Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

• Название: Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9922-0630-2, 978-5-9922-0629-6

В двух томах представлены все исторические романы замечательного польского прозаика, лауреата Нобелевской премии — Генрика Сенкевича.

В первый том вошли произведения: "Камо грядеши" — роман, в котором описывается борьба ранних христиан с деспотизмом Нерона, роман "Меченосцы", более известный под названием "Крестоносцы", который публикуется в редко издаваемом переводе Вл. Ходасевича, посвященный борьбе поляков и литовцев с Тевтонским орденом в конце XIV — начале XV века, и роман "Огнем и мечом", рассказывающий о борьбе шляхетской Речи Посполитой с Украиной во времена Богдана Хмельницкого, — первый роман трилогии "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский".

---

— Еще мы живы! — воскликнул Володыевский.

— На небе есть Бог! — прибавил Скшетуский.

Опять наступило молчание, потом Вершул заговорил:

— Мы все погибнем, разве только Бог сотворит чудо, перестанет карать нас за наши грехи и окажет нам не заслуженное нами милосердие. Иногда я сам не верю тому, что видел собственными глазами, и мне чудится, будто это какой-то злой сон…

— Продолжайте, — прервал Заглоба, — вы пришли в Пилавцы, и что же?

— И там остановились. О чем совещались начальники, не знаю; за все это они ответят на Страшном суде, ибо ударь они сразу на Хмельницкого, разбили бы его, как бог свят, несмотря на весь беспорядок, неумелость, раздоры и отсутствие полководца. Там уж поднялась между чернью паника и поговаривали о том, как бы выдать Хмельницкого, да и он сам задумывал бежать. Князь ездил от палатки к палатке, просил, умолял, грозил: "Ударим, пока не подошли татары, ударим!" Он рвал на себе волосы, а те только смотрели друг на друга — и ничего, ничего! И все пили да рядили. Пошли слухи, что идут татары, хан с двухсоттысячной конницей, а они все совещались. Князь заперся в своей палатке, ибо на него никто не обращал внимания. В войске начали говорить, что канцлер запретил князю начинать битву и что ведутся переговоры. Поднялся еще больший беспорядок. Наконец пришли татары; но в первый день нам была удача; с ними имели стычку князь, Осинский и Лащ; прогнали орду с поля, значительно истребив ее, а потом… Голос Вершула прервался.

— А потом? — спросил Заглоба.

— Наступила ночь: страшная, непонятная. Я, помню, стоял со своими людьми на страже у реки и вдруг слышу: в казацком лагере палят из пушек, точно салютуют, и слышатся крики. Тогда я вспомнил — говорили вчера в лагере, будто в поле вышли не все татарские силы, а только часть: Тугай-бей со своими. Я подумал, что если там салютуют, значит, пришел сам хан. Но, вижу, в нашем лагере паника. Я побежал с несколькими людьми. "Что случилось?" В ответ мне кричат: "Командиры бежали". Я к князю Доминику — его нет! Я к подчашему — нет! К коронному хорунжему — нет! Господи! Солдаты бегают по площади; шум, крик, суматоха: "Где командиры, где командиры?" Другие кричат: "На коней! На коней!" Третьи: "Измена! Измена! Спасайтесь, братья!" Все поднимают руки кверху, лица обезумели, глаза вытаращены, толпятся, душат друг друга, садятся на лошадей и летят куда глаза глядят, без оружия. Побросали шлемы, панцири, оружие, палатки. Вдруг во главе гусар, в серебряных латах, появился князь, вокруг него несли шесть факелов, а он, стоя на стременах, кричал: "Панове, я здесь, я остался, ко мне!" Какое уж там! Его не слышат, не видят, летят на гусар, сбивают их, сносят людей, лошадей… Мы едва спасли самого князя. Потом, по затоптанным кострам, в темноте, словно прорвавшийся поток, все войско несется в диком страхе, рассеивается, бежит и гибнет… Нет войска, нет вождей, нет Речи Посполитой, есть только несмываемый позор и казацкая нога у нас на шее…

И Вершул начал стенать и дергать коня, его охватило безграничное отчаяние, которое сообщилось и другим. Они ехали ночью, в темноте и под дождем, как бы обезумевшие.

Ехали долго. Первым начал Заглоба:

— Без битвы, о шельмы! Ах вы такие-сякие! Помните, как они хорохорились в Збараже? Как они собирались съесть Хмельницкого без соли и перцу? О шельмы!

— Куда им! — крикнул Вершул. — Они бежали после первой победы, одержанной над татарами и над чернью, после битвы, в которой даже простые ополченцы дрались, как львы.

— В этом перст Божий, — сказал Скшетуский, — но в этом и какая-то тайна, которая должна выясниться…

— Бывает, что войска бегут, но ведь тут полководцы первые бросили лагерь, точно хотели облегчить неприятелю победу и отдать ему все войско на избиение, — сказал Володыевский.

— Да, да! — воскликнул Вершул. — Говорят, что они именно нарочно сделали это.

— Нарочно?! Клянусь Богом, это невозможно!

— Говорят, нарочно. А зачем? Кто поймет, кто угадает?

— Чтоб их, проклятых, в гробу передавило! Чтоб весь их род погиб, а после него остался один только позор! — вскричал Заглоба.

— Аминь! — сказал Скшетуский.

— Аминь! — повторили Володыевский и Подбипента.

— Теперь только один человек может еще спасти отчизну, если ему отдадут булаву и уцелевшие силы Речи Посполитой; один он, потому что о другом ни шляхта, ни войска не захотят и слушать.

— Князь? — спросил Скшетуский.

— Да, он.

— Пойдем к нему и вместе с ним погибнем! Виват князь Еремия Вишневецкий! — воскликнул Заглоба.

— Виват! — повторили за ним несколько нетвердых голосов.

Но возглас этот тотчас замер: под ногами расступалась земля, небо, казалось, давило головы, и теперь было не до кличей и приветствий. Начало светать. Вдали показались стены Тарнополя.

IX

Первые беглецы из-под Пилавец добрели до Львова 26 сентября, на рассвете, и не успели еще открыть городских ворот, как страшная весть с быстротой молнии облетела весь город, возбуждая в одних недоверие, в других — страх, в третьих — отчаянное желание защищаться. Пан Скшетуский со своим отрядом прибыл двумя днями позже, когда весь город был уже переполнен беглецами, солдатами, шляхтой и вооруженными мещанами. Подумывали уже об обороне, так как с минуты на минуту могли ожидать нападения татар; но никто еще не знал, кто станет во главе войска и как возьмется за дело; всюду поэтому царил беспорядок и паника. Некоторые совсем покидали город, увозя свои семьи, а окрестные жители, наоборот, искали в нем убежища. Уезжавшие и приезжавшие переполняли улицы и подымали шум и споры; всюду было полно возов, узлов, ящиков, тюков, лошадей и солдат разных полков; на лицах — неуверенность, лихорадочное ожидание, отчаяние и решимость. То и дело вспыхивала, словно пожар, паника и раздавались крики: "Едут! Едут!" И толпа, как волна, слепо мчалась куда глаза глядят, пораженная безумной тревогой, пока не оказывалось, что пришел какой-нибудь новый отряд беглецов. А отрядов этих собиралось все больше и больше. Но какой жалкий вид имели эти солдаты, которые еще так недавно, в золоте и перьях, шли в поход против холопов с песнями на устах и гордостью в глазах! Оборванные, голодные, исхудалые, в грязи, на тощих лошадях, со стыдом на лице, они скорее были похожи на нищих и могли возбуждать только сострадание, если бы кто-нибудь мог думать о жалости и сострадании в этом городе, стены которого каждую минуту могли пасть под напором врага. Каждый из этих опозоренных рыцарей утешал себя лишь тем, что стыд и позор этот был в то же самое время уделом тысячи сотоварищей. Они укрывались лишь первое время, а потом, когда пришли немного в себя, стали роптать, жаловаться, грабить, шатались по улицам, пьянствовали по корчмам и шинкам и еще больше увеличивали беспорядок и тревогу.

Каждый твердил: "Татары уже тут, тут!" Одни уверяли, что видели за собой пожары, другие, что им приходилось отбиваться от татарских отрядов. Толпа, окружавшая солдат, напряженно слушала эти рассказы. Крыши костелов и башен были усеяны тысячами любопытных; колокола били набат, а женщины и дети толпились в костелах, где среди мерцающих свечей сияла чаша со Святыми Дарами.

Пан Скшетуский со своим отрядом медленно пробивался от Галицких ворот сквозь сплошную стену лошадей, возов, солдат, мещанских цехов, стоявших под своими знаменами, и сквозь толпу народа, который с удивлением смотрел на этот отряд, входящий в город не врассыпную, а в стройном боевом порядке. Раздались крики, что это подкрепление, и толпой снова овладела ни на чем не основанная радость; она начала тесниться к Скшетускому, хватать его за стремена и целовать их. Сбежались и солдаты и крикнули: "Это воины Вишневецкого! Да здравствует князь Еремия!" Поднялась такая давка, что лошади еле-еле могли передвигать ноги.

Наконец навстречу показался отряд драгун с офицером во главе. Солдаты разгоняли толпу, а офицер кричал: "Дорогу, дорогу!" и бил саблей тех, кто не спешил уступить дорогу.

Скшетуский узнал Кушеля.

Молодой офицер радостно приветствовал знакомых.

— Что за времена! Что за времена! — проговорил он.

— Где князь? — спросил Скшетуский.

— Он совсем бы извелся от тревоги, если бы вы не приехали. Он с нетерпением ждет вас и ваших людей; а теперь он в костеле у бернардинцев [61], меня послали в город, чтобы водворить в нем порядок, но этим уже занялся Гросвайер. Я поеду с вами в костел. Там совет.

— В костеле?

— Да. Хотят предложить князю булаву, солдаты объявили, что под начальством другого полководца они не станут защищать город.

— Едем! Я тоже спешу к князю.

Соединенный отряд двинулся. По пути пан Скшетуский расспрашивал обо всем, что творилось во Львове, и решено ли его защищать.

— Вот об этом-то теперь там и толкуют, — сказал пан Кушель. — Мещане хотят защищаться. Что за времена! Люди низшего происхождения выказывают больше благородства и мужества, чем шляхта и солдаты.