Андрей Разин - Зима в стране "Ласкового мая"

• Название: Зима в стране "Ласкового мая"
• Автор: Андрей Разин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— А кто будет в бане?

— Ты че, — радостно вскричал почуявший близкую добычу Рустам. — Лучшие люди. Отдохнем, расслабимся.

— Хорошо.

Второй концерт мне дался с большим трудом. Надо петь, зал битковый, а у меня в голове совсем другие мысли. Как же бесправен сегодня творческий человек перед алчным нажимом со всех сторон. Вот, говорят, художник — совесть народа, властитель дум. Чепуха! Этого самого властителя любой власть имущий сотрет в порошок, если только почувствует, что вольная пташечка запела не то, что нужно. С уголовным, скажем так, рэкетом справиться можно. А с идеологическим? В свое время я был без ума от свердловчанина Саши Новикова, сочинившего столько прекрасных песен, что их другому могло хватить на большую, безбедную жизнь. Помните, хотя бы "Вези меня, извозчик"? Во всех кабаках пели, стала народной. Заговорили о парне не только у нас, но и за границей, стали передавать песни по голосам. И свердловское партийное начальство взвилось.

— Как это в нашем пролетарском городе да диссиденты?!

Вязать его!

Был бы руководящий крик. А принципиальные юристы найдутся всегда. Новикову присобачили популярную статью о спекуляции и сунули в лагерь. Ни за что ни про что. Вот такая форма музыкальной критики. А наш Сережа Кузнецов? Он-то и вообще не писал песен протеста. Но в Оренбурге даже "Белые розы" кому-то показались чересчур смелыми.

— Почему пишет? Тем более не член Союза композиторов.

Сомнительная личность. Разобраться!

Поскольку за "Белые розы" срок не намотаешь, то придумали оренбургскому самородку версию, будто он воровал радиодетали. Кузнецов клянется, а ему подмигивают:

— Был бы человек, а "дело", паря, всегда найдется.

Спать бы Сереге, как и Новикову, на нарах, если бы не пришла мне в голову спасительная идея выдать себя за представителя Министерства культуры СССР, взять напрокат депутатский значок и появиться в Оренбурге с грозным известием про то, что Кузнецова и Шатунова ждут на международном фестивале. Уголовное дело немедленно бросили в корзину…

А вообще-то, вы думаете, кто-нибудь хоть извинился? Нет. Те, кто судил Новикова, кто звонил по "вертушкам" и спускал директивы, сейчас в первых рядах перестройщиков. То же самое и по Кузнецову. Да что далеко ходить. Сколько раз меня то повестками, то просто так приглашали в разные прокуратуры и отделы БХСС, где вкрадчиво намекали, что могут запросто посадить в тюрьму.

— За что?

Мне не разъясняли, но было понятно, что я как бельмо на глазу у тех, кто по-крупному занят шоу-бизнесом, раскручивает звезд и имеет с этого миллионные обороты.

— Кончай петь или плати, — вот так намекали мне в разных кабинетах.

Не буду кокетничать. Не буду строить из себя диссидента. Но и мой скромный жизненный опыт позволяет чуточку судить об огромной мере социальной незащищенности артистов и социальном происхождении рэкета, родившегося не на Рижском рынке, а в глубинах системы…

Концерт меж тем подходил к концу, и, думая о предстоящей бане, я все сильнее приходил к одному простенькому выводу — пусть меня повесят на первой же чинаре, но я уверен, что Гдляна и Иванова слишком рано отправили из Ташкента. Видно, кому-то не терпелось. По-моему, в этом благословенном месте без червонца скоро нельзя будет ступить ни шагу. А жулья здесь на один квадратный метр больше, чем на километр в Чикаго, родине Аль Капоне. За деньги можно купить все, и никто не стесняется об этом говорить.

Но мне рассчитывать на помощь следователей по особо важным не приходится. Мне предстоит баня. Выкручусь, значит, завтра улетим без потерь. Нет — возможно, так и останемся в песне… Даже взгрустнулось от таких мыслей. Но надо настраиваться на серьезный лад, а то быстро ущучат.

Ведь что произойдет в бане? Наперед знаю. Выпьем, расслабимся, заговорим "за дружбу", и в это безмятежное мгновение откроется дверь, и войдет какой-нибудь амбал с тазиком кипятка. Все ж таки я не оригинален, и кипяток давно и прочно вошел в арсенал борьбы за большие деньги. Войдет и скажет:

— Давай, дорогой, расстанемся по-хорошему. Пусть кто-нибудь везет деньги, или я случайно сейчас споткнусь…

Что остается голому человеку? Платить. Правда, рэкетиры народ боевой, но не слишком творческий, не склонный к импровизациям. Они любят проверенные методы, которым их научили на зоне паханы. Обварить кипятком, придушить полотенцем, приставить к горлу пику. В основном такой джентльменский набор. А когда что-то не срабатывает, они впадают в недоумение. На этом и нужно играть.

Словом, я поехал в баню.

Представьте себе средневековую улицу, где за глинобитными дувалами идет какая-то абсолютно непонятная европейцу жизнь, машина вдруг останавливается возле неприметного дома. Простая дверь. А за ней… Сказки Шехерезады. Тысяча и одна ночь. Утехи эмиров и шейхов. На огромном ковре истекают соком невероятные фрукты. Благоухает шашлык, и манят затейливые сладости. Видениями порхают девочки, ничуть не уступающие герлам из московского "Националя". И над всем этим улыбающийся Рустам.

— Андрюша, дорогой, большое тебе спасибо. Сейчас мы по обычаю закусим и отдохнем. Заказывай.

Оказывается, где-то рядышком наготове стоит официант. "Тысяча и одна ночь", оказывается, имеет форму некоего государственного бардака.

"Вот это мне и нужно", — возликовал я и сделал такой грандиозный заказ, что Рустам убедился — Разин клюнул, парилка состоится, а значит, все пройдет по плану. Краем глаза я заметил исполнителей. Все те же парни в адидасах. Мелькнули и скрылись. Но теперь я был спокоен. В последнюю минуту я шепнул шоферу, чтобы он резко завел мотор, открыл двери и, как только я выбегу, дал по газам. Так быстро я никогда не бегал. Я обогнал крик Рустама.

— Ты че, Андрюха?!

Двери хлопнули, и машина, в которую умудрился набиться весь "Ласковый май", рванула вдоль глухих стен. В заднее стекло было видно, как кто-то, видимо, из авторитетов, дубасил не выполнившего задание Рустама. Всю ночь мы простояли на какой-то забытой богом улочке, где нас не нашел бы никакой рэкет.

А наутро в гостинице, куда мы приехали перед аэропортом, нас ждали переворошенные сумки…

Рэкет не удался.

Мы шли по залитому белым солнцем аэродрому к голубой лодке "Ил-86", и я думал: жаль, что не очень охотно артисты рассказывают о рэкете. Стесняются, боятся. И потому многие думают, как им хорошо и свободно живется. У самого самолета с нами поравнялась группа каких-то людей, и мальчишка, впервые увидев "Ласковый май" так близко, вдруг спросил меня:

— Разин, как ты сам, ваше? Я ответил ему серьезно:

— Ваще нормально. Все путем.

С мандатом на обыск

В Шостке я сразу же ворвался в кабинет главного инженера и сказал ему что-то такое, после чего на «Рекорд» отгрузили целый вагон пленки. Что сказал, — не помню, я был как в бреду. Мысленно я был в Оренбурге у этого безумно талантливого пацаненка-детдомовца. От Саши я узнал подробности. Оказывается, этот паренек, Юрка, обладал не только нежным голосом, но и колючим характером. За драки и прочие пацанские шалости его вроде бы турнули из детдома и заточили в спецГПТУ. Короче, ситуация была посложнее, чем с Ваней Фокиным, но выбирать было не из чего. Созрел гениальный план: привлечь широкую и прогрессивную мировую общественность. Иначе оренбургскую педагогическую мафию не проймешь. Я сам матерый детдомовец и знаю, что если на парня махнули рукой, то в два счета докажут любой комиссии, что ему место только на каторге.

На новенькой «Оптиме» секретарша шосткинского директора отпечатала на фирменном бланке «Рекорда» дикую справку, что я, Разин Андрей Александрович, являюсь полномочным представителем Министерства культуры СССР, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В Оренбурге такая туфта еще могла послужить порошком для административных мозгов. Министерство культуры — это, согласитесь, звучит гордо. Отбросив все моральные угрызения, я купил в местном магазине костюмчик булыжного цвета, соответствующий галстук, спрятал в сумку джинсы, подстригся под солдата-первогодка и дал телеграмму Чернавскому: «Я — в Оренбург!»

Полагаю, что Чернавский решил, будто я сошел с ума. Но меня это не волновало. Я мчался в город, воспетый Александром Сергеевичем Пушкиным… Я мчался в Оренбург. В облоно меня встретили в лучшем духе застойных времен. Развернули диаграммы, доложили, что приступили к строительству новой библиотеки, но я прервал ритуал.

— Министр культуры, — сказал я тусклым голосом, которому обучился от тов. Рудченко, первого секретаря райкома партии на Ставрополье, где я два года обретался в качестве зам председателя колхоза имени Свердлова по соцкультбыту, — видит один вопрос в плане вашей работы. Недавно звонили из американского посольства, передали восковку журнала «Пипл Уик». Возможны осложнения. МИД уже в курсе.