фонтана, посвященные последним дням Венецианской республики, и анализ депеш, отправленных венецианскими посланниками из Парижа, позволили нам уточнить, пополнить, а в некоторых случаях и изменить наши представления о противоречивом XVIII столетии. Перечисленные выше труды — лишь небольшая часть работ, которые будут упоминаться на этих страницах. В свете этих исследований перед нами предстает город, легко сводящий счеты с прошлым и жадно стремящийся ко всему новому, динамично развивающийся, но постоянно сталкивающийся с проблемой выбора между необходимостью перемен и глубоко укоренившимся доверием к своим многовековым институтам. Поэтому, на наш взгляд, будет весьма полезно обобщить полученные данные. Осталось только решить, как это сделать.

Венеция и Гольдони. Их неразрывное единство очевидно. «Я родился в Венеции, в 1707 году, в красивом большом доме, расположенном между мостами Номболи и Донна Онеста, на углу улицы Ка Чентанни, в приходе церкви Сан-Тома»[6]. Этими строками, взятыми из введения к «Мемуарам», написанным между 1784 и 1787 г. по-французски в Париже, Карло Гольдони скрепил для своих будущих читателей узы, связывающие его с Венецией, став для многих не просто уроженцем этого города, но Венецианцем с большой буквы. Гольдони ходил по улицам Венеции, по ее мостам и папертям не только как любознательный турист, но и как творец, сочиняющий интригу и отыскивающий прототипов своих персонажей. Он сам пишет о том, как всегда любил подмечать забавные подробности из жизни своих соотечественников, различные стороны их поведения, их промахи и проявления страстей, с которыми ему доводилось сталкиваться где-нибудь на calle (улице) или campo (площади). Увидев достойное его внимания зрелище, он тотчас — в форме диалога или сценки — записывал на клочках бумаги свои наблюдения, прибегая, таким образом, к своего рода автоматическому письму, этой своеобразной форме выражения симбиоза человека и города.

Было уже предпоследнее воскресенье карнавала; а у меня не было написано ни одной строки… заключительной пьесы, более того, я даже не знал, о чем буду писать.

В тот самый день я вышел из дому; чтобы погулять по площади Святого Марка и посмотреть, не навеют ли мне какие-либо маски или фигляры сюжет комедии~ Внезапно я встретил под аркадой башенных часов человека, который сразу поразил меня и доставил желанный сюжет.

Это был старый армянин, плохо одетый, ужасно грязный, с длинной бородой, который бродил по улицам Венеции и продавал сухие плоды своей родины, называемые им «абаджиджи». Этого человека можно было встретить повсюду, и я сам встречал его уже много раз; все хорошо знали его и настолько презирали, что, когда хотели посмеяться над какой-нибудь девушкой, стремившейся выйти замуж, ей предлагали в женихи «Абаджиджи».

Большего мне не надо было; я вернулся домой вполне удовлетворенный, заперся у себя в кабинете и стал обдумывать народную комедию под заглавием «I Pettegolezzi»{2}[7].

Венеция отдается страстно, а Гольдони берет решительно, не раздумывая; преодолевая на бумаге не взятый им в реальной жизни барьер отцовства, он пишет, что в результате его тесного общения с городской средой рождаются героини его пьес, чьи поступки при такой манере письма вполне можно рассматривать как «истинную картину нравов и жизни граждан Венеции». Гольдони видит площади, улицы и перекрестки, эти постоянные, традиционные места действия комедии, в «венецианском» ракурсе, изменяя, подобно Каналетто или Гварди, углы наблюдения, и наполняет эти места звуками и живыми людьми — иначе говоря, жизнью.

Вид на Канал Гранде, где плавают гондолы. С одной стороны дощатый навес, прикрывающий вход в театр. С другой стороны — дверь, через которую покидают театр, и окошечко, где продают билеты. Время от времени мальчишка выкрикивает: «Подходите, господа маски, покупайте билеты, десять сольдо с человека, а тому, кто платит за всю компанию, господа маски, тому билет в первые ряды!» На другой стороне улицы стоит скамья, где вполне могут разместиться четверо. Повсюду фонари, как это обычно бывает возле театров… Юный зазывала то и дело выкрикивает: «Подходите, покупайте билеты!..»[8]

Понятно, почему Стендаль в 1817 г. сравнил комедии, называемые обычно «венецианскими» (написанные на венецианском диалекте и повествующие о жизни улиц и перекрестков), с «фламандской живописью, изображающей правду жизни и низменные нравы простонародья».[9]

Однако главное не в этом. В сущности, Гольдони ошибочно называют венецианцем. И сам он охотно поддерживает это заблуждение в умах своих читателей: «Мой род происходил из Модены, но сам я, как и отец, родился в Венеции. Мог ли я воспользоваться привилегией иностранцев? Не думаю»[10]. Однако отец Гольдони — уроженец Модены, сам он учился в Римини и Павии, женился в Генуе (почему он не взял в жены венецианку?), впервые испытал себя на театральном поприще в Милане, в юности много странствовал по всей Венецианской области, некоторое время занимался медициной в Удине, начинал адвокатскую карьеру в Пизе, долго жил в Парме, несколько раз (и все неудачно) пытался поставить свои комедии на сценах Рима, долгое время стремился попасть в Неаполь, восхищался Болоньей, городом, бывшим, по его словам, самым просвещенным во всей Италии, а также местом жительства его близкого друга, маркиза Альбергати Капачелли… Словом, жизнь его и карьера протекали в значительной степени за пределами Венеции. Разумеется, большую часть времени он проводит на севере Италии, неподалеку от города дожей, но все же не в самом городе, отчего его можно сравнить с танцором, исполняющим завораживающий танец вокруг женщины, которую он и боится и обожает одновременно, а главное, никак не может добиться ее расположения. А когда красавица наконец завоевана, восхищение быстро сменяется презрением, за которым следует расставание: в 1762 г. Гольдони уезжает в настоящую столицу — в Париж, город, которым он восторгается уже давно. В Венеции правительство отказывает ему в содержании, публика отрекается от него, враги начинают бешеную травлю[11]. Париж же, напротив, распахивает ему свои объятия: здесь он хорошо известен как либреттист и автор, чьи сочинения охотно переводят на французский язык, дабы оживить итальянскую комедию и создать пока еще не существующую итальянскую оперу[12]. От него ждут театральной реформы, и он решает оправдать ожидания. Два года он проводит вдали от Италии; за это время он выучивается бегло говорить на трех языках, все три культуры становятся ему близки. Жизнь его напоминает калейдоскоп: гостиницы, дороги, сюрпризы судьбы, встречи, смешение культур… В конце концов оказывается, что в общей сложности он проводит в изгнании тридцать лет.