Александр Шуваев - FLY

• Название: FLY
• Автор: Александр Шуваев
• Жанр: Научная Фантастика

Два пилота из не слишком дружащих стран, один - террорист на службе государства, а второй - подавшийся в сектанты на почве несчастной любви к принцессе, - против пиратов Архипелага. Вроде как "Черепашки-ниндзя против Дракулы и Кащея Бессмертного". Клад в конце прилагается.

---

- Так! - Сказал, потирая руки, хозяин. - А вот теперь пришла пора выпить и закусить уже как следует…

Дубтах, за нынешний день выпивший, по самым заниженным собственным подсчетам, не менее четырех литров вина, ужаснулся было, но тот же день, кроме того, превратил, похоже, в фаталиста. Во всяком случае - до некоторой степени. Так что он решил претерпеть все, предназначенное ему Судьбой, с надлежащим смирением. На этот раз сыр, бывший тут, похоже, непременным началом любого застолья, запивался потрясающим коньяком:

- Как?

- О!!!

- То- то же. Вы не глядите, что мой почтенный родитель хранит вид скромный и смиренный. Смирение сие - паче любой гордости. Куда там гордости, - гордыни! Вот нормальный человек непременно спросил бы, как вам его рецептура, - но только не збан Степан…

- Ансельм, - прекрати!

- … который в глубине души считает, что по сравнению с его коньяком, все эти преславутые "Тальмоны" с "Грольмами" - в лучшем случае денатурат…

- Так он совершенно прав! - Совершенно честно, от всей души воскликнул Дубтах. - Это… это Абсолют какой-то, лучше ничего быть просто не может. Я ничего подобного даже предста…

- … но при этом делает вид, что и коньяк - так себе, ничего особенного, и что мнение ваше ему - только что небезынтересно.

Папаша запустил в него серебряной вилкой, Ансельм надежно взял ее двумя пальцами прямо в воздухе, со слегка рассеянным видом поблагодарил, наколол на нее помидорину и сунул в рот. Инцидент рассосался, выпили еще по одной. Это было еще то лекарство. Отпускать начало еще после водных процедур, а теперь отпустило окончательно. И поволокло. Коньяк оставили, но притащили несколько сортов красного вина, считавшихся наиболее подходящими для того, чтобы запивать седло дикой козы, и несколько сортов белого вина, весьма гармонирующих с печеной на углях форелью. И тех же фазанов, только теперь, ради разнообразия, - мелких и жареных на вертеле. И снова дикое количество каких- то травок в виде первозданном, смешанном и на разный манер приготовленном. Он сам не ожидал, что так увлечется, когда услыхал вдруг, что граф снова, все тем же безнадежным тоном начал цепляться к сыну, на этот раз зайдя с другого фланга:

- …и ладно б служба не шла или своего дела не любил бы! Сам ведь говорил, а собственными ушами слышал тыщу раз, что летать больше всего на свете любишь. И не врал ведь, ревновал, аки бес и злобствовал, когда по итогам смотров и соревнований не ваш верх был… Ну скажи, - чем бы это тебе плохо было бы, - и дальше Отчизне служить? Как и предки служили!

А и, все- таки, до чего ж интересное кино бывает порой в самой, что ни на есть, реальной жизни: вот сидит за столом классический образец человеко- максимума: красивый, как бог, сильный, как слон, здоровый, как буйвол, умный как бес… Даже и по отдельности- то все эпитеты надчеловеческие, а тут, как это ни смешно, налицо все вместе. Кроме того, - он еще и не в поле обсевок, а вовсе наоборот, наследник старого, уважаемого, ни капли не выродившегося аристократического рода. Не а шутку богатого. Казалось бы - чего ж еще? Так нет же, - непременно должна была быть в его жизни какая- то мерзко-романтическая и темно-драматическая история, и рванул человеко-максимум в высокопоставленные сектанты. Сидит тут, и папаша , как то и надлежит истинному родителю, вовсе сыном не доволен и все время к нему цепляется. Не бывает сказок в нашем бренном мире, не бывает… Впрочем, по части демагогии и риторических девиаций у нового друга тоже все было в порядке. Так что и тут к нему не подкопаешься:

- О! Прости, пап, но тут ты увлекся: уж из наших предков - служа-аки! Особливо последние лет триста- четыреста. Да я чуть ни первый за это время…

Но Мягкого- старшего мудрено было смутить:

- И что же с того! Служить Отчизне можно по- разному. Вот я, например, - перед ней не в долгу, даже если вас, семя мое и племя, в расчет не брать!

- Да кто ж спорит-то? Но ты очень правильно сказал : по-разному. Ну, остался бы я, - так и что? И кем бы я был? Обычной бравой гвардейской дубиной мирного времени, только что летучей, а теперь… О- о- о!

И он с искусной, в самую меру таинственной многозначительностью завел глаза.

- Так ты что, - голос родителя взволнованно вздрогнул, - так ты не просто так с сектантами этими? Задание выполнял? К тайной миссии призван?

- Как тебе сказать… Правду говоря, - посылать меня никто не посылал, и ни о чем таком поначалу я даже и не думал. Но так вот вышло, и уж по крайней мере теперь я - точно на службе Отчизны и Его Императорского Величества. И служба, доложу тебе - нешуточная, не всякому по плечу, и заслуга возможна большая…

- Будто бы?!

- Ну! Князя Адриана помнишь? И как он нас тогда?

- Хэ, - хмыкнул граф, скривив губы, - уж такое- то - разве забудешь?

- Так вот, самолично принял, сам со мной работал и, - ну, просто-таки дико намекал, что не исключена Кровная Заслуга…

- Так это ж…

- Так точно. А мне тогда, по статусу ордена и как младшему сыну, свой, от вас отдельный графский титул. Будет, - он горделиво напыжился, - род графов Мягких-Морских или, того хлеще, Мягких-Мокрых… То- то тогда попрыгаете!

- Да тьфу ты!!!

- А чего? Но, - он враз посерьезнел, - это, понятно, только если никто не и дальше не напортачит, и все сойдет, как надлежит. Иначе, понятно, обойдутся по мелочи, - выдача там из казны Тайного Кабинета, звезда "За заслуги" и прочее…

- Так чего же ты!?

- Как тебе сказать… Хоть и ради благой цели, а много грехов, много дел страшных, кровавых стяжал я в душе своей на этой службе. Много крови пролил, многим запятнан мучительством, когда играл нераскаянного грешника- невегласа. Да что там играл! Был им. Вот ты дразнишь меня, величая сектантом и ересиархом, однако же, замечаю я нечто очень уж странное: будучи таким, каким я был раньше, и сделав при этом то, что я сделал, я непременно считал бы себя грешником с невыносимым грузом на совести… Черт, да я бы с круга сойти мог, спиться, задавиться! А сейчас - ничего! Сделал ту работу, которую нужно было сделать, потому что другого выхода просто не было, и мне странным образом безразлично, что именно представляла та самая работа. Понимаете? Как в той жуткой сказке про то, как Рыцарю Каллю уродливый великан вместо сердца вставил ледышку, потому что тот, видите ли, решил мстить, но считал себя слишком уж добросердечным. Так и у меня: удовольствие от собственного лицемерия. Удовольствие от своей изобретательности, с которой я выворачиваю людей или их души наизнанку. Удовольствие от того, сколь косвенными способами я насобачился гасить Зыбкое. Приятный холодок в груди, как у Калля после каждого очередного действа. И никаких угрызений совести. Когда раньше мне приходилось читать, как церковники или жрецы заранее очищали свои живые орудия от всякого греха либо же брали эти грехи на себя, я, издеваясь, восхищался: как, мол, ловко придумано! В том смысле, что человека с совестью на самом деле очистить от греха невозможно. И оказалось мне, что я, оказывается, ошибался.

- И я ошибался. Думал я, что тебя совершенно невозможно напоить, а оказалось мне, что я ошибался. Ты говоришь, как проповедник Пути из паршивого водевиля столетней давности: длинно, гладко, с пафосом. И все время врешь. Ну какой из тебя, к черту, злодей?

- А что есть что? Исключительно только то, что подпадает под определение. Потому что совесть наша легко находит оправдания почти чему угодно. А вот если задумаешься об определении, игра получается совсем другая. Помнишь этого кета, как его… Скарстийна? Серийного убийцу?

- Помню, конечно. При мне вся эта сенсация развивалась со всеми душераздирающими подробностями.

- На его совести сорок два доказанных зверских убийства, и его назвали Донарским Чудовищем, Исчадием Ада и множеством столь же громких имен. Вроде бы как по заслугам. Злодей? Злодей. А у меня? У меня, надо сказать, выходит несколько более впечатляющая цифра. И подробностей … могущих произвести впечатление на особо впечатлительную душу, тоже можно было бы сыскать, если, хорошенько покопаться, конечно. Так я кто?

- Да брось ты! Это ж совсем другое дело!

- А ты кто? - Безжалостно продолжал Ансельм, наводя на Дубтаха свои глаза, словно бесстрастную оптику благородного золотистого колера, словно его и не перебивали. - Сколько на твоем счету? Человек четыреста? Причем обычного оправдания, что, мол, война была, тут нет и в помине.

- Я никогда…

- Ой, - сказал Ансельм Мягкой, махнув на него десницей, - хоть меня-то брось лечить! Это ж никакое не обвинение.

- А что тогда?

- Это? Это прояснение положения и борьба хотя бы за приблизительную истину. И ни в каких утешениях я тоже не нуждаюсь. По причине отсутствия переживаний соответствующего круга.

- Вот! - Проговорил Дубтах, отчетливо чувствуя, что у него немеет физиономия а мысли разбредаются, ровно оставшиеся без пастуха овцы. Отчасти и для концентрации внимания поднял он вверх указательный палец, - было б тебе все равно, не затевал бы ты этого разговора. Загадочная мовянская душа, никуда от этого не денешься.