Андрей Разин - Зима в стране "Ласкового мая"

• Название: Зима в стране "Ласкового мая"
• Автор: Андрей Разин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Андрей Разин Зима в стране "Ласкового мая"

Беспредел

У нас любят дискуссии на тему: "Легко ли быть молодым?", "Легко ли быть красивым?"… Мне часто приходится задумываться над этим, не таким и простеньким — "Легко ли быть…"

Совсем не легко!

Когда в январе 1990 года мы приехали в один город-оазис Средней Азии, все в один голос сказали, что "Ласковый май" привез весну. Вовсю жарило солнце, и будто не было несколькими часами раньше слякотной промозглой Москвы. К тому же у меня, наконец, появилось настроение, и я даже спокойно, без кошмаров спал несколько ночей. Перед выездом в Домодедово достал из почтового ящика скучный конверт с синим штемпелем прокуратуры Дзержинского района Москвы.

Послание было выдержано в лучших традициях ведомства, которое почти полгода до этого трепало мне нервы и не давало спокойно работать.

"Товарищ Разин, — неспешно сообщала депеша, — уголовное дело, возбужденное в отношении вас по 1 статье УК РСФСР, прекращено ввиду отсутствия состава преступления в ваших действиях".

Как, по-видимому, до сих пор принято в надзорных инстанциях, ни слова извинения или хотя бы намека на то, что уважаемая инстанция, мягко говоря, ошиблась, а если говорить прямо, то наломала дров. Короче, весна вновь подтвердила, что является моей покровительницей — все хорошие события у меня происходят между мартом и июнем. Ну, а если календарь чуть ошибся, как на этот раз, я тоже не возражаю.

И как будто угадав мое настроение, на сцену вместе с букетом роз бросили записку: "Андрюша, правда, что тебя скоро посадят? Газеты, вроде, писали".

Я рассмеялся.

Мне хотелось сказать прямо в микрофон: "Разве такое — посадить ни за что — не случалось, к примеру, в вашем нежном городе? А что касается меня, то…"

Но вместо этого я спрятал записку в карман и запел "Розовый вечер". Хорошая песенка, в самый раз.

А потом в гостинице (фанаты скандировали под окнами: "Разин, Разин!") я еще раз прочитал записку и задумался: славное вообще-то было для меня время на четвертом году перестройки. Всю жизнь буду помнить. Да и миновало ли оно, это времечко? Легко ли быть самим собой?

…А началось все с мелочи. После того как на меня навалилась молодежная оренбургская газета, обвинив ни много ни мало в киднапинге (и это после того как я потратил столько сил, чтобы вырвать из ямы Шатунова, Прико и других ребят, которые еле-еле существовали, но об этом комсомольская газета ни гу-гу!), в Москве позвонил какой-то парень и солидно представился: "Олег Войтенко, заместитель секретаря партбюро Высшей комсомольской школы" (послать бы мне его тогда подальше!). Но ведь такие важные птицы мне еще никогда не звонили. И я самоуверенно подумал, что вот, наконец, мои фанаты появились и среди высокоранговых комсомольских работников, которым светят высокие партийные кресла. Мне, конечно, до фонаря все эти номенклатурные дела, но было приятно…

Короче, мы встретились.

— Вот так, старик, — сказал мне Войтенко, — заклюет тебя наш "совок". А Филинов дотопчет. Ты со своей популярностью и сборами у многих как кость в горле… Сам понимаешь. Но ничего, мы тебя поддержим.

И вот что он мне поведал. При Всесоюзном фонде милосердия и здоровья имеется молодежный центр. На слово "милосердие" я, бывший детдомовец, сразу же клюнул. Надоело отчислять проценты разным бюрократам от культуры, а здесь деньги вроде бы идут на порядочные дела: в школы-интернаты, дома для престарелых, инвалидам-афганцам.

Мы ударили по руками, и назавтра я сам пришел в молодежный центр, где Олег Войтенко был, оказывается, крупной величиной — заместителем председателя правления. Обращались к нему исключительно — Олег Николаевич.

— Все будет выглядеть следующим образом, — сказал мне Войтенко, — ты пашешь вовсю со своим "Ласковым маем", а

нам отстегиваешь сорок процентов. Зато никакой Филинов на тебя не накинется. К тому же, по телеку раскрутим во всех про

граммах. У нас везде связи. Как ни крути — фирма. Знаешь, какая у меня здесь, в этом центре, ставочка — шестьсот восемь

десять рэ в месяц!

Я уважительно посмотрел на столь преуспевающего на коммерческой и газетно-телевизионной ниве слушателя Высшей комсомольской школы двадцатилетнего Олега Войтенко — у него оклад был в два раза больше, чем у славных представителей колхозов на Ставрополье, которые днюют и ночуют на полях и фермах.

Под стать ему был и руководитель центра при фонде милосердия и здоровья. Тоже комсомольский активист и точно такой же любитель шелеста дензнаков некто Панфилов! Запомните это имя все кто верит в непорочность наших общественных фондов. Не обожгитесь, я обжегся…

Войтенко оказался не только высокооплачиваемым, но и столь же напористым специалистом в области товарно-денежных отношений.

— "Бабки", — прошептал он доверительно, — я буду забирать сам, после концертов.

— А рэкета не боишься?

— Да ты что?! — обиделся молодежный активист, — я же тебе говорил — у нас все схвачено.

Схвачено — так схвачено. Не терять же мне веру в комсомол.

Через некоторое время на гастролях в Омске высокопоставленный представитель суперблагородной организации Олег Войтенко появился с просторным "дипломатом", куда сложил аккуратно упакованные банкноты, — семьдесят пять тысяч — и увез их в Москву. В Чернигове получил еще шестнадцать тысяч, и тоже безо всяких формальностей.

Я почувствовал, что дело нечистое, и сказал ему как-то:

— Олежка, я же не кустарь-одиночка. Деньги должны переводиться на счет, а у меня ни печати, ни своего счета. Вы не сделали ничего из обещанного…

— Меньше базарь! — сказал представитель Всесоюзного фонда милосердия и здоровья. — Ты знаешь, сколько идет на зарплату аппарату?.. А еще и содержание необходимых людей…

Я тут же вспомнил про оклады Войтенко и его коллег и приуныл. Это ж сколько придется дать концертов, чтобы накормить ребят с таким хорошим аппетитом…

Но об истинном финансовом размахе моих новоявленных патронов я, оказывается, не подозревал. Ребята оказались очень крутыми. Мало того, что Олег Николаевич Войтенко без посредничества Государственного банка делил с компаньонами полученные от "Ласкового мая" деньги, он еще проявил трогательную заботу о госбюджете.

— Андрей, — однажды сказал он мне, — надо, чтобы ты платил налоги.

— За что? — изумился я. — Ведь все, что положено государству, отчисляет организация, проводящая мои гастроли.

— Ты не прав. С Минфином шутки плохи, — серьезно заметил Войтенко. — Говорю тебе как человек, сдавший зачет по политической экономии.

Я не придал этому глубокомысленному замечанию значения, а потом сильно пожалел, ибо мои отношения с Олегом Войтенко стали после этого постепенно и все больше обостряться. Мальчишки, музыканты, стали невнятно жаловаться на странное внимание со стороны высокого руководителя. Я серьезно переговорил с Олегом Николаевичем, но он, кажется, посчитал, что внезапно свалившееся на него богатство может служить индульгенцией от любых грехов. Через месяц жалобы ребят вновь повторились. И я сказал Войтенко, что о его, мягко говоря, антипедагогических претензиях сообщу академику Федорову, шефу Всесоюзного фонда милосердия и здоровья. В довершение я категорически отказался платить ему дань.

— Пожалеешь, — пообещал Войтенко.

И завертелось. Общая "любовь" ко мне объединила Войтенко и моего старого знакомого, журналиста Юрия Филинова. Юра к тому времени организовал целую серию "разоблачений", мое имя гремело на весь Союз. А тут еще нашумевший инцидент в Чите. Там собственный корреспондент "Комсомолки" Вишневский переквалифицировался в сыщика и устроил бучу в аэропорту. Пока я бегал по поликлиникам, снимал побои, Вишневский успел тиснуть статейку, откуда явствовало, что дети из моего ансамбля избили читинскую милицию.

Стоило бы подробно рассказать об этом детективном сюжете — когда-нибудь в этом, возможно, и будет надобность, но поскольку дело прошлое, ограничусь беглым упоминанием, что оно закончилось вничью. Мне, после некоторых раздумий, расхотелось судиться с милицией, поскольку она и сама стала жертвой провокации со стороны все того же собкора Вишневского. Надеюсь, что в Чите тоже остались довольны таким исходом и станут критичнее относиться к призывам "тащить и не пущать" "Ласковый май". Впрочем, все это имело неожиданное продолжение, и я направляю читателей к главе "В зеркале прессы".

Но тогда, после Читы, настроение у меня было паршивое. Ярлык хулигана налепили крепкий. И тут Войтенко объединился с Филиновым. Я говорю об этом в переносном смысле. Возможно, они даже незнакомы. Но был один человек, связавший журналиста, проникшегося ко мне совершенно непонятной яростью, и юного интригана-нувориша из молодежного центра при Всесоюзном фонде милосердия и здоровья. Фамилия этого человека Веденкин. С ним связана еще более детективная история, заслуживающая пера Джеймса Чейза.