Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

• Название: Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9922-0630-2, 978-5-9922-0629-6

В двух томах представлены все исторические романы замечательного польского прозаика, лауреата Нобелевской премии — Генрика Сенкевича.

В первый том вошли произведения: "Камо грядеши" — роман, в котором описывается борьба ранних христиан с деспотизмом Нерона, роман "Меченосцы", более известный под названием "Крестоносцы", который публикуется в редко издаваемом переводе Вл. Ходасевича, посвященный борьбе поляков и литовцев с Тевтонским орденом в конце XIV — начале XV века, и роман "Огнем и мечом", рассказывающий о борьбе шляхетской Речи Посполитой с Украиной во времена Богдана Хмельницкого, — первый роман трилогии "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский".

---

— Если вы догадываетесь, то говорите скорей, я весь в огне! — воскликнул Скшетуский.

— За Ямполем! — сказал Заглоба и торжествующе обвел всех своим здоровым глазом.

— Откуда вы знаете это? — спросил Скшетуский.

— Откуда знаю? Вот откуда: сидел я в хлеву, куда велел меня запереть этот разбойник (чтоб его свиньи съели!), а вокруг хлева разговаривали казаки. Приложил я ухо к стене и слышу, как один говорит: "Теперь, видно, атаман за Ямполь поедет", а другой на это: "Молчи, коли тебе жизнь мила". Даю голову на отсечение, что она за Ямполем.

— О, как бог свят! — воскликнул Володыевский. — В Дикие Поля он ведь ее не увез, значит, по-моему, спрятал ее где-нибудь между Ямполем и Ягорлыком. Я был однажды в тех краях, когда съезжались королевские и ханские судьи; ибо в Ягорлыке, как ведомо ваць-панам, разбираются пограничные споры об угнанных стадах, а таких споров всегда немало. По берегам Днестра много яров, оврагов, потайных мест и разных камышей, где ютятся по хуторам люди, не знающие никакой власти, живущие в пустыне и в одиночестве. У этих диких пустынников, без сомнения, он и скрыл ее; там для нее всего безопаснее.

— Да, а как же пробраться туда, если Кривонос загородил дорогу? — сказал Лонгин. — Ямполь, я слышал, разбойничье гнездо.

Скшетуский ответил:

— Если б мне десять раз пришлось умереть, я пойду ее спасать! Пойду переодетым и буду искать ее. Бог мне поможет, и я найду ее.

— И я с тобой, Ян! — сказал пан Володыевский.

— И я оденусь нищим бандуристом, — верьте мне, ваць-панове, я опытнее вас всех, но так как мне окончательно опротивел торбан, то я возьму дуду.

— Может, и я на что пригожусь, братцы? — спросил пан Лонгин.

— Конечно! — ответил ему Заглоба. — Когда нам придется переправляться через Днестр, то вы перенесете нас всех, как святой Христофор.

— От души благодарю вас, панове, — сказал Скшетуский, — и с радостью принимаю вашу готовность. Друзья познаются только в превратностях судьбы, и, вижу, Господь Бог не лишил меня их. Дай бог отплатить вам тем же!

— Все мы как один человек! — крикнул пан Заглоба. — Бог любит согласие, и вы увидите, скоро труды наши увенчаются успехом.

— Теперь нам не остается ничего другого, — произнес после некоторого молчания Скшетуский, — как отвести отряд к князю и всем вместе отправиться на поиски. Пойдем Днестром за Ямполь, до самого Ягорлыка, и будем всюду искать. А если, как я надеюсь, Хмельницкий уже разбит или, пока мы дойдем до князя, будет разбит, тогда и служба не будет нам помехой. Войска, верно, пойдут на Украину, чтобы подавить бунт, но там они уж обойдутся без нас.

— Подождите-ка, ваць-панове, — сказал Володыевский, — после Хмельницкого придет черед идти на Кривоноса, и мы можем двинуться к Ямполю вместе с войском.

— Нет, нам надо быть раньше, — возразил Заглоба, — но прежде надо отвести отряд, чтобы развязать себе руки. Надеюсь, что князь будет нами доволен.

— Особенно вами.

— Конечно, ведь я привезу ему самые лучшие вести. Верьте мне: я ожидаю награды. Значит, в путь?

— Мы должны отдохнуть до завтра, — сказал Володыевский, — впрочем, пусть Скшетуский распоряжается: он здесь начальник, но только я предупреждаю, что если мы двинемся сегодня, то все мои лошади падут.

— Я знаю, что это невозможно, — ответил Скшетуский, — но думаю, что после хорошей кормежки завтра мы сможем ехать.

На следующий день они и двинулись в путь. Согласно приказанию князя, они должны были вернуться в Збараж и ждать там дальнейших распоряжений. Они пошли на Кузьмин, в сторону от Фельштына, к Волочиску, откуда шла проезжая дорога через Хлебановку в Збараж. Дорога была плохая, шли дожди, но было спокойно; только пан Лонгин, шедший впереди с конницею в сто человек, разгромил несколько шаек, которые собрались в тылу регулярных войск. На ночлег остановились только в Волочиске.

Но прежде чем успели уснуть сладким сном, их разбудила тревога; стража дала знать о приближении какого-то конного отряда. Но сейчас же узнали татарский полк Вершула, — значит, свои. Заглоба, пан Лонгин и маленький Володыевский тотчас собрались в комнате Скшетуского, и гуда следом за ними как вихрь влетел офицер легкой кавалерии, запыхавшийся и весь покрытый грязью. Скшетуский, взглянув на него, воскликнул:

— Вершул!

— Да, я! — сказал прибывший, еле переводя дух.

— От князя?

— Да.

— Какие вести? Хмельницкий разбит?

— Разбита… Речь Посполитая!..

— Ради бога! Что вы говорите! Поражение?

— Поражение, позор, посрамление!.. Без битвы!.. Паника!.. О! О!

— Я ушам своим не верю! Говорите же, ради бога! Полководцы?

— Бежали.

— Где наш князь?

— Уходит… без войска… Я от князя… приказ… сейчас же к Львову… За ними идут…

— Кто? Вершул, Вершул! Опомнитесь! Ради бога! Кто?

— Хмельницкий, татары!

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! — воскликнул Заглоба. — Земля из-под ног уходит!

Но Скшетуский уже понял, в чем дело.

— Спрашивать потом, — сказал он, — теперь на коней!

— На коней, на коней!

Копыта вершуловских лошадей уже стучали под окнами; жители, разбуженные появлением войска, выходили из домов с фонарями и факелами в руках. Весть облетела весь город, как молния. Тотчас ударили в набат. Тихое за минуту до этого, местечко наполнилось шумом, топотом лошадей, криками команды и гатдежом евреев.

Жители хотели уходить вместе с войском, запрягали возы, нагружали на них жен, детей, перины; бургомистр во главе нескольких мещан пришел умолять Скшетуского не уезжать вперед и проводить жителей хотя бы до Тарнополя, но Скшетуский не хотел его и слушать, имея строгий приказ немедленно выступить во Львов.

Они выступили, и уже в дороге Вершул, немного придя в себя, стал рассказывать, что случилось.

— Сколько Речь Посполитая стоит, — говорил он, — никогда еще не терпела она такого поражения… Ничто — Цецора, Желтые Воды, Корсунь!

А Скшетуский, Володыевский, пан Лонгин Подбипента то хватались за головы, то поднимали руки к небу.

— Это выше человеческого понимания! — говорили они. — Где был князь?

— Он был покинут, нарочно от всего отстранен, он даже не распоряжался своей дивизией.

— Кто же командовал?

— Все и никто. Я давно служу, на войне зубы съел, но такого войска и таких начальников еще не видел.

Заглоба, который недолюбливал Вершула и мало знал его, начал качать головою, чмокать губами и наконец сказал:

— Мосци-пане, не помутилось ли просто у вас в глазах, не приняли ли вы частичное поражение за общее, ибо то, что вы говорите, уму непостижимо!

— Что оно уму непостижимо — с этим я согласен, но я с радостью отдал бы голову на отсечение, если бы каким-нибудь чудом оказалось, что это неправда.

— Но каким же образом вы очутились первым в Волочиске после поражения? Я не хочу допустить мысли, что вы улепетнули? Где же войска? Куда они бегут? Что с ними случилось? Отчего они, убегая, не опередили вас? Я напрасно ищу ответа на все эти вопросы.

Вершул во всякое другое время не спустил бы даром таких вопросов, но в эту минуту он не мог думать ни о чем, кроме поражения, и только ответил:

— Я потому пришел в Волочиск первым, что все бегут на Ожиговцы, а князь нарочно послал меня сюда предупредить вас, чтобы вас не застали врасплох. Во-вторых, ваши пятьсот человек для него теперь не безделица, вся его дивизия большей частью погибла или рассеяна.

— Странное дело! — пробормотал Заглоба.

— Страшно подумать! Отчаяние охватывает! Сердце разрывается, а слезы сами льются! — говорил, ломая руки, пан Володыевский. — Отчизна погибла! По смерти бесчестие! Такое войско погибло, рассеяно! Это, должно быть, конец света и начало Страшного суда!

— Не перебивайте, дайте ему все рассказать! — обратился к ним Скшетуский.

Вершул молчал, точно собираясь с силами; несколько времени слышалось только шлепанье копыт по грязи; шел дождь. Ночь была темная, пасмурная, и в этой темноте, при дожде слова Вершула звучали как-то странно, зловеще.

— Если бы я не надеялся, что меня убьют в бою, то, наверное, сошел бы с ума. Вы говорите, что это конец света, — я тоже думаю, что он близок, ибо все рушится, зло торжествует над добром, и Антихрист уже ходит по свету. Вы еще не видели того, что случилось, а не в силах слышать рассказа; так что же должен чувствовать я, видевший собственными глазами позор и поражение? Бог послал нам счастливое начало в этой войне. Князь, получив удовлетворение за пана Лаща, остальное предал забвенью и даже помирился с князем Домиником. Мы все радовались этому согласию, и сам Господь благословлял его. Князь одержал новую победу под Константиновом и взял самый город, который неприятель оставил после первого же штурма. Потом мы пошли к Пилавцам, хотя князь идти туда не советовал. Но уже по пути против него начались козни и разные махинации. Его не слушали на советах, не обращали внимания на то, что он говорил, и старались главным образом разделить его дивизию так, чтобы она не была целиком в его руках. Если бы он противился этому, то все несчастья и всю вину свалили бы на него, но он молчал и терпеливо сносил все. По приказу главнокомандующего легкая кавалерия вместе с пушками Вурцеля и оберштером Махнишсим осталась в Константинове; у него отняли также полки Осинского и Корыцкого, у него остались лишь гусары Зацвилиховского, два полка драгун, да я с частью моего полка. Всего было не больше двух тысяч человек. Тогда-то и начали помыкать им; я сам слышал, как приверженцы князя Доминика говорили: "Теперь уж не скажут, что победа — дело рук Вишневецкого". И они не стеснялись говорить вслух, что если бы князь действительно пользовался такой славой, то на выборах его кандидат, королевич Карл, получил бы большинство, а между тем все хотят Казимира. Они так заразили этими предвыборными толками все войска, что стали образовываться кружки, начались голосования, затем высылка делегатов, точно на сейме, — словом, там думали обо всем, кроме войны, точно неприятель был уже разбит. И если бы я стал вам рассказывать о тех пиршествах, о той роскоши, которая царила там, вы бы не поверили. Воины Пирра — ничто в сравнении с этими воинами, разряженными в золото, драгоценности и страусовые перья. За нами шло двести тысяч слуг и тьма повозок; лошади падали под тяжестью шелковых тканей и ковров, возы ломились под грузом вин. Можно было подумать, что мы идем завоевывать весь мир. Шляхта из народного ополчения по целым дням и ночам хлопала бичами. "Вот чем, — говорила она, — мы усмирим хамов, даже не обнажая сабель". А мы, старые солдаты, привыкли драться, а не болтать, и при одном виде этой неслыханной роскоши мы уже чуяли что-то недоброе. Потом начались споры из-за воеводы Киселя. Одни говорили, что он изменник, другие — что он заслуженный сенатор. В пьяном виде дрались и на саблях. Обозных стражников не было. Никто за порядком не следил, никто не командовал: каждый делал, что хотел, шел, куда хотел, останавливался, где ему вздумалось; челядь затевала споры. Боже милосердный! Это был пикник, а не поход, пикник, на котором пропили, проели и проплясали честь Речи Посполитой, всю без остатка!