Лесли Шнур - Он, она и ...собака

• Название: Он, она и ...собака
• Автор: Лесли Шнур
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-054826-2

Нина Шепард — очаровательная мечтательница из Манхэттена — выгуливает чужих элитных собак и попутно многое узнает о личной жизни их хозяев.

Специфика работы открывает ей двери в самые роскошные квартиры город в квартиры, где живут мужчины, о которых мечтают все «светские львицы» Нью-Йорка.

Но только Нина знает об этих мужчинах все — и даже больше. И прекрасно понимает: ей под силу очаровать любого, стоит лишь постараться.

Но кому отдать предпочтение?

Хозяину избалованной таксы — или преданного бульдога?

Владельцу элегантного пуделя — или забавного далматинца?

Говорят, если хочешь узнать о мужчине все, взгляни на его пса! Так, может, стоит присмотреться повнимательнее?

---

Как сейчас и проделала одна, прямо на обочине, почти на двухтысячные туфельки из высшего света. Навалила кучу Люка. Обе дамы возмущенно отвернулись и удалились, оставив Нину с ее чувством удовлетворения и пластиковым пакетом для уборки непристойного подношения.

Нина отвела по домам Вебстера, Коди, Кинга, Люку, Сэди, Сафира, Люси и Зардоса, оставив Эдварда и Уоллис, пару такс, принадлежавших Селесте и Джорджу Кратчфилд. Она приняла такое решение потому, что уже несколько недель не была в квартире Кратчфилдов. А это была та еще квартирка. Забитая барахлом и тряпьем настолько, что Нина даже боялась приступа аллергии. Стены блекло-желтые, подушки и ковры красные, золотистые и бледно-зеленые. Растительные орнаменты вперемежку с полосками, антиквариат и дешевые безделушки, вазы с пионами. Каждый уголок чем-то заполнен, каждый кусочек пространства чем-то забит. Никаких книг, живопись — только пейзажи и натюрморты — создает фон, как музыка в ресторане: на что-то похоже, возможно, вы даже видели это прежде, но сейчас независимо от качества оригинала он превратился всего лишь в обои. Квартира из «Архитектурного обозрения»: обычная, дорогая и ужасно скучная. Но Нина знала, где скрывается самое интересное.

Она поднялась на служебном лифте и вошла через заднюю дверь, как и планировала. Открыла ключом дверь, спустила собак с поводков. Те радостно пронеслись через прачечную и комнату горничной в кухню, напились из своих итальянских керамических мисочек ручной работы и устремились через холл в гостиную, где прыгнули в кресло-качалку девятнадцатого века, едва не столкнувшись в воздухе. Покрутившись морда-в-хвост, словно юркие живые пончики, они нашли наконец удобное положение и затихли, прижавшись друг к другу. На втором кресле-качалке покоились две маленькие вышитые подушечки с портретами Эдварда и Уоллис, их именами и датами рождения.

В первую очередь Нина убедилась, что территория свободна.

— Привет, есть кто-нибудь дома? — Подождала. Ответа нет. — Кристина? Ты дома? — Кристина — живущая здесь горничная. Нина была уверена, что, входя в подъезд, видела, как та выходит с хозяйственной сумкой. Но на всякий случай окликнула еще раз: — Кристина?

Когда ответа вновь не последовало, Нина вошла. Она собиралась только заглянуть в спальню с роскошным ложем. Нину не интересовала мебель, плоский экран телевизора на стене, прочий хлам. Но постель! Мечта, грезы, наваждение… Серебристое, кремовое, белоснежное и ванильное. Простыни наверняка из настоящего льна. Не того грубого, мнущегося, дешевого полотна, из которого шьют летнюю одежду и которое Нина терпеть не могла: люди выглядели в нем как картофелины в мешке; но из невообразимо мягкой, с вышитыми шелком крошечными цветочками того же кремового оттенка. Вот она, роскошь: сверху шелковое покрывало, скрывающее европейское одеяло на гусином пуху, достойное миллиардного лофта, а поверх всего — покрывало ручной работы из Франции, в тон. И множество шелковых, бархатных, атласных подушечек. Минутку она просто постояла, любуясь и размышляя, каково это каждую ночь спать в такой постели. И кто-то обнимает тебя, когда забираешься под одеяло. Гладит по волосам, целует, сначала нежно, потом страстно, и рука скользит вниз, лаская грудь. И занимается с тобой любовью под этими роскошными одеялами и простынями — медленно, обстоятельно. Нина вздохнула. Интересно, каково это?

Нет, она, конечно же, не собиралась залезать в постель, чтобы проверить. Особенно после того, что вчера произошло у Дэниела. Нет, сегодня она будет хорошей девочкой. Нина повернулась, чтобы уйти, но передумала и еще раз внимательно окинула взглядом комнату. Она покопается здесь только чуть-чуть, только чтобы немножко разузнать. Что-нибудь о них. Селеста — искусствовед, Джордж — банкир. Нина вернулась к ночному столику Селесты. Селеста спала слева, если смотреть на кровать со стороны; с ее собственной точки зрения — справа. В ящике ее ночного столика обнаружились журналы, пара ручек, стопка бумаги, мелочь, скрепки, кулинарный рецепт, вырванный из журнала, рецепт из универмага «Бергфорд». И под всем этим письмо. Нина улыбнулась. Она нашла главную жилу, клад для всякого шпиона. Присела очень аккуратно, точнее, вскарабкалась на кровать, чересчур высокую из-за толстого матраса, одеял, покрывал и прочего.

«Дорогая Селеста!» — начиналось письмо. Нина затаила дыхание. И, как делала всякий раз, читая романы, заглянула в конец, на последнюю строчку. «С любовью, Томми».

— О-ля-ля! — произнесла она. — Ладно.

И принялась читать.

Дорогая Селеста!

Меня достало твое вечное чувство вины.

У-упс. Нина подняла взгляд от письма. Это вовсе не то, чего она ждала. Но продолжила чтение.

Поэтому я не звонил после 11 сентября. Так на тебя похоже — превращать эту трагедию в свою личную проблему, не говоря уже о том, что это случилось давно. Ты не задавалась вопросом, почему я должен звонить всякий раз после того, как в Нью-Йорке происходит какая-нибудь катастрофа? Тебе жилось бы намного легче, не устанавливай ты так много правил. Если ничего не ждешь, то и не разочаровываешься, когда ничего не выходит. Не рассчитывай, что я буду жить по твоим правилам. Они существуют для того, чтобы их нарушать. А я люблю нарушать правила. Так что прекрати доставать меня своими излияниями. Уезжай из Нью-Йорка, если считаешь жизнь там слишком опасной и тебе нужно видеться с родными каждый раз, как что-то случилось. Жизнь есть жизнь. И бывает в ней всякое. И не всегда именно с тобой.

С любовью, Томми.

М-да, подумала Нина, стиснув зубы от чувства неловкости перед Селестой. Она-то надеялась найти любовное письмо. Понимаете теперь, насколько важно читать весь текст, а не только начало и конец? — назидательно сказала она себе. Томми, очевидно, брат Селесты, мерзкая задница. Чего бы Селеста от него ни требовала, неужели это так много — хотеть получить весточку от родных, когда произошло какое-то несчастье? И надеяться, что те, кто далеко от беды, поддержат тех, кто оказался к ней слишком близко? Семья предполагает любовь, а любовь означает участие, а участие невозможно без общения.

По крайней мере так должно быть, подумала Нина и тут же вспомнила об отце. Она знала, что он ее любит, по-своему, но почему же тогда она даже не знает, как с ним связаться? Он никогда не оставлял адреса или номера телефона, появлялся в ее жизни пару раз в год. В прошлый раз она спросила, как можно связаться с ним, если с ней что-нибудь случится и нужна будет его помощь. Он посмотрел на нее с таким изумлением, будто сама мысль о том, что он ей может быть нужен, была забавной шуткой, и заявил:

— Вот поэтому я и не оставляю номера телефона! Думаешь, мне хочется слышать дурные новости? — И рассмеялся, дружески похлопав ее по руке.

— Но ты же мой папа! — взмолилась Нина, тоже улыбаясь.

— И очень горжусь тобой, — ответил он.

Сколько обид люди носят в себе, думала Нина, пряча письмо на место. Вы редко об этом задумываетесь, но люди, даже Селеста Кратчфилд, с ее многочисленными защитными слоями теплого и мягкого постельного белья, очень уязвимы.

Вернувшись домой, Нина сразу же позвонила матери в Санта-Фе.

— Мам, это Нина, твоя дочь.

— Дорогая, ты единственный человек, который называет меня «мам». Хотя время от времени ко мне действительно обращаются как к матери.

Нина рассмеялась. Нельзя отрицать, что у мамы отличное чувство юмора.

— Как поживаешь?

— Я в порядке, — ответила Нина. — А ты? Долгая пауза.

— Мам?

— Вчера в книжном магазине видела нового Гришэма. Это ведь ты писала предисловие, да?

— Отзыв на полях суперобложки.

— Почти год прошел.

— Мама.

— Ты ведь можешь вернуться на прежнюю работу?

— Не знаю. Я не хочу возвращаться.

— Ну конечно, хочешь, дорогая. У тебя был свой стол. Кабинет. Личный помощник.

— Половина.

— Твое имя упоминали в книгах. Тебя ценили! — Разочарованный вздох.

— О да. Благодарили за краткое изложение содержания на суперобложке. За то, что спрессовала два или три года каторжной работы в три абзаца в надежде, что люди купят книгу только из-за обложки.

— Иногда четыре, разве нет?

— Года или абзаца?

— Что?

— Ты имеешь в виду четыре года каторжной работы или четыре абзаца текста?

— Нина! Послушай, если бы я была богата, я бы все тебе отдала, но, к сожалению, не могу помочь.

— Я знаю. — Всего минуту назад, снимая трубку телефона, Нина не была так подавлена. — Я звонила просто сказать «привет, мама»…

— Это так мило, дорогая.

— Смотрела какой-нибудь хороший фильм?

— Да нет.

— Все еще встречаешься с Морти?

— Нет. Он быстро стал слишком настойчив. Я люблю быть одна. Люблю свою квартиру, свои собственные…

— Это правильно. Но почему бы не иметь милого приятеля, с которым можно сходить пообедать, посмотреть кино, съездить в путешествие, не говоря уж о том, чтобы заниматься сексом? Прошло всего семнадцать лет с тех пор, как вы с папой…