Сейс Нотебоом - Красный дождь

• Название: Красный дождь
• Автор: Сейс Нотебоом
• Издательство: Текст
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7516-0939-9

Сейс Нотебоом, выдающийся нидерландский писатель, известен во всем мире не только своей блестящей прозой и стихами - он еще и страстный путешественник, написавший немало книг о своих поездках по миру.

 Перед вами - одна из них. Читатель вместе с автором побывает на острове Менорка и в Полинезии, посетит Северную Африку, объедет множество европейский стран. Он увидит мир острым зрением Нотебоома и восхитится красотой и многообразием этих мест. Виртуозный мастер слова и неутомимый искатель приключений, автор говорил о себе: «Моя мать еще жива, и это позволяет мне чувствовать себя молодым. Если когда-то и настанет день, в который я откажусь от очередного приключения, то случится это еще нескоро»

---

2

Кто такой Артур Эделл?

1952 год, новая тетрадка дневника. Буквы сделались острее, настало время прозрений. Мне не исполнилось еще девятнадцати, когда я написал: «Мы все здесь цыгане, паломники на пути в дальние края. Так я себя ощущаю». Я посмотрел фильм с Пиер Ангели Domani е troppo tardi[58] и влюбился. Я написал ей и получил ответ. Через двадцать лет она покончила с собой. Внезапная слава, наркотики, нищета. Фото и письмо из Голливуда, конечно, были посланы ее агентом, но я воспринимал это иначе. Я послал известие о себе в мир, для меня недосягаемый, и получил ответ. Этого было достаточно. Решение принято: «Летом я увольняюсь из банка, Бог знает, как удалось мне вытерпеть целый год службы. Я заберу все деньги, что у меня есть, и поеду на родину Пиер Ангели. Что за чудесный язык — итальянский. Я хочу выучить его, и я его выучу».

Вместо итальянского пришлось учить испанский, «всех денег, что у меня есть» не хватило даже, чтобы добраться до Италии; светлую цель пришлось отложить до следующей весны. Но планы были поистине грандиозны: «Я стану бродягой на Божьих путях, легким и беззаботным. (…) Не могу поверить, что оставлю эту вечно пасмурную страну. (…) Может получиться замечательная книга, что-то вроде путеводителя, об этом путешествии. О, солнце, которое обожжет меня! На велосипеде до Люксембурга, потом — автостопом, дальше и дальше, через Восточную Францию. Мец, Нанси, Безансон, Лозанна et alors a I'ltalie, et peut-être en étant économique… à la Grèce[59]». Франция еще не стала для меня тем местом, где легко находить дорогу и где мечты сбываются. Был ли я в состоянии сам охладить свой пыл, показывает следующий пассаж: «Планы, планы. Интересно, что из них выйдет. Но сейчас я должен заняться математикой — ненавистной, отвратительной, дерьмовой математикой. Меня заранее тошнит». Позже я сожалел — и до сих пор сожалею об этом. Путешествие в Италию закончилось в Париже, которому в дневнике посвящено всего несколько страниц. Их предваряет портрет автора в юности (или, скорее, в детстве) в окружении метровских билетов («Орлеанские ворота», «Пигаль») и входных 50-франковых билетов в musees, collections ou monuments appartenant a I'etat[60]. Лицо мальчика на снимке кажется мне совершенно чужим. «Переселение душ имеет место не после смерти, а в процессе жизни», — мог бы я написать теперь, почти через пятьдесят лет. Сейчас мне ясно: пока что он только мечтатель, не знающий своей страны, родины Реве и Херманса. Он скоро напишет «Филипа и других», но пока не знает об этом.

Годом позже я достаточно подрос для того, чтобы купить сборник стихов современных поэтов: Лодейзен, Люциберт, Камперт и Клаус[61], — но сперва мне повстречался Артур Эделл. 24 сентября, выступая с рассказом о своем втором путешествии, я объявил, что собираюсь в Монреаль. Впрочем, туда я так и не добрался. Хорошо бы завести «отрицательный атлас» и собрать в нем карты неосуществленных маршрутов. Другие, осуществленные, планы проложили путь к упомянутому в «Ритуалах»[62] путешествию: «Моя самая первая, незабываемая поездка автостопом в Париж вместе с Артуром Эделлом, из Bruxelles». Надо же так выпендриться: Bruxelles, нет чтобы написать просто — Брюссель. Там, за кулисами валяется куча рукописного хлама. Но ни слова не удалось найти о том, кто он такой, этот Артур Эделл. Таинственный тип, вроде Энно; я снова старательно зажмуриваюсь — и ничего не вижу. Похоже, я занимаюсь recycling[63]. Верно, сейчас, когда удары судьбы следуют один за другим, мне понадобился предлог, чтобы поместить под одну обложку всех, с кем сталкивала меня судьба, не заботясь о том, кем они были на самом деле. Они скрывают свои имена, их не вспомнишь. Итак, описание событий с точки зрения моего юного alter ego.

«1 июня была Пятидесятница. 3 июня я отправился на поезде в Брюссель и прибыл туда после полудня. Пытаясь добраться до Авеню Хамморе, 14а, в Уккеле, я сменил несколько автобусов и трамваев; операция обошлась мне в целую кучу франков и немереное количество впустую потраченной энергии, не говоря уж о времени, потому что я никого не нашел и наконец убедился, что Марайки нет в Брюсселе. Может быть, она у мадемуазель Хапс? Я вернулся в Б., потратив гораздо меньше времени. Нашел хостел. Поел с каким-то американцем (как зовут — забыл) и племянником известного норвежского писателя Гулбранссена — этого звали Тове. Вечером мы отправились прошвырнуться. Я собирался остаться в Брюсселе, но Артур Эделл из Нью-Йорка собрался в Париж, и я решил ехать с ним. У него был гигантский рюкзак и ящик с книжками, который я помогал тащить. Описать наше путешествие автостопом немыслимо. В какой-то момент мы оказались в машине некоего Роберта Мине из Турне, который открыл нам тайну: в его родном городе есть церковь, увенчанная пятью башнями; новость произвела на любопытного американца колоссальное впечатление — он должен непременно сфотографировать эту церковь со всеми пятью башнями и, конечно, побывать внутри. Церковь потрясла меня незабываемым, чудовищным количеством захоронений каноников; их распихали по стенным нишам и замуровали, как пчелы распихивают личинок по ячейкам сот. Пока мы там болтались, стало жутко поздно. Но нам удалось добраться до окраины Лилля: тот, с кем мы приехали, высадил нас в центре города. А там машину не поймаешь, пришлось тащиться с багажом до шоссе (Лилль — город немаленький!), и чем дольше мы шли, там позднее становилось. К тому же еще днем г-н Мине успел угостить нас пивом; потом его примеру последовал какой-то французский коммунист. Коммунист — владелец едва живого грузовика — поминутно провозглашал здравицы, вроде: les Russes — amis, les Américains — amis, Hollandais — amis, tous — amis[64] и так далее. Эделл, который понял только les Americains, решил, что парень имеет что-то против Америки — именно тогда в Париже шли демонстрации против генерала Риджуэя[65] (Ridgway, go home, assassin[66]). Чтобы подчеркнуть свое происхождение, он вытащил американский флажок! Коммунист привез нас в кафе, угостил пивом и, желая развлечь, познакомил с дамой известного сорта. Потом Эделл спросил, как только ей удается такое вытворять? Она просто поразительна, да к тому же замужем — муж у нее, должно быть, гигант секса!

Конечно, в Париж мы не попали. Уже стемнело, когда мы добрались до кафе Des Routiers[67] в соседнем городке Бапом. Мы долго сидели там, потягивая дрянное красное вино, но никто из шоферов не взял нас с собой. Громадные дядьки в синих комбинезонах заходили в кафе всю ночь. Не обращая на нас внимания, они подзывали Терезу, заказывали перно или коньяк, сворачивали самокрутки — контрабандный табак — и, сыграв несколько партий в кости, снова уходили. Тяжелая работа — гонять по ночам громадные грузовики с прицепами в Португалию, в Марсель — куда велят. В час ночи нам пришлось уйти. Мы поволокли свой багаж сквозь ночной Бапом. Было холодно. Спать мы устроились на скамейке в парке, но проснулись в полчетвертого, совершенно окоченев. Мы двинулись в путь и через четверть часа вышли на дорогу; солнце едва показалось над горизонтом, когда мы поймали попутку. Шофер доставил нас в Париж — 170 километров за четыре часа — к половине девятого, а в десять мы уже втаскивали барахло в хостел. Эделл устроил в автобусе целое шоу, потому что не мог понять (я тоже не понимал) систему оплаты проезда. Но Париж лежал передо мной — с большого расстояния, из высокой кабины грузовика я увидел его силуэт и заранее почувствовал тоску от того, что должен буду его покинуть. Всегда буду ощущать это: только здесь я дома, здесь хочу я остаться навсегда. Дни, которые я провел там, были чудесны. Познакомился с Патрицией Бек (6, Оксфорд-террас, Теклуэй, Гастингс, Англия). Еще — с Зигфридом Видманом (Штутгарт, Корнтал, Гинденбург-штрассе, 43). Супружеская пара — чудесная девочка, я думал, ей восемнадцать или вроде того, — оказалось двадцать восемь, и у нее уже дети, невыразимо прелестна — много узнал о немецкой полиции. Напишу ей сегодня».

Здесь кончается мой дневник 1952 года. Написал ли я письмо в тот вечер? Сохранила ли она его? Да и жива ли она? Их лицам, изгладившимся из памяти, не проступить сквозь стену времени, и мне никогда больше не увидеть их.

Не слишком ли много встреч и впечатлений? Быть может, где-то живы еще неуклонно приближающиеся к восьмидесяти Артур Эделл и Париция Бек, г-н Мине и безымянный коммунист. Что сталось с людьми, которые встретились нам? Не их ли неузнаваемые, утратившие имена лица являются нам во сне? Удалось ли им совершить что-то особенное? Или память о них сохранится лишь в кусочках мозаики, составляющей мои книги, в скрытых ассоциациях, всплывающих, когда я вспоминаю о коммунистах, багаже, американцах, ночных дорогах, водителях грузовиков, скамейках в парке, женщинах, французах или немецкой полиции? И куда они все подевались?

3 Sì, eminenza![68]

Путешествие в Италию я перенес на следующую весну. Дневник не сохранился, не будет и связного рассказа. Остались клочки, обрывки воспоминаний. Первый в жизни настоящий юг: море света, все сверкает. Картинка: узкая дорога, ведущая вверх. Все выглядит, как декорации в опере, к этому я не был готов. Запахи тимьяна и розмарина. Язык, который раньше я слышал только в кино. На этот раз я был один и искал место для ночлега. Далеко внизу — недоступная бухта, светятся огоньки. Мне попадается сарай с открытой дверью. Я осторожно подхожу ближе, но никого не вижу; домов рядом тоже нет. В этой стороне, кажется, никто не живет, ни одна машина не проехала мимо меня. Не могу воспомнить, как я туда попал и почему свернул с главной дороги. Но не могу забыть, каким усталым и голодным я был. В сарае находилась лодка, укрепленная на стапеле с колесиками. Я скинул рюкзак, забился под носовую палубу и попытался уснуть. Ненадолго. Послышалось тарахтенье скутера, голоса. Мужчина и женщина. Очень возбужденные. Она говорила шепотом, стараясь держать дистанцию; он — требовательно, отрывисто командовал. Потом он заглушил мотор, стало тише. Вздохи, стоны. Теперь и он шептал, уговаривая. Зарница осветила сарай; я лежал, затаившись в своем убежище, когда почувствовал, что оно качается — они забрались на палубу. Я замер от ужаса, вылезать из укрытия было поздно: самое меньшее, что могло ожидать меня, — удар ножом. Затаив дыхание, я вслушивался в бушующие надо мной страсти, бормотание, шепот, сдерживаемые стоны и победоносный вскрик, тихие всхлипывания, шорох приводимой в порядок одежды. Они слезали с лодки, я видел только их ноги. Ни слова не было сказано. Скутер взревел, умчался, шум замер вдали, я вылез наружу. И снова вышел на темную дорогу. Сзади показался автомобиль и проехал мимо, озарив меня желтым светом фар. Дорога пошла под уклон, светало, с гор спускался туман, и часом позже я увидал огни придорожного кафе, где пара работяг коротала время у стойки за стаканом вина. Они курили «Национали». Я вознамерился сообщить им, что страшно голоден, и, собрав в кучку известные мне итальянские слова, выдал: sono molto famozo[69]. К еде, как оказалось, это не имело никакого отношения. Но всем захотелось посмотреть на знаменитость с ободранным рюкзаком. А когда недоразумение прояснилось и они, отсмеявшись, угомонились, я получил громадную краюху хлеба с толстенным куском говяжьей колбасы.