Мордехай Рихлер - Версия Барни

• Название: Версия Барни
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: ИД Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-186-9

Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.

---

Присяжные для порядка два часа совещались, а потом вышли с оправдательным приговором — как раз когда им пора было мчаться домой, чтобы не упустить трансляцию показательного хоккея: «Монреальцы» против «Вашингтонских кепочников». Я вскочил, стиснул в объятиях Хьюз-Макнафтона, а потом бросился к Мириам.

Одно соображение вдогонку. Все те годы, что предшествовали суду надо мной, когда я застревал в плотном — бампер к бамперу — потоке транспорта на шоссе, ведущем к моему коттеджу, впереди меня чуть не каждый раз оказывался помятый, изъеденный ржавчиной пикапчик с наклейкой на заднем бампере; я тащился за ним, и перед глазами у меня стояло: ХРИСТОС СПАСАЕТ, а я еще, помню, хмыкал: дескать, не очень-то уповай на это, чувак! Теперь я уже не такой убежденный скептик.

10

Однако новости грустные!

Загляните на первую страницу этих извилистых мемуаров, и вы увидите, что Терри был для меня просто нож острый. Заноза под ногтем. Рассказывать историю своей впустую растраченной жизни я затеял в ответ на гнусный поклеп, возведенный на меня Терри Макайвером в его автобиографии, касающейся моих отношений с Букой, моих трех жен (он называет их тройкой кучера Барни Панофски) и той жуткой истории, что я, как горб, буду влачить до могилы. О'кей, о'кей. Это все издержки первой книги. Хотя и не столь постыдные, как юношеские потуги великого Гюстава Флобера. В «Бешенстве и бессилии» он рассказал историю замурованного заживо человека, который ест собственную руку. В его новелле «Quidquid Volueris»[349] главный герой — бессловесный сын черной рабыни и орангутанга. Правда, когда Флобер высасывал из пальца свои бредни, ему было не шестьдесят семь, как мне, а всего пятнадцать.

Это я к тому, что теперь, когда написаны мириады слов, весь мой разбухший, тяжелый, как кирпич, манускрипт внезапно лишился всякого raison d'ètre[350]. Наш самовлюбленный мерзавец взял да и помер. Инфаркт. En route[351] в Макгилл, где он собирался что-то читать и раздавать автографы, на Шербрук-стрит вдруг закружился на месте и упал на тротуар, схватившись за грудь. Если бы его быстро доставили в больницу, он, может, и не умер бы, но прохожие принимали его за выпивоху и обходили стороной. Bonjour la visite[352].

Макайвер так никогда и не женился. «Я уже выбрал себе место у ног самой взыскательной из возлюбленных, — сказал он однажды репортеру «Газетт», — литературы». Однако и в преклонном возрасте он не чурался покровительства богатых женщин — стервятниц культурной помойки. Говорят, он собирал рецензии на свои книги в альбом, прокладывая страницы целлофаном. В последние годы МВС [Монреальский Великий Старец. — Прим. Майкла Панофски.] был щедро осыпан наградами. Его кабинет по всем стенам украшали почетные грамоты. Всеканадская книжная ярмарка в Торонто наградила его премией. В Макгиллском университете он стал президентом. Ходили слухи, что он стоит на очереди за назначением в сенат, где получил бы возможность обмениваться идеями с моим высокочтимым соседом, обладателем пентхауса в нашем доме, Харви Шварцем. Впрочем, бывший consiglifre самого Гурски нынче тоже выбился в ньюсмейкеры. На собственные средства он основал Движение за единую Канаду. «Я решил посвятить остаток жизни спасению этой страны, которая была так добра ко мне», — сказал этот жулик, валютный спекулянт, наперсточник от недвижимости, рейдерских и перекупных дел мастер и налоговый шулер, упрятавший миллионы долларов в семейный «Фонд Шварца».

Насчет похорон у меня некий раздрай. В моем возрасте, когда стоишь и смотришь в двухметровую яму, по коже бегут мурашки, но есть и кое-какая приятность в том, что ты дожил, дожал, дотянул, и вот — на чьи-то чужие похороны смотришь все-таки с этой стороны! И пусть они будут чьи угодно, лишь бы не Мириам и не кого-нибудь из наших детей. Однако, к вящему моему изумлению, на похоронах Макайвера я искренне плакал. Когда-то мы были оба молоды, бездумно и беспечно болтались по Парижу — этакие, как теперь говорят, отвязные провинциалы, и — задним числом — жаль, что не подружились.

Опять отступление, но на сей раз весьма уместное. Недавно я летал в Нью-Йорк навестить Савла и посмотреть Грегори Хайнза в паре с этим новым вундеркиндом, Сэвьоном Гловером, в мюзикле «Последний джем-сешн Джелли». По-моему, Гловер самый талантливый чечеточник из всех, кого я когда-либо видел, и я на следующий день вернулся, чтобы посмотреть его снова. А еще на следующий день мы встретились и выпили в отеле «Алгонкин» с Лео Бишински.

— Мне уже шестьдесят восемь, был-ля, — сказал он. — Не понимаю. И как это так получилось? Только отвернешься — и уже! Мне шестьдесят восемь лет, я четыре раза женился-разводился, нахапал сорок восемь миллионов долларов — и это при том, что меня обкрадывали без зазрения совести. Продавал рожу с обложки «Вэнити фейр». А сколько раз обо мне писал журнал «Пипл»! Меня цитировала в своих колонках Лиз Смит. Я написал портрет Джонни Карсона, а теперь ко мне наперебой рвутся Джей Лено и Давид Леттерман[353]. У меня ретроспектива в Музее современного искусства. Отец никогда бы не поверил, что кистью можно заработать больше, чем торговлей модным женским шмотьем. Вот уж мать бы гордилась! Кстати, то, что обо мне пишет этот австралопитек Роберт Хьюз[354] в журнале «Тайм», — типичная заказуха. А вместе с тем ребята, с которыми я шмузал и хохмил в «Ле Куполь» — или оно «Ля», не важно, — в «Селекте» и в «Мабийоне», все теперь меня ненавидят. Придешь к кому-нибудь из них на вернисаж, а они либо нос воротят, либо так: «Bay, кто к нам пришел! Звезда! Да как же мы сподобились! Ты что это, Лео! Не надо, мы скромные, мы тебя не стоим!» Черт подери, а ведь сидели вместе в кафешках и, посмеиваясь, ждали, когда подойдет глянуть на нашу мазню Уолтер Крайслер-младший — вдруг что-нибудь да купит? Я думал, мы друзья до гроба. Вместе прошли огонь и воду. Да будь они все неладны! Сегодня меня всюду принимают, в самых высших кругах — и на Парк-авеню, и в Ист-Хэмптоне. Что хмыкаешь, с почтением смотри: перед тобой человек, который фуршетил в самом Белом доме! Между прочим, обеды, куда меня приглашают, — о, это отдельная песня: высокочтимый хозяин либо шустрый биржевой спекулянт, либо бывший скупщик обесцененных акций с женой вроде охотничьего трофея, только куда болтливее, и обязательно у них на стене висит одна из моих цацкас, причем обошлась она мудиле грешному миллиона в два, а у меня при этом единственное желание — сдернуть ее, сунуть под мышку и сделать ноги, потому что сидеть с ними больше пяти минут — это спятить можно. А я сижу, сгораю со стыда, смотрю на него и спрашиваю себя: неужто я все это для него делал? Когда я ел один раз в день, неужто это его одобрения я добивался? У меня шестеро разных детей от четырех жен, а я никого из них видеть не могу, даже подумать тошно, что, когда я крякнусь, они будут как сыр в масле кататься. Один — продюсер звукозаписей хип-хопа. От Моцарта до рэпа и хип-хопа — а? Дорожка не каждому под силу! Хотя кто я такой, чтобы говорить это? Между Гойей и мной тоже разница есть. Вчера делали биопсию моей простаты — жду плохих новостей. Все завидуют мне по поводу моих кисок, а я как лягу с какой-нибудь в постель, так аж трясусь от ужаса: не встанет — ведь засмеют! Черт, Барни, как мы когда-то веселились! Не понимаю, куда все ушло, а главное — зачем же так быстро!..

Макайвер, надо отдать ему должное, победил благодаря упорству — шансов у него было мало. Приплыл-таки на своем слабеньком, необязательном талантишке к признанию в родной стране, что, однако же, больше того, чего добился — и даже к чему стремился — я. Не следовало мне к нему так зло цепляться. После похорон Макайвера я засел в «Динксе». Открываю страницу некрологов газеты «Газетт», читаю: ЧЕРПАЯ ВДОХНОВЕНИЕ В СВОЕЙ ДУШЕ, ТЕРРИ МАКАЙВЕР ЗАРЫЛСЯ В НЕДОСЯГАЕМЫЕ ГЛУБИНЫ. О господи! Тем не менее в тот же вечер я написал поминальное письмо в ту же газету, и спустя три дня оно было там напечатано.

Макайвер, конечно, здорово меня подвел, но это не причина, чтобы взять всю мою писанину и выбросить. Нет уж, возьму-ка я лучше да найду своим почти завершенным признаниям нового адресата. Пусть они теперь посвящаются моим любимым: Мириам, Майку, Савлу и Кейт. А еще Соланж и Шанталь. Но не Каролине.

Вспоминается, как во время моего последнего визита к Майку и Каролине в Лондон меня однажды накормили вегетарианским обедом: артишоки, за ними овощное рагу, сырное ассорти и выращенные на чистой органике фрукты. Когда дело дошло до декофеинированного кофе, я вынул коробку с сигарами, закурил «монтекристо» и предложил Майку.

— Прости, что на сей раз это не «коиба», — сказал я, испытующе на него глядя.

Майк прикурил, а Каролина соскользнула со стула и — бочком, бочком — пошла открывать окно.

— Но в тот раз ты, конечно, от души насладился сигарами, правда?

— Спрашиваешь!

В некотором уже раздражении я говорю: