Варлам Шаламов - Колымские тетради

• Название: Колымские тетради
• Автор: Варлам Шаламов
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Поэзия
• Год: 1998
• ISBN: 978-5-699-07318-4, 5-699-07318-3

В своей исповедальной прозе Варлам Шаламов (1907–1982) отрицает необходимость страдания. Писатель убежден, что в средоточии страданий — в колымских лагерях — происходит не очищение, а растление человеческих душ.

В поэзии Шаламов воспевает духовную силу человека, способного даже в страшных условиях лагеря думать о любви и верности, об истории и искусстве. Это звенящая лирика несломленной души, в которой сплавлены образы суровой северной природы и трагическая судьба поэта. Книга «Колымские тетради» выпущена в издательстве «Эксмо» в 2007 году.

---

1964

Вчера я кончил эту книжку[192]

Вчера я кончил эту книжку
Вчерне
Осадка в ней немного лишку
На дне.

В подножье строк или палаток
Гранит.
Нерастворимый тот остаток
Хранит.

Стиха невозмутима мера —
Она
Для гончара и для Гомера
Одна.

1964

Я не искал людские тайны[193]

Я не искал людские тайны,
Как следопыт.
Но мир изменчивый, случайный
Мной не забыт.

Тепло людского излученья
В лесной глуши,
Земные донные теченья
Живой души.

И слишком многое другое,
О чем нет слов,
Вставало грозное, нагое
Из всех углов…

1964

Рассказано людям немного[194]

Рассказано людям немного,
Чтоб грозная память моя
Не слишком пугала тревогой
Дороги житья и бытья.

И я поступил не случайно,
Скрывая людские грехи,
Фигурами умолчанья
Мои переполнив стихи.

Достаточно ясен для мудрых
Лирический зимний рассказ
О тех перламутровых утрах,
О снеге без всяких прикрас.

Но память моя в исступленье,
Но память вольна и сильна,
Способна спасти от забвенья
Сокровища с самого дна.

1965

Не линия и не рисунок

Не линия и не рисунок,
А только цвет
Расскажет про лиловый сумрак,
Вечерний свет.

И вот художника картины
Со стен квартир
Звучали как пароль единый
На целый мир.

И слепок каменной химеры
Дрожал в руке,
Чтоб утвердился камень веры
В моей строке.

1965

Нерест[195]

Н. Столяровой

Закон это иль ересь,
Ненужная морям,
Лососей ход на нерест
Средь океанских ям.

Плывут без карт и лоций
И по морскому дну
Ползут, чтоб побороться
За право быть в плену.

И в тесное ущелье
Ворваться, чтоб сгореть —
С единственною целью:
Цвести — и умереть.

Плывут не на забаву,
Плывут не на игру,
Они имеют право
В ручье метать икру.

И оплодотворенья
Немой великий миг
Войдет в стихотворенье,
Как боль, как стон и крик.

У нерестилищ рыбьих,
Стремясь в родной ручей,
Плывут, чтобы погибнуть
На родине своей.

И трупы рыб уснувших
Видны в воде ручья —
Последний раз блеснувши,
Мертвеет чешуя.

Их здесь волна качала
И утопила здесь,
Но высшее начало
В поступках рыбьих есть.

И мимо трупов в русло
Плывут живых ряды
На нерест судеб русских,
На зов судьбы — беды.

И люди их не судят —
Над чудом нет судей, —
Трагедий рыбьих судеб,
Неясных для людей.

Кипит в ручье рожденья
Лососей серебро,
Как гимн благодаренья,
Прославивший добро.

1965

Кета родится в донных стойлах[196]

Кета родится в донных стойлах
Незамерзающей реки,
Зеленых водорослей войлок
Окутывает родники.

Дается лососевой рыбе
В свою вернуться колыбель.
Здесь все в единстве: жизнь и гибель,
Рожденье, брачная постель.

И подвиг жизни — как сраженье:
Окончив брачную игру,
Кета умрет в изнеможенье,
На камень выметав икру.

И не в морской воде, а в пресной
Животворящий кислород
Дает дышать на дне чудесно
И судьбы двигает вперед.

1965

Я ищу не героев, а тех

Я ищу не героев, а тех,
Кто смелее и тверже меня,
Кто не ждет ни указок, ни вех
На дорогах туманного дня.

Кто испытан, как я — на разрыв
Каждой мышцей и нервом своим,
Кто не шнур динамитный, а взрыв,
По шнуру проползающий дым.

Средь деревьев, людей и зверей,
На земле, на пути к небесам,
Мне не надо поводырей,
Все, что знаю, я знаю сам.

Я мальчишеской пробою стал
Мерить жизнь и людей — как ножи:
Тот уступит, чей мягче металл, —
Дай свой нож! Покажи. Подержи.

Не пророков и не вождей,
Не служителей бога огня,
Я ищу настоящих людей,
Кто смелее и тверже меня.

1965

Как гимнаст свое упражнение[197]

Как гимнаст свое упражнение,
Повторяю свой будущий день,
Все слова свои, все движения,
Прогоняю боязнь и лень.

И готовые к бою мускулы
Каждой связки или узла
Наполняются смутной музыкой
Поединка добра и зла.

Даже голос не громче шепота
В этот утренний важный миг,
Вывод жизни, крупица опыта.
Что почерпнута не из книг.

1965

Я не лекарственные травы

Я не лекарственные травы
В столе храню,
Их трогаю не для забавы
Сто раз на дню.

Я сохраняю амулеты
В черте Москвы,
Народной магии предметы —
Клочки травы.

В свой дальний путь, в свой путь недетский
Я взял в Москву —
Как тот царевич половецкий,
Емшан-траву, —

Я ветку стланика с собою
Привез сюда,
Чтоб управлять своей судьбою
Из царства льда.

1965

Пусть свинцовый дождь столетья[198]

Пусть свинцовый дождь столетья,
Как начало всех начал,
Ледяной жестокой плетью
Нас колотит по плечам.

И гроза идет над нами,
Раскрывая небо нам,
Растревоженное снами
И доверенное снам.

И черты стихотворенья,
Слепок жестов, очерк поз,
Словно отзвуки движенья
Проходящих в мире гроз.

1966

Не покончу с собой

Не покончу с собой —
Превращусь в невидимку:
И чтоб выиграть бой,
Стану призрачной дымкой.

Я врага разыщу
Средь земного предела,
Подкрадусь, отомщу,
Завершу свое дело.

Это вера из вер —
Та дикарская вера,
Катехизис пещер
И путей Агасфера.

1966

Любви случайное явленье

Любви случайное явленье
Смиренно чудом назови
И не бросай слова презренья
Вслед улетающей любви.

1966

Взад-вперед ходят ангелы в белом

Взад-вперед ходят ангелы в белом
С неземным выражением глаз,
Труп еще называется телом —
В лексиконе, доступном для нас.

И чистилища рефрижератор,
Подготовивший трупы в полет,
Петербургский ли это театр,
Навсегда замурованный в лед.

Распахнут подземелье столетья,
Остановится время-пора
Лифтом морга, как шахтною клетью,
Дать добычу судьбы — на гора.

Нумерованной, грузной, бездомной
Ты лежала в мертвецкой — и вот
Поднимаешься в синий огромный
Ожидающий небосвод.

Вот последнее снаряженье:
Мятый ситцевый старый халат,
Чтоб ее не стеснились движенья
В час прибытия в рай или в ад.

И обряд похоронного чина,
И нарушить обряда не сметь,
Чтобы смерть называлась кончина,
А не просто обычная смерть.

И нужна ли кончина поэту,
Торопливых друзей говорок,
Заглушающий выкрики света
От обугленных заживо строк.

Нумерованной, мертвой, бездомной
Ты лежала в мертвецкой — и вот
Поднимаешься в синий огромный
Ожидающий небосвод.

1966