Владимир Рудный - Гангутцы

• Название: Гангутцы
• Автор: Владимир Рудный
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1970

Роман «Гангутцы» воскрешает в памяти читателя героические страницы Великой Отечественной войны — оборону полуострова Ханко. С документальной точностью и большой художественной силой Рудный описывает, как в течение почти шести месяцев советские моряки и солдаты на маленьком клочке суши дни и ночи отражали вражеские атаки. Живыми предстают перед нами многие защитники Гангута — командиры, политработники, матросы и солдаты, — мужественные воины, достойные вечной славы.

---

Дивизион стотридцаток Гранина — первый в береговой артиллерии. Много труда потребуется, чтобы установить эти отличные пушки на выбираемых для них позициях. Но пока не пришли строители, надо самих артиллеристов занять делом. Командир базы контр-адмирал Белоусов приказал: к празднику поставить орудия хоть на временные основания. А до праздника — недели. Вот за этим и приехал бригадный комиссар в порт.

С Граниным Расскин познакомился на пирсе, у сходен, когда тот с настрелянной за день дичью собирался пройти вместе с Пивоваровым на «Волголес». Они отошли в сторонку и присели на ступеньки разрушенного склада.

— Так вот каков капитан Гранин! Матросы говорили — дед с бородой. А вам и тридцати не дашь…

— Бороду начальство приказало сбрить, — пожаловался Гранин. — Не уважают на флоте бород. Да и жена поддержала: «Мне, говорит, муж нужен молодой».

— Наверно, ваша жена и подговорила начальство… Отдохнули после войны?

— Какой там отдых: побрили — и прямо на Ханко! Орден не успел обмыть. Только гости собрались, меня срочно к командующему. И приказ: формировать для Ханко артиллерийский дивизион.

— Какое совпадение: я свой орден даже получить не успел! — В тоне комиссара Гранину послышалась легкая ирония. — А жены — что с ними поделаешь! Меня жена тоже называет кочевником. Нашим женам не сладко. У нас все хозяйство в чемоданах. Не возить же в самом деле с Черного моря на Тихий океан кастрюли? Верно, товарищи командиры? — Расскину показалось, что сдержанный Пивоваров смутился. — Ваш начальник штаба холостяк?

— Федор Георгиевич у нас верный семьянин и отец. — Гранин знал скромность Пивоварова и его привязанность к семье. — А то, что мы кочевники, об этом нечего и говорить. У меня двое сыновей. Один родился в Кронштадте, другой — в Сосковце…

— Третий будет гангутцем?

— Хватит, товарищ комиссар. Тут поживу бобылем.

— Почему так?

— Ребятам скоро надо в школу идти.

— Школу мы и здесь откроем. Не хуже кронштадтской. Зря вы наш полуостров не жалуете.

— Жить тут можно, — ответил Гранин. — Зайцы по городу бегают. Начальник штаба облюбовал уже для нашей части наилучший уголок: мыс Утиный!

— Утиный? — удивился Расскин.

— Бориса Митрофановича выдумка, — уточнил Пивоваров. — Это безымянный мыс за озерком, западная часть Ганге-Удда.

Расскину выдумка явно понравилась.

— Утиный так Утиный — планам командования это не противоречит! — Он многозначительно посмотрел на гранинский дробовик. — Главное — пушки скорей ставить. А уж потом и зайцы и утки…

Гранин помрачнел.

— Чтобы дотянуть пушки на мыс, нужна пара железнодорожных платформ. И захудалый паровозик, хотя бы маневровая «овечка»…

— К сожалению, сейчас нет даже «овечки». Хотя тут и было солидное депо. Конечно, наше правительство заставит их вернуть все — и вагоны и паровозы. Вы знаете: правители Финляндии нарушили договор и сдали нам разоренную базу. Все, что нужно для строительства базы, нам государство даст. Ну, а мы? Будем пока охотой заниматься?

— Но цемент? — нерешительно возразил Гранин. — Как же без цемента?.. И подрывников у меня нет. А тут придется гранит взрывать.

— Вы видели в городе надписи: «Мин нет. Лейтенант Репнин»? — с неожиданной резкостью спросил Расскин. — Репнин подрывал доты на линии Маннергейма. Подойдет для вас?

— Сами найдем подрывников, — вмешался задетый за живое Пивоваров.

— Какой вы гордый народ! Не хотите у армейца поучиться? Не бойтесь, вашей флотской чести это не уронит.

Гранин и Пивоваров молчали.

— Не люблю чванства! — сердито сказал Расскин. — Нам всегда есть чему поучиться у армейцев. Лейтенант Репнин прилетел на Гангут двадцать второго марта. С тех пор он и его саперы дня без дела не сидят. Строительных батальонов не ждут. И подгонять их не нужно… Избаловало нас государство. Привыкли жить на казенных харчах; забываем, откуда эти харчи берутся. Иной раз ленимся пальцем пошевелить. Зачем, мол, торопиться? Ленинград дает механизмы, Новороссийск — цемент, Кронштадт — строителей. Построят форт и скажут: «Извольте, товарищи артиллеристы, вам необходимо задачу сдавать. Не угодно ли заняться боевой подготовкой?»

Гранин стоял красный, сдвинув разметанные густые брови. Две поперечные борозды упрямо врезались в переносицу над прищуренными хитрыми глазами. Он взглянул на Пивоварова — ему почудилось, что тот усмехается: я, мол, тебе говорил, к чему приводит излишняя любовь к природе…

«Черт меня дернул захватить дробовик! Не для охоты же в самом деле прислали нас на Ханко!..»

Расскин понравился Гранину, от этого было еще больней. А ведь не первую батарею ставил Гранин на Балтике!

— Сегодня же дам задание матросам обшарить Ханко и собрать все пригодное для дела добро, — не глядя на Расскина, сказал Гранин. — Взрывчатку можем напотрошить из мин. Их по городу много валяется. А подрывное дело знаем не хуже других. Подучу старшин. Будут у меня свои подрывные команды. Все закрутим. Согласен, начальник штаба?

Пивоваров молча кивнул и подумал: «Ну, понесло Бориса Митрофановича…» А Гранин, горячась, продолжал:

— Мы с начальником штаба не белоручки. Федор Георгиевич — потомственный столяр. А я, даром что из казаков, с малолетства приучен к печному делу. Всю Россию с печниками обошел. На самом Гжельском фарфоровом заводе горны ремонтировал. Так что в случае нужды, товарищ бригадный комиссар…

— Уж это вы хватили через край, — перебил Расскин. — Такой нужды нет, чтобы командир части сам складывал печки. Но людей поднять — ваша прямая обязанность. Что-то я вашего комиссара не вижу? Назначен к вам комиссар?

— Остался наш комиссар в Кронштадте. До следующего рейса. Подбирает командиров и политруков для неукомплектованных батарей, — доложил Гранин и поспешил добавить: — У нас боевой комиссар, Данилин. Наш с Федором Георгиевичем соратник по лыжному отряду!

— Раз старые соратники, значит, ладите? — осторожно спросил Расскин, подумав, что Гранин, пожалуй, не потерпит комиссара, который круто пойдет против его нрава.

— А чего же нам ссориться? — ответил Гранин. — Матросы комиссара любят. Вот приедет — увидите, как развернется.

— Только не откладывайте все до его приезда. Вы поздравили бойцов со вступлением на Гангут?

Гранин с досадой признался:

— Нет, товарищ бригадный комиссар.

— Напрасно. Это политическое дело. Вчера на разгрузке кораблей все работали с огоньком. А сегодня кое-кто прогуливается по городу. Как туристы… В этом мы с вами виноваты. Надо, чтобы каждый, кто вступает на Ханко, испытывал волнение, гордость за русских людей, которые умирали тут героями. Пробудите в своих людях жадность к работе, интерес к строительству базы — тогда и в будничных делах каждый почувствует романтику, поймет значимость своего труда. У нас есть такие товарищи: вояка лихой, отличился в боях на фронте — а теперь, в мирные дни, все ему кажется скучным. Один старшина мне так и говорил: «Мне бы сейчас с автоматом да за Граниным в поход!..» Надо направить в нужное русло энергию такого человека, объяснить ему, где мы находимся: впереди всякой передовой! Мы в тылу армии, не сложившей оружия. Вы это понимаете?.. Понимаете, что значит для нас, для всей страны потерянный день, час?

— Понимаю, — вздохнул Гранин. — Фактор времени…

— Вот именно, — Расскин улыбнулся. — Календарь поджимает не только охотников…

На «Волголес» Гранин уже не пошел. Он разыскал начхоза, который приготовил в сосновом лесу баньку, а на берегу озера дом для командира.

Устраиваясь в домике, Гранин прикрепил над постелью крест-накрест два привезенных с собой кавалерийских клинка, с которыми уже многие годы не разлучался, и пристроил над ними двустволку.

— Сдано в музей неприятностей капитана Гранина? — Пивоваров кивнул на ружье.

— До лучших времен… — вздохнул Гранин. — Теперь, Федя, все внешние сношения — на тебе. Пока первую батарею на бетон не поставим, меня на Ханко не существует. А поставим — уж тогда я вытащу комиссара на охоту. Я ему покажу, как у нас на Хопре уток стреляют…

Про «музей неприятностей» Пивоваров сказал не зря. Кавалерийские клинки напоминали Гранину о несбывшейся мечте — служить в кавалерии. Отец Гранина, казак, погиб на германском фронте. Мать умерла в голодный год. Гранин вырос у деда. Только три года он обучался в станице грамоте. Шла гражданская война. Станица Михайловская на Хопре переходила из рук в руки; дед недоглядел за внуком. Мальчишка бросил школу и сбежал с бродячим печником. Вместе с другими сверстниками, сорванными с родных мест, и, как листья бурей, разнесенными по земле, Гранин долго скитался по дорогам России, пока не очутился в Москве, где узнал о существовании Лефортовской кавалерийской школы. Решил поступить в эту школу, стать красным офицером. Но малограмотных туда не принимали. Из Москвы Гранин дошел до Гжельска. Сезонником быть надоело, — другие работали, учились, занимали твердое место в жизни. Гранин стал кадровым рабочим и сразу поступил на курсы по подготовке на рабфак. Через год Гранин снова наведался в кавалерийскую школу. Отказали: мало знаний. Прошел еще год. Закончив первый курс рабочего факультета имени Калинина, Гранин в третий раз поехал в Лефортово, но заболел малярией и вновь остался за бортом школы. Учебу на рабочем факультете, однако, не бросил.