Владимир Глотов - «Огонек»-nostalgia: проигравшие победители

• Название: «Огонек»-nostalgia: проигравшие победители
• Автор: Владимир Глотов
• Издательство: В. Глотов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7281-0126-7

Журнал «Огонек» в конце восьмидесятых, на изломе эпохи, читала едва ли не вся страна.

И вдруг, после небывалого взлета, — падение с головокружительной высоты. До ничтожного тиража. До раздражающей, обидной эмоции. Почему? Орган демократии не оправдал надежд? Демократия обанкротилась? Читатель озаботился иным интересом?

Так или иначе, свой столетний юбилей журнал отмечает не в лучшей форме. Поэтому не лишне задуматься: кем же он был, журнал «Огонек» — шутом, которому позволяли говорить правду, пророком, блудницей?

Отсюда и «Огонек»-nostalgia. Однако книга не только о некогда сверхпопулярной редакции

---

Костыль жестом всех отогнал, оставив около себя только опытного Гордиенко.

Я смотрел со стороны. Не работа, а настоящий спектакль. Так, наверное, всегда будет в России. Наша иррациональная сущность не принимает порядка, мы художники, нам подавай шиворот навыворот, чтобы потом воспеть загадочную русскую душу. Разве какой-нибудь пунктуальный немец совершил бы такое? Зачем ему риск, конфликтность? Это нам наплевать на Витькину жизнь. Лишь бы заработать денежку. Ради нее можно нарушать, воровать, орать, как Фенстер. Я был уверен — Костыль закончит к вечеру четырнадцатого. Кровь из носа. А что там рухнет при этом? Или обвалится потом? К тому времени, когда заработает завод, никого из нас здесь не будет.

Но работал Костыль красиво!

Обедать пошли в тэцстроевскую столовую, ту самую, где у Мунгина была любовь.

По пути рассказывали истории из жизни. Я заметил: русский человек созерцателен и от природы литературен. Обожает слушать рассказы бывалых людей. И сам с удовольствием повествует, не стесняясь приврать.

— Стой, говорю ему, а он ползет, — рассказывал Опанасенко, тоже, как и Гордиенко, хохол. — Стой, кричу, а он молчит и лезет. Я тогда дал очередь из автомата, а он все ближе. Прибежал начальник караула, я ему докладываю. Говорю: лезет! И еще курит. Лезет и курит. Пошли смотреть. Автоматы наготове. Действительно что-то светится в темноте. Подходим — пень гнилой. Я его из автомата раскрошил. Гнилушки так и горят. А я думал: диверсант. Вот стерва — еще курит!

Опанасенко в бригаде — самый положительный. Иногда он заменяет Костыля.

Армейская тема — обычная. Меняется ландшафт. Теперь перед нами пески Средней Азии.

— Помню, похоронили секретаря ихнего горкома. Поставили памятник и к нему — почетный караул. А жара — тридцать градусов. Или сорок! Я в увольнении был, проходил мимо. Говорю им: «Что вы тут стоите, ребята, такого дурака стережете? Вы бы шли купаться». Смотрю, они и правда, поотрезали куски от черных траурных лент, сделали плавки и прыг в большой арык. Хорошо, что никто не видел, а то бы запросто могли на десять суток на губу загреметь.

— Да… В армии с этим просто.

Гордиенко дождался своего момента. Теперь его очередь.

— У нас один хохол стоял у знамени. Надоело. Закурил. Офицер заметил, позвонил начальнику караула, но чуть отвернулся, и солдат окурок в ствол. Большим пальцем прикрыл, дым выпустил. Прибежал начальник караула, обыскали солдата с ног до головы. Ничего нет! «Курил?» — спрашивают. Отвечает: нет. А карабин он держит и не отдает, как положено по уставу. Да и невдомек. Наконец, говорят ему: ладно, признайся, ничего тебе не будет. Сознался.

— И что? — спросили мы все разом.

— Дали трое суток увольнительной, но предупредили: «Смотри, еще раз закуришь, за эти трое суток двадцать суток гауптвахты получишь».

Без всякой связи мордвин Коля Мунгин произнес:

— А ураган корову может поднять. — И замолчал. Понял, что брякнул что-то не к месту.

— Ага… Быка даже, — отреагировал Гордиенко.

Но все уже с удовольствием переключились на новую тему.

— Нет, правда, — сказал образованный Стиляга. — Я читал, что смерч с водой из океана засасывает рыбу.

— А кита, интересно, сможет поднять? — мечтательно спросил Мунгин.

— Нет, не поднимет. А кран, я думаю, унес бы.

— Смотря какой… Витькин не взять.

— Конечно… У Витьки сорок четыре тонны.

— Смотри, смотри! Стрелу развернуло!..

На вопль все разом повернулись, посмотрели на витькин кран. Сам крановщик даже влез на полузасыпанную плиту. Кран как стоял, так и стоит. Гордиенко заржал, довольный. Это обычная шутка. Но время от времени покупка срабатывает.

— А вот еще я читал… — начал кто-то новую повесть. — В одном колхозе, где-то в Прибалтике, трактористы зацепили здоровый камень. Смотрят — а под ним сокровище. Бриллианты, кольца, браслеты. В средние века захоронено. Словом, ювелирные изделия.

— А денег не было?

— Написано: ювелирные изделия.

— Государству отошло?

— В музей.

— Ясно. А то бы в колхозе три дня пьянка была.

— Думаешь, трактористы себе не поднабрали? По карману-то унесли…

— Там проверили!

— Да ну, проверили… Не по полмешку, конечно, но… А что? Дураки там, думаешь, в Прибалтике были?

— Если по-уму, то немножко можно…

— Не то время сейчас, чтобы за скулу прятать, — сделал неожиданный вывод Опанасенко. Все посмотрели на него.

Опанасенко далеко пойдет. Он учится в вечернем институте. Метит на место «бугра».

Вдруг откуда-то появилась симпатичная геодезисточка в курточке с рыжим мехом. Пошла, вертя задом, впереди нас. Тут уже не до рассказов!

— Да-а… — мечтательно протянул Гордиенко.

— Говорят, она уезжает, не может долго сидеть на одном месте, — сказал я.

— Не может долго спать в одной постели, — уточнил Гордиенко.

— А ты, небось, не против был бы! — Выпалил вдруг Коля Мунгин и сам испугался своих слов.

Все засмеялись, а Гордиенко неожиданно покраснел.

— Я вот, Коля, отбалтаю тебе уши! — строго произнес он.

При чем тут уши, подумал я. Виноват язык. Но решил, что Гордиенко прав — можно и так.

Нехотя поговорили еще. Опять вспомнили Среднюю Азию.

— Говорят, когда в Киргизию пришли первые самосвалы, был случай. Киргиз кричит: «Эй, шофер, подвези!» Тот отвечает: «Полезай в кузов!» Только, говорит, баранов привяжи, чтобы не выпали. Тот так и сделал. Залез. Затащил двух баранов, привязал. Доезжают до места. Водитель кузов самосвала поднял, киргиза выкинул, а бараны остались. Опустил кузов и уехал.

— Вранье!

— Точно! Милиция разбиралась. Киргиза спрашивали: «Какой номер машины?» А он не запомнил, отвечает: «Такой новый машина».

Гордиенко поравнялся со мной.

— Все это болтовня, Володя… А вот помнишь ли ты, как мы жили вместе в одной секции?

Действительно, было такое. Короткое время мы с Еленой обитали в маленькой комнате в так называемой «секции» на пять или шесть комнаток, с общей кухней. В одной комнатке жил Гордиенко.

— А ты там же?

— А куда я денусь?.. Вчера разгон давал, бабье наше гонял. Зинка — помнишь? — сучка такая, налетела вчера. Не жила до этого три месяца, где-то пропадала, квартирантов пускала. А жировки накопились. Надо платить за свет. Она не хочет. Говорит: «Я тут не жила!» Притащила какую-то справку, потребовала, чтобы мы ее подписали. Моя говорит: «Вот Володя придет, он будет решать». Я пришел. Говорю: «Подписывать не буду». Ох, она взъелась!.. Визжит: «Бандит, ты тут не прописан!» А я говорю: не имеет значения. Раз не жила, надо было электриков позвать, они бы розетки срезали, тогда платила бы только за свет. За одну лампочку. А то жильцы по ночам плитку жгли, грелись. Все равно визжит: «Я в отдел кадров пойду. В милицию!» Да иди! Милиция знает, что я не прописан. А штраф прислать, у них совести не хватит.

Нас догнал Коля Мунгин. Близилась цель нашего похода и, чувствовалось, ему хотелось со мной поговорить. Гордиенко спросил:

— Как ты, Коля? Эту неделю во вторую смену походишь?

— Давай, — согласился безотказный мордвин.

— Ну тогда я на два дня на зайчика, — обрадовался Гордиенко. — А если на третий день не выйду, скажи «бугру», что я отгул взял. Завтра, думаю, снежок будет, — повернулся ко мне Гордиенко, — самая охота! Хорошо бы, если бы утром, часов до семи снежок, а потом чтобы перестал. Он утром играет, а на день заляжет спать. — И поводя широкими плечами, Гордиенко зашагал, обгоняя нас, к столовой. Перехваченный в узкой талии монтажным ремнем, стройный как оса, такой непредсказуемый, он поспешил вперед, чтобы высмотреть кого-нибудь из знакомых, пролезть без очереди, а с такой, как наша, компанией этого не сделаешь.

Мы с Мунгиным остались на минуту вдвоем с глазу на глаз.

— Ну как, а? — спросил Коля.

— Чего «как»? — не понял я.

— Ну — жениться мне?

— А-а… — сообразил я. — А кто она?

— Я же объяснял: в столовой работает, сейчас увидишь. А до этого полы мыла у нас в общежитии. Старше меня. И двое детей.

— Двое? А квартира?

— Нету. Живет, как и я, в общаге.

— А дети где?

— Да где-то… У матери что ли.

— Ну, а характер?

— Да вроде ничего.

— Давно ее знаешь?

— Месяца три хожу.

— Живешь с ней?

— А то…

— Может, подождал бы… Время подскажет.

— Ты все же посмотрел бы на нее… Потом скажешь. А хочешь, она тебе два шницеля брякнет? Или курицу? Это можно!

У дверей столовой я пожал Коле Мунгину руку, пожелал ему счастья, сказал, что времени у меня в обрез — и так засиделся в бригаде, а у меня задание от газеты. Коля попрощался, расстроившись — ему хотелось показать мне свою подавальщицу. Зря я не пошел. Два шницеля — это хороший обед.

6

В тот раз я собрал материал об Алексее Федоровиче Куликове. Начальник участка на Тэцстрое, пожилой грузный мужчина — Куликов сидел в своем кабинете, выглядел скучно, обыденно. Туда-сюда шныряли посетители.