Садриддин Айни - Рабы

• Название: Рабы
• Автор: Садриддин Айни
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

В романе «Рабы» С.Айни широко и на конкретном материале раскрывает жизнь народов Средней Азии до революции и после нее.

Безрадостна и темна жизнь угнетенного, а жизнь рабов и женщин — ужасна. Недаром Некадам, герой романа, сравнивает свою жизнь с положением птицы, попавшей к змее.

Но всему приходит конец. Приходит конец и безраздельному господству баев и мулл, народ с оружием в руках борется за равноправную, счастливую жизнь. Бывшие рабы берут власть в свои руки и начинают строить новое общество.

---

— Ого, я часа три-четыре поспал!

Он умылся из тяжелого кувшина и поздоровался:

— Как ты поживаешь, Рузи? А как ты, Сафар?

— Слава богу! Слава богу! — отвечали пастухи. — А вы как?

— Слава богу, хожу пока по земле!..

Кулмурад перенес верблюжью попону в тень юрты и расстелил ее там.

— Проходите сюда, в тень.

Шакир сел на попону, а пастухи остались сидеть на земле.

— Садитесь сюда! — позвал Шакир.

— Человек из праха создан. Не беда, если и посидит на земле, — ответил Рузи.

— Я-то ведь тоже создан не из верблюжьей попоны.

— Вы гость! — сказал Сафар-Гулам. — «Гость выше твоего отца», как говорится.

— Ну, если ты меня столь почтил, будь здоров! — пошутил Шакир, обернувшись к Кулмураду.

Кулмурад наливал в котел воду из глиняного кувшина.

— Будьте и вы здоровы за то, что пришли проведать друзей и забытых родственников! — серьезно ответил Кулмурад и насыпал в котел чашу промытой джугары.[100]

— Но твои вши и клещи меня тоже почтили. Я во сне их не замечал, а сейчас все тело зудит. И весь я покрылся красными пятнами и волдырями, как от лихорадки.

— Простите, Шакир-ака, — серьезно ответил Кулмурад, — я ведь предупредил вас. Теперь вы, может быть, поняли, что хоть нас они и не заедают до смерти, но надоедают хуже смерти.

Рузи внимательно посмотрел на Шакира:

— Постарели вы, брат Шакир, в бороде уж и седина есть.

Шакир захватил в руку свою большую бороду, округлявшую его белое веснушчатое лицо, и, осмотрев ее, сказал:

— Что ж, пора. За пятьдесят перевалило. И то хорошо, что черных волос у меня пока больше, чем седых. А тебе, Рузи, сколько? У тебя ведь тоже уже проседь.

— Сорок пять. Меня не годы состарили. Работа тяжелая, сам всегда наполовину голодный…

— Мне двадцать семь, — сказал Сафар-Гулам, хотя никто не спрашивал его о возрасте. — Но если б я дал бороде расти, как она хочет, в ней было бы седых волос больше, чем черных. Чтоб не огорчать вашу невестку, я каждое утро выщипываю из бороды все седые волосы.

Невесткой собеседника, по старому обычаю, называли свою жену, ибо не принято было говорить о своей жене при посторонних мужчинах.

Кулмурад снял с головы ветхую тюбетейку и показал голову:

— Вот до чего я дошел в свои двадцать шесть лет!

Все засмеялись: от затылка до лба голова Кулмурада была голой, а кожа, загорев, отливала, как раскаленная медь.

— Хорошо, что у тебя волосы вылезли сами. А не то тебе пришлось бы их выщипывать вроде меня. Наверняка их лучше выщипывать из бороды, нежели из головы, — сострил Сафар-Гулам.

— Ты переносишь мучения ради красоты! Это похвально для молодожена. Но потом перестанешь выщипывать свою бороду, вот увидишь, — ответил Кулмурад.

— Ты недавно женился? Желаю тебе счастья! — поклонился Шакир Сафар-Гуламу.

— Спасибо за поздравленье! С год уже женат.

— Как же это ты?

— Не спрашивайте! Мне было пятнадцать лет. Бай взял меня работать и обещал, что за это женит меня. Десять лет я на него работал, но о женитьбе ничего не было слышно. Я уже хотел бросить у него работу и уйти. У бая в доме была девушка. Во время засухи, когда ей было десять лет, бай купил ее за пуд джугары у моих родственников. Она у него работала десять лет, но о свадьбе бай и не заикался. Когда я сказал, что уйду, он поневоле просватал ее за меня. Я еще два года проработал. Но, вижу, бай молчит. Я рассердился и снова решил уйти. Тут в это дело вмешались старики и старшины и уговорили бая, отдали мне эту девушку, но с условием, что я проработаю у бая еще десять лет.

— Ведь дом твоего отца на улице Рабов развалился. Где ж вы с ней живете?

— Она до сих пор в доме бая доит коров, ходит за скотом, варит еду, печет лепешки. А я круглый год в степи со стадом. В три, в четыре месяца раз хожу в деревню. Спим на сеновале. А утром вымоешься в реке и опять в степь.

— Хоть мы потомки освобожденных рабов, а живем не лучше, чем наши деды и отцы-рабы, купленные на золото. И они жили так же, не вижу я разницы! — сурово сказал Кулмурад. — И тогда хозяева говорили, что раб, который много времени проводит с женой, плохо работает.

— Давно ты не был в деревне?

— Уже сорок пять дней! Просил хозяина отпустить меня на день. Он говорит: «Пойдешь в пятницу». Наступила пятница, приехал хозяин, я собрался, а он — мне: «Ты куда?» — «В деревню». — «Нет, сегодня не надо, там неспокойно». — «Что неспокойно, что случилось?» Он сказал, что в Бухаре поссорились кадымисты с джадидами, джадиды потребовали у эмира свободы, а эмир их разогнал, а несколько человек убил. Я спросил у хозяина: «Какое мне дело до Бухары?» А он мне ответил: «От эмира и кушбеги на имя четырех правителей туменя пришло письмо, и там сказано, что надо быть осторожными со всеми дурными людьми, а особенно с теми, которые из рабов. А раз ты из рабов, не надо тебе туда ходить».

Сафар-Гулам взглянул на Шакира.

— Да, еще вот что: по словам Урман-Палвана, нашего бая, судья говорил старостам об опасных людях и назвал вас. И сказал: «Если вы где-нибудь увидите Шакир-Гулама, тут же его хватайте!» В чем дело? Разве вы сделали ему что-нибудь дурное?

— Он стал мне врагом после того, как я выступил против амлакдара и сказал, как он собирает подати. И меня ловят еще потому, что я присоединился к джадидам.

— Эге, вон в чем дело! — удивились и Сафар-Гулам и Рузи. Кулмурад, занятый своим котлом с похлебкой, перемешал ее и подошел, с удивлением глядя на Шакира.

— Про джадидов говорят, что они неверные. Как же вы могли присоединиться к ним?

— Пустые слова! — ответил Шакир, но слегка смутился. — Джадиды такие же люди, как и мы с вами. Дети мусульман и сами мусульмане. Они добиваются того, что будет полезно для людей. Но их требования невыгодны эмиру, его придворным и муллам, вот они и объявил и джадидов богоотступниками.

— Но какой же пользы для народа хотят джадиды? — озабоченно спросил Кулмурад.

— Я уже говорил тебе об их требованиях. Еще раз скажу, чтобы слышали все: они хотят преобразования школ, уничтожения торговли худжрами в медресе, взимания налога с земли, а не с урожая.

— Хорошо, — сказал Кулмурад. — Оставим разговор о медресе и о школах. В этом мы ничего не понимаем. Но какая нам польза от налога с земли?

— Кому это — нам?

— Мне, Рузи, Сафар-Гуламу. Я могу назвать тысячи человек. Назвать? Тысячу семейств бывших рабов назову. Из одного только Шафриканского туменя, у которых нет ни земли, ни воды. Если вам и этого мало, то я назову батраков, поденщиков, издольщиков, пастухов, которые работают на баев и составляют больше половины крестьян каждого селения. Им, безземельным, какая польза или какой вред от того, с земли или с урожая будут собирать налог?

Коса Шакира нашла на камень, он поспешил уклониться от вопроса:

— Одно из требований джадидов — свобода. Если дадут свободу, разве тебе от нее не будет пользы?

— Не знаю, что это такое. А говорят, что главный спор как раз вокруг нее идет! — удивленно посмотрел Рузи на Шакира.

— Когда богач, бедняк, неграмотный раб, свободнорожденный, неверный и мусульманин станут равны между собой, когда никто никому ничего не посмеет приказать, — вот это свобода. Например, нас с вами через каждые два слова попрекают тем, что мы «рабы», «низкорожденные», потомки рабов. А при свободе такие слова будут уничтожены.

— А разве мы от этого будем сыты? — спросил Кулмурад, хлопоча около очага.

— Хоть сыт не будешь, а уважение получишь! — ответил Шакир.

— Уважение? — удивился Кулмурад. — Пока я видел, что уважение оказывается только богатым. Сыновья Пулата-бая — потомки рабов. Но они очень богаты. И разве их называют рабами? Разве им не оказывают со всех сторон почета и уважения! А нас, нищих, и при «свободе» никто не уважит.