Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

• Название: Изгнанник вечности, полная версия
• Автор: Сергей Гомонов
• Жанр: Научная Фантастика

Фраза-лидер:

«Сам себе и враг, и бог»…

Там, любознательный Путник, обнаружишь ты мир, полный всесильной магии, а также необычных явлений и знаний, носителями которых являются «бессмертные». Там люди при встрече говорили друг другу: «Да не иссякнет солнце в сердце твоем», а прощаясь: «Пусть о тебе думают только хорошее». Там «человек человеку — волк» (читай — друг), но может оказаться и так, что «человек человеку — человек». Не в лучшем смысле этого слова…

И когда человек явил свои пагубные стороны, позволил проявиться лжи, зависти, алчности, мелочности, ревности и беззаконию, явились в наш мир беды… Человек все-таки победил магию: он ее лишился…

Это история о том, как погибал Оритан. О том, как ори тяжело и скорбно искали себе новый дом взамен той ледяной пустыне, в которую превращалась их Колыбель. О том, как они любили и ненавидели, сражались за жизнь и погибали, побеждали и проигрывали.

Они стояли у истоков. Они сотворили наш нынешний мир. Они достойны того, чтобы мы, их потомки, знали о них.

На фоне быстрого угасания двух могущественных миров прошлого — Оритана и Ариноры — на Земле разворачиваются события, связанные с судьбой тринадцатого ученика целителя. Учитель всеми силами старается помочь тому вспомнить и осознать самое себя. Но слишком большое сопротивление со стороны объективной реальности лишь усугубляет ошибки Падшего Ала — того самого тринадцатого ученика, душа которого, однажды расколовшись, воплотилась сразу в трех телах.

Такая же беда произошла и с его попутчицей: отныне она воплощена в двух женщинах, которые… до смерти ненавидят друг друга, и речи о примирении не может и быть!

И остается лишь выяснить: в ком же из воплощений тринадцатого ученика затаился Минотавр — страж лабиринта, попасть в который можно лишь после жуткого испытания?!

КНИГА ПРЕДВАРЯЮЩАЯ ЦИКЛ

Приключения героев продолжатся в наше время в романе

«Душехранитель»

---

— Если бы все было так просто, мы давно бы уже сговорились… У них диктатор, Ведомство для них ничто, они подчиняются исключительно правителю.

— Но разве ты не хотела заняться этим?

Ормона фыркнула:

— Мало ли чего я хотела! Если бы это было осуществимо, я еще три года назад поехала бы туда, будучи куда как в лучшем виде, чем теперь…

— Куда лучше-то? — немного обиделась Танрэй — видимо, поняла, что если Ормона так высказывается о самой себе, то какого же она мнения о ней, маленькой и рыжей неумехе!

— Ладно, будет с тебя лести. Посмотрим, какие новости привезут Сетен с Паскомом…

Танрэй со вздохом улеглась на бок и подперла голову рукой:

— Мне за них страшно. Когда до нас доходят слухи, что там творится, я схожу с ума. Как мог Оритан, как могла Аринора докатиться до этого? Где древние «куарт», ведущие людей по их Пути?! Что с нами со всеми, Ормона?

— Смерть проверяет всех на прочность. Значит, мы не годимся для ее проверок…

— А жизнь?

— А жизни, по-моему, уже давно на все наплевать.

И, закусив губу, Танрэй смолчала. Она не нашлась, что ответить.

* * *

Сердце бешено колотилось, когда он входил в жилище родителей. После интерната Тессетен вернулся туда, где родился и вырос, а родители по традиции переехали в дом, где росла его мать.

С отцом у него всегда были доверительные отношения, а вот мать, кажется, сына побаивалась с самого детства. Он напугал ее своим видом при рождении, и забыть это она была не в силах. Хотя по-своему, наверное, любила. В глубине души.

Отец встретил его у дверей. Совершенно седой, пожилой северянин все еще был удивительно красив и даже статен в свои восемьдесят два. Со спины их можно было перепутать с сыном, которому сейчас было только сорок.

— Да не иссякнет солнце в твоем сердце, — сказал он Тессетену. — Ты с плохими вестями?

— Нет, — обнимая отца, ответил тот. — Наоборот — с хорошими.

В порядком выцветших от старости глазах мелькнул лучик:

— С хорошими? Как непривычно! Но я спросил, потому что мама твоя тяжело болеет — не хочу ее пугать дурными вестями…

Сетен огляделся. Тут пахло пылью и умиранием. Этот дом, некогда принадлежавший деду с бабкой, был ему чужим. Родители матери ненавидели зятя-аринорца, и неприязнь их перекинулась на светлоголового внука, еще и удвоившись из-за его безобразия. Сетен всегда старался спрятаться от них, чувствуя все, что испытывали они при виде «этого маленького чудовища». Сердце его наполнялось чернотой, схватывало болью, лицо курочило судорогами, превращая его в ходячий кошмар, и он сломя голову бежал прочь, чтобы где-нибудь отлежаться, переждать…

— Хочу опять предложить вам переезд на Рэйсатру, отец, — сказал он. — Крепко подумайте.

Старик покачал седой головой:

— Я поехал бы с тобой, Сетен, но мать совсем плоха. Ей не выдержать дороги… Хочешь увидеть ее? Она недавно тебя вспоминала, хотя вспоминать что-то ей все труднее и труднее. Ты все время кажешься ей мальчишкой, каким был перед отъездом в интернат…

— Так всё плохо?

— Да… плохо… Когда кулаптры занимались в Эйсетти своими прямыми обязанностями, а не войной, они говорили, что ей осталось немного. Не знаю, что они имели в виду, но с тех пор она протянула уж больше трех лет… Иногда думаю — скорей бы уж отмучилась… Время от времени она приходит в себя, спрашивает, нет ли от тебя известий, интересуется, как твоя жена. Словом, когда сознание прочищается, она что-то соображает… Но длится это недолго, потом опять наступает помрачение… Это все от плохих сосудов, как говорили кулаптры… ее мать закончила тем же…

Они поднялись к спальне матери. Договорив, отец пустил Сетена вперед.

От былой красы южанки не осталось и следа. Тессетен вообще не узнал бы в этой изможденной старухе свою мать, увидь он ее в другом месте. В точности как и приятель-Ал на Ариноре, Сетен появился на свет у своих родителей поздно, только в отличие от Ала ни сестер, ни братьев у него не было. Но мама всегда, до последнего, выглядела очень молодо, и красота ее не иссякала. Что же сотворила с нею эта проклятая многолетняя хворь, с которой не смог справиться даже Паском, не раз пытавшийся поставить бедную на ноги!

Она спала. На столе возле кровати стояла беломраморная фигурка танцовщицы, и Тессетен удивленно обернулся.

— Да, да… С недавних пор она полюбила ее и заставила принести из чулана.

Сетен ощутил горечь, но улыбнулся в ответ:

— Как же она негодовала когда-то, узнав в ней себя…

Отец кивнул:

— А теперь она мечтала бы хоть немного походить на нее, на ту себя… А ты… совсем забросил?..

— О, из камня — да. Нет времени. Но глиной иногда забавляюсь — она помогает собрать мысли, даже если просто мнешь ее бесцельно в руках…

— Не бросай. Пусть хоть что-то тешит душу. Когда вы уезжаете?

— Завтра. Я нарочно пришел так, чтобы у вас не было времени передумать, если согласитесь. Я позову помощников, они все запакуют и быстро перенесут на корабль, а сами мы полетим на орэмашине.

— Нет, прости… Жаль тебя разочаровывать, но мы уж как-нибудь тут… А тетка Ормоны что же — поедет? Жива она?

— Я не нашел ее. Соседи говорят, что она куда-то уехала, но не знают куда… А еще у многих ори в Эйсетти сыновья на войне, и они отказываются ехать, хотят дождаться мальчишек на Оритане.

Старик покачал головой и присел на скамью у входа:

— Всё перевернулось… К сыну покойного Корэя заходил?

— Да. Мы были у них с Паскомом. Учи… советник хотел забрать отсюда их, а главное Фирэ — это брат одного нашего гвардейца, но господин Кронодан и его жена в один голос отказались: мальчик сейчас служит где-то на Полуострове Крушения близ Рэйодэна.

— Сколько ж ему, если служит?

— Не уточнял. Семнадцать, восемнадцать… Молодой, в общем.

— Молодой…

Тут больная зашевелилась, выходя из сна. Сетен сбросил плащ на пол и встал у изголовья на колени, чтобы видеть ее лицо вблизи. Непонятная судорога прокатилась у него от подбородка ко лбу — в точности как там, на корабле, когда он был рядом с истинной попутчицей и чувствовал себя как после волшебного сна о мече — сказочно богатым и не по-земному счастливым…

Старуха раскрыла ввалившиеся глаза и уставилась на него. Запавшие синеватые губы ее растворились, и она хрипло каркнула:

— Кто вы?!

— Это Сетен, сын наш, — обреченно махнув рукой, подсказал отец.

Она недоверчиво вперилась в лицо гостя:

— Сетен?!

— Да, мам, — ответил Тессетен.

Услышав его голос, нисколько не изменившийся за много лет, старуха чуть-чуть успокоилась:

— Ты, видно, снишься мне теперь. Я всегда мечтала, чтобы ты был таким, и потому ты мне таким и снишься… Я, мой мальчик, в плену у этого тела, если его можно назвать телом.

Речь ее становилась все более внятной и последовательной, а болезнь будто бы попятилась, и вот уже черты прежней красавицы проступили на бледном лице, только волосы по-прежнему седы да голос надтреснутый, старушечий…

С удивлением следил за нею муж. Давно она не приходила в себя так надолго…

Они говорили о том, о сем, но Сетен все не решался сказать про отъезд, зная, что отцу это может не понравиться.

— Мне часто снится твоя жена, — вздохнула старуха. — Она стоит у меня в ногах и смотрит, смотрит. Мне так жаль ее…

— Жаль? — удивился Тессетен, подумав, что ослышался. — Жаль Ормону?

— А! Не твоего ума это дело. Не говорит — значит, не хочет. Вот твой отец знает обо мне всё — и что хорошего? — она полушепотом рассмеялась. — Мужчина не должен знать, что творится у его жены в потрохах, иначе это уже не муж, а сиделка…

Отец пожал плечами, соглашаясь, но не издал ни звука.

— Мам, о чем вы говорите?

Она вяло махнула рукой и тут же уронила сухую кисть обратно на одеяло, оглаживая и перебирая ткань, словно на ней выросли волосы.

— Ты только попроси Ормону, когда приедешь туда — пускай она меня отпустит. Я знаю, она привязана к нам с тобой, ко всему, что связано с тобой, и потому держит меня тут и не позволяет уйти… Но я устала. Не надо больше этого. Ты ей скажи. Просто скажи.

Тессетен растерянно обернулся к отцу за подсказкой, и тот покрутил рукою вокруг головы.

Голос матери стал слабеть, речь — путаться, и вскоре больная снова заснула.

— Вот так чаще всего и бывает, — полушепотом сказал старик, прикрывая дверь, когда они вышли. — Всё-то ей мерещится, что Ормона на нее смотрит и смотрит. Заставила убрать зеркала — не хочу, говорит, чтобы она еще и на меня жертвовала. Выдумала себе что-то и чудит… Тяжело с нею стало. Было нелегко, а стало еще хуже.

Но Сетен все же не мог расстаться с мыслью, что слова матери не лишены основания, какими бы странными ни казались те речи.