Александр Алтунин - На службе Отечеству

• Название: На службе Отечеству
• Автор: Александр Алтунин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Аннотация издательства:

Герой Советского Союза генерал армии Александр Терентьевич Алтунин прошел по фронтовым дорогам Великой Отечественной войны сотни огненных верст. О своем участии в боях под Смоленском, в Крыму, в Белоруссии, на берегах Вислы и в Германии он рассказал в повествованиях мемуарного характера "Повесть о тревожной молодости" и "Звезды над Вислой", вышедших в Воениздате Они и легли в основу этой книги. Автор дополнил их главами о своей довоенной жизни и о своей службе в Вооруженных Силах в послевоенные годы.

---

— Прут как оглашенные, — рассказывал начальник разведки, — не считаются с потерями.

Коротаев показал на карте направление контратак противника и положение частей 273-й стрелковой. В это время появился офицер штаба корпуса с пакетом. Подполковник Абашев разорвал конверт, ознакомился с содержанием находящегося в нем документа, прошел к командиру дивизии. Минут через десять Федор Федорович возвратился.

— Петр Васильевич, — пригласил он к своему столу майора Румянцева, готовьте распоряжение частям на занятие исходного положения.

Они еще раз по карте уточнили районы сосредоточения частей, время их прибытия в назначенные места.

Началась подготовка к выдвижению. Ожили телефоны. Офицеры штаба разъезжались для оказания помощи командирам частей и контроля за их действиями. Темнело, приближалась ночь, что осложняло выполнение задачи, хотя маршруты полкам, батальонам заранее были известны. Нужно было соблюдать осторожность: не исключалось возможность работы наземных разведгрупп в тылу наших войск. Пошел густой мокрый снег. Крупные белые хлопья летели неторопливо, укрывали ровным слоем землю, постройки, повисали на ветвях, в шапки одевали изгороди. В белой кисее скрывались отъезжающие от штаба верховые.

— Этого еще не хватало! — возмутился дивизионный инженер. — Как в бой, так — слякоть. И когда она только кончится, проклятая!

Погода и в самом деле не радовала нас — ни осень, ни зима. Снег то выпадет, то стает, наполняя ледяной водой и без того мокрые, раскисшие низины и болота. Влагой был густо насыщен воздух, вода хлюпала в обуви, сырая одежда знобила тело. Люди ругались, поминая бога и всех святых, грозили неизвестно кому кулаком, а погода по-прежнему не улучшалась. Постоит денек-другой морозец — и вновь оттепель. А ведь была уже середина декабря. В нашем положении, пожалуй, труднее всего приходилось саперам. И днем и ночью — в ледяной жиже. Снимали мины, строили укрытия, наводили переправы через многочисленные речушки и ручьи, гатили белорусские топи, заготавливали впрок лес. Особенно в последние дни, когда вышли на западный берег Днепра и стало известно направление наступления. Перед дивизией на десятки километров лежала топкая местность с островками кустов ольхи, ивняка и редкими березками.

Скоро к штаб начали поступать хорошие сведения. Полки и батальоны шли по графику. Уставшие прибыли от Зайца и Красовского полковник Даниловский с начальником политического отдела подполковником Жеваго. По их оживленным лицам нетрудно было понять, что дела обстоят совсем неплохо.

— Разведчики-то как настроены, Федор Семенович! — заканчивал начатый, по-видимому, еще в дороге разговор начальник политотдела. — Младший сержант Блюдо так заявил мне: "Пора кончать с немцем. Руки по работе соскучились. Сплю и вижу себя в поле. И не я один — все стосковались по привычному мужицкому делу. Только и слышишь в разговорах: а у нас, а у меня дома… Да и из этих болот пора выбираться, гнать фашистов дальше".

Выдвижение в исходный район прошло благополучно. Зато во время смены частей 273-й стрелковой дивизии чуть было не произошел неприятный казус. Не успели передовые батальоны наших полков подойти к переднему краю, как предшественники стала спешно покидать траншеи. Это не ускользнуло от разведки противника. Фашисты перешли в контратаку. И они бы осуществили свой замысел — заняли наши позиции, не появись батальон 862-го стрелкового полка капитана Ивана Кузнецова. Молодой, но опытны", волевой офицер не растерялся. Развернул свои роты и нанес контратакующим гитлеровцам удар во фланг. Противнику стало не до наших окопов. Завязался огневой бой, который с небольшими перерывами длился чуть ли не до самого утра, точнее, до тех пор, пока полки но заняли позиции, а Кузнецов не вывел батальон из-под огня. Однако поволноваться пришлось немало. Этот случай стал для нас хорошим уроком на будущее.

Утром 16 декабря полки перешли в атаку. Однако безуспешно. Артиллеристам не удалось разрушить систему огня, не говоря уж о ее надежном подавлении. Без этого же нечего было и мечтать о выполнении задачи. Противник прочно удерживал занимаемые позиции.

Через два дня мы вошли в состав 48-й армии, затем были выведены во второй эшелон корпуса и приступили к оборудованию тылового рубежа обороны.

В эти дни состоялась встреча, мечтой о которой я жил с осени 1941 года. Промозглым декабрьским днем мне с группой штабных офицеров предстояло выехать в один из полков. Наш "виллис" стоял у обочины дороги, забитой военной техникой. Водитель — молоденький солдат — после неудачной попытки втиснуться на проезжую часть ждал, когда проскочит последняя машина очередной колонны. Мы, спрыгнув с "виллиса" и закурив, смотрели на натужно ревущие тягачи, тянувшие огромные понтоны: по дороге проходила саперная часть. Когда тяжелые машины переваливались из стороны в сторону на выбоинах разбитой грунтовой дороги, мне казалось, что огромные понтоны вот-вот покатятся в бурую кашу и увлекут за собой машины. Но тягач чудом выравнивался, и я облегченно вздыхал: пронесло!

— Кому-кому, а им-то достанется, — сочувственно произнес майор Румянцев, — пока не выберемся из этой трясины. Одним словом, Полесье…

— Не поле и не лес, — вырвалось у меня. — В наших краях всякие небыли рассказывали, о таких гиблых местах. Мужики обходили их стороной, разве что в сорокаградусные морозы самые отчаянные отваживались ездить за валежником…

Я не успел договорить: чьи-то крепкие руки стиснули мои плечи. Обернулся. В упор меня разглядывали широко раскрытые радостно-испуганные и такие родные отцовские глаза. Отец опустил руки и замер. С минуту мы молча смотрели друг на друга. От неожиданной радости у меня в горле застрял комок. Наконец отец безмолвно пошевелил обветренными губами.

— Сынок… — скорее угадал, чем расслышал, я хриплый, по такой знакомый голос.

Глаза отца заблестели от слез, губы задрожали. Я, словно очнувшись от минутного забытья, пришел в себя.

— Батя! — схватил отца в объятия и, крепко стиснув, поцеловал его потрескавшиеся губы. — Дорогой мой ба-а-а-тя!

Не помню уж, сколько времени стояли мы так, не. выпуская друг друга из объятий, словно опасаясь, что чудесное видение исчезнет. Мои товарищи окружили нас плотным кольцом и тоже молчали.

— Неужели отца встретил, Саша? — услышал наконец я взволнованный голос Румянцева.

Отец ослабил объятия и, опустив руки, со смущенной улыбкой повернулся к офицерам:

— Здравия желаю, сынки!

— Здравствуйте, отец! — протянул руку Румянцев. — От всего сердца поздравляю вас со счастливой встречей.

Отец бережно взял руку Петра Васильевича и крепко ее пожал, и тут плотина молчания прорвалась: все удивленно и радостно загалдели, толкаясь, спешили к отцу и крепко жали ему руку, тискали в объятиях меня.

— Вот так счастье подвалило тебе, Александр! — улыбнулся Петр Васильевич. — По этому случаю освобождаю тебя от поездки… Иди в штаб, побудь с отцом. Пошлю предупредить его начальство.

В палатке оперативного отдела мы застали Герасимова, клеившего с солдатом-чертежником очередную карту района боевых действий. Узнав о случившемся, он тепло поздоровался с отцом и заговорщически мигнул мне:

— Побеседуйте тут, а я мигом…

Он стремительно выскочил из палатки, увлекая за собой солдата.

Оставшись наедине и усевшись за стол, мы молча смотрели друг на друга.

— А мне, Саша, сердце словно вещало, что встретимся. Покажется вдали незнакомый офицер — и душа замирает: не ты ли это… А теперь вот не верится. — Накрыв своей ладонью мою, пояснил: — Все кажется мне, что ото происходит со мной не наяву… Ведь сколько раз я тебя видел во сне!

— Наяву, батя, наяву, — сжал его ладонь. — Видишь, я живой и здоровый.

— А вот с Мишуткой нам уже не свидеться, — с горечью обронил отец. — И могилы его не отыскать.

В его глазах отразилась безмерная тоска, на мгновение погасившая всю радость нашей встречи.

— Ему бы жить да жить, — горестно вздохнул отец, — а оно, видишь, как получается. Я хожу по земле, хотя и, почитай, три войны за спиной, и насмотрелся на эту самую жизнь сзаду и спереди… А что видел он, наш Михаил? Только на ноги начал становиться — и вот на тебе… Мать по сей день не находит себе места. Почитай, в каждом письме о нем пишет: "Может, жив…" А что я могу отписать ей, раз тут такая мясорубка. Если б жив был, то давно объявился. Да и в похоронке ясно было сказано: "Пал смертью храбрых в боях за Москву…" У меня на сердце камень лежит, а каково матери, которая каждый день ждет похоронку на нас с тобой. Трудно ей, ох как трудно ей, Саша!.. Ты уж пиши ей почаще.

— Война, батя, ничего не поделаешь…

— Да… Одно утешение: не зазря отдал свою жизнь наш Михаил, а сердце все равно болит.

Отец затянулся махорочным дымком и чуть тише добавил: