Садриддин Айни - Рабы

• Название: Рабы
• Автор: Садриддин Айни
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

В романе «Рабы» С.Айни широко и на конкретном материале раскрывает жизнь народов Средней Азии до революции и после нее.

Безрадостна и темна жизнь угнетенного, а жизнь рабов и женщин — ужасна. Недаром Некадам, герой романа, сравнивает свою жизнь с положением птицы, попавшей к змее.

Но всему приходит конец. Приходит конец и безраздельному господству баев и мулл, народ с оружием в руках борется за равноправную, счастливую жизнь. Бывшие рабы берут власть в свои руки и начинают строить новое общество.

---

— Оскорбление, нанесенное мне, — это не обычное оскорбление! Оно оскорбляет духовное лицо. А оскорбление духовного лица оскорбляет всех богословов, а оскорбление богословов является оскорблением шариата, а оскорбление шариата является оскорблением бога и пророка его, а оскорбление бога и пророка его является богоотступничеством. А наказанием для богоотступника и неверного является казнь повешением и побиением камнями. Об этом подана моя жалоба вам.

Назар-бай, покряхтывая, не смог сдержать улыбки.

— Вы не такое уж высокое духовное лицо, чтобы оскорбителей ваших приравнивать к оскорбителям богословов.

— А почему? Я несколько лет лизал пол медресе, учился, прислуживал учителям, вошел в круг тех, кто носит такую вот чалму.

— Но вы-то ведь неграмотны.

Возражая Назару-баю, муллы загудели со всех сторон:

— Поскольку он жил в медресе, он мулла…

— Чтоб быть муллой, грамотность необязательна, иначе многим из нас пришлось бы перестать быть муллами!

— Не всякий грамотей может стать муллой, иначе индус Бай Урджи тоже будет муллой, он хорошо знает мусульманскую грамоту, а он не только не мулла, но и не мусульманин.

— Какой вред мулле от неграмотности? Наш пророк тоже был неграмотен!

Мударрис не без труда установил тишину. Установив тишину, он спросил муллу Науруза:

— На кого вы жалуетесь?

— На крестьян, «голодных силачей» Дехнау Абдулладжана, — ответил он.

— Разве они все били вас? — переспросил мударрис.

— Нет, не все. Но если б у них был случай, каждый из них бил бы меня. Даже убил бы каждый.

— Значит, наказать вы хотите их всех?

— Да, господин, забросать камнями.

— Так не делается, — сказал мударрис. — Если всех их забросаем камнями, то кто же будет обрабатывать вакуфные и остальные земли и кто будет кормить нас с вами?

— Простите. Об этом я еще не подумал.

— Назовите несколько человек. Они будут строго наказаны, чтоб не ели того, что полагается нам, и отдавали вам то, что вам нужно, не присваивали себе вакуфную долю.

— В таком случае я назову самых плохих. Пишите. Писарь взял бумагу и перо.

— Пишите! Первый — это Гулам-Хайдар.

— В чем его вина?

— Он вор.

Какой-то человек, которого здесь не знали, но увенчанный такой же чалмой, как у всех окружающих, подошел и спросил:

— Вы говорите о Гулам-Хайдаре из Дехнау?

— Да. Из Махаллы, которая относится к Дехнау Абдулладжану, — ответил мулла Науруз.

— Я его давно знаю. Он не только не может быть вором, но и воробья не обидит. Достойна ли такая бездоказательная клевета, рассчитанная на то, что здесь нет свидетелей?

— Может, Хайдар-Гулам? Почему Гулам? Он из рабов? — спросил смуглый мулла.

— Да, он из рабов, — ответил незнакомец.

— Чтобы утверждать воровство и злодейство рабов, ни доказательств, ни свидетелей не надо: все рабы воры и злодеи! — решительно заявил смуглый мулла, задавший вопрос.

— Гулам-Хайдар — не обычный вор, — добавил мулла Науруз. — Он вор вакуфного имущества и хозяйского имущества. Он украл ячмень с тока, вокруг коего мною были поставлены клейма.

Когда эта вина Гулам-Хайдара была записана, мударрис спросил:

— В чем еще его вина?

— Он начал, а остальные крестьяне поддержали его, когда кинулись меня бить, лежащего, как осла.

— Били тебя, как осла, да жаль, выжил! — пробормотал посторонний человек.

— Что еще? — спросил настоятель.

— Оскорблял богословов. Скверно отзывался о шариате. Когда и эту вину внесли в длинный список преступлений Гулам-Хайдара, мударрис спросил:

— Что он еще сделал?

— Остальные его преступления я позабыл. Теперь пишите следующего.

— Хорошо. Говорите.

— Другой — Сафар. Он тоже меня бил и тоже вор.

— Разве он тоже из рабов? — спросил незнакомец.

— Не из рабов, но хуже раба. Он босяк и негодяй. Главное занятие этих босяков — это кража вакуфных имуществ и ограбление своих хозяев.

— А кто этот заступник за крестьян? — спросил мударрис у настоятеля, указывая на незнакомца.

— В медресе живет один ученик, у которого своей кельи нет. Он живет, снимая у кого-нибудь келью. Я раз или два видел, что этот человек приходил к тому ученику.

— А кто пустил в медресе ученика, превратившего свою келью в притон для подстрекателей?

Мулла, владевший несколькими кельями, сказал:

— Имам хотел иметь учеников, но к нему никто не шел заниматься. Тогда он сдал келью с условием, что ее арендатор будет у него брать уроки.

— Господин! — встал ученик в большой чалме.

— Что скажешь? — спросил мударрис.

— Тот ученик, снимающий келью, мне кажется джадидом.[86] Я несколько раз видел в его руках газету.

— Ого-го-го! Вона что-о! — отшатнулся мударрис.

— А этот человек тоже известный джадид, — его зовут Шакир-Гулам, — сказал другой ученик.

Этими словами он привел мударриса в ярость.

— Однажды я шел за ними следом, — продолжал ученик в большой чалме, — и слышал их разговор. Шакир-Гулам говорил: «Если б земли облагались одной податью — улпаном,[87] народ избавился бы от произвола всяких сборщиков и арендаторов».

— Схватите этого неверного и побейте его! — распорядился мударрис, вскакивая с места.

Муллы и ученики, вскочив со сжатыми кулаками, готовы были растерзать неверного, бросились туда, где сидел незнакомец по имени Шакир-Гулам. Услышав свое имя и то, что его назвали джадидом, он исчез.

Они его не нашли.

Мударрис, упустив из рук свою первую «дичь», пустил гончих на вторую — в келью ученика, замеченного в дружбе с Шакир-Гуламом.

Муллы и ученики с воем, криком, словно стая шакалов, толкая друг друга, кинулись бежать внутрь медресе. Собрание расстроилось.

Часть третья 1917–1920

1

В конце апреля 1917 года стояла такая жара, будто настало лето.

Зима была сухой, весна солнечной, и когда наступил неожиданный знойг даже листья деревьев свернулись и повяли. Завязи плодов — абрикосов, вишен, яблок и персиков — стали хиреть и гибнуть.

В небе, подернутом темной дымкой, в неподвижном воздухе, без ветра, словно сама собой, со стороны Кызыл-Кумов летела горячая красная пыль. Покрытая этой пылью деревня Махалла, стоявшая на краю Кызыл-Кумов, казалась раскаленной.

Но просторный сад Урман-Палвана не страдал от засухи. По арыкам сюда через день приходила вода из реки Шафрикан, и на плодовых деревьях зеленели сочные листья и наливались плоды.

Траву в саду поливали дважды в день черпаками, и под деревьями она зеленела так свежо и ярко, будто только что омылась дождиком.

В приемной комнате, двери которой открывались в сад, на пухлых тюфячках, постланных поверх ковра, лежал Урман-Палван. Шестнадцатилетний мальчик растирал ему ноги.

Тишину и мир нарушил кашель. Видно, в прихожей кто-то Давал знать о своем приходе, не решаясь переступить порог.

— Пойди взгляни, кто там?

Мальчик вышел, закрыв за собой дверь, заговорил с кем-то, но вскоре вернулся к хозяину.

Муллы и старшины из соседних деревень пришли.

Урман-Палван нехотя и недовольно поднялся, застегнул свою легкую рубашку и велел звать гостей.

Мальчик открыл в прихожую дверь и, прислонившись к ее косяку, впустил их.

Гуськом они вошли и в том же порядке обменялись рукопожатиями с хозяином. Их было семь человек.