Мордехай Рихлер - Версия Барни

• Название: Версия Барни
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: ИД Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-186-9

Словом «игра» определяется и жанр романа Рихлера, и его творческий метод. Рихлер тяготеет к трагифарсовому письму, роман написан в лучших традициях англо-американской литературы смеха — не случайно автор стал лауреатом престижной в Канаде премии имени замечательного юмориста и теоретика юмора Стивена Ликока. Рихлер-Панофски владеет юмором на любой вкус — броским, изысканным, «черным». «Версия Барни» изобилует остротами, шутками, каламбурами, злыми и меткими карикатурами, читается как «современная комедия», демонстрируя обширную галерею современных каприччос — ловчил, проходимцев, жуиров, пьяниц, продажных политиков, оборотистых коммерсантов, графоманов, подкупленных следователей и адвокатов, чудаков, безумцев, экстремистов.

---

— Ах-ах! Что же вы обратно-то не перемотали? С вас еще три доллара за перемотку.

— У вас есть шариковая ручка?

В недоумении он дает мне ручку, я сую ее в дырку и принимаюсь крутить бобину по часовой стрелке [Против часовой стрелки. — Прим. Майкла Панофски.], не обращая ни малейшего внимания на то, что за мной выстроилась очередь из пяти человек.

— Что вы делаете?

— Перематываю.

— Да вы же год так будете мотать!

— Сейчас всего только три, сынок, а эту кассету я должен был сдать к пяти.

— Дайте сюда, папаша, и можете забыть об этих трех баксах.

Позавтракал сегодня поздно, а потом включил радио, решив послушать Мириам для разнообразия в прямом эфире. Ура! Оказалось, она как раз начинает читать письмо, пришедшее якобы от радиослушателя из Калгари.

Дорогая миссис Гринберг!

Я старый чокнутый дурень, из тех, о ком рассказывают анекдоты, — человек, отдавший лучшие годы жизни любимой женщине, а она взяла да и сбежала с мужчиной помоложе. Надеюсь, Вы разберете мой почерк, который стал совсем никудышным с тех пор, как меня опять разбил микроинсульт. Как Вы, конечно, поняли, образования у меня почти что и нет. Куда мне до тех слушателей, чьи письма Вы обычно читаете вслух. Нынче я на пенсии, а был сборщиком мусора и вторсырья — ха! ха! ха! Но все равно я надеюсь, что мне хватит грамотности, чтобы попасть в эфир. Я все еще скучаю по жене и не убираю ее фотографию с тумбочки у кровати, что стоит в моей комнатке в Виннибаго. Сегодня у Мэрилу день рождения, и мне хотелось бы, чтобы Вы исполнили песенку, которая звучала в столовой гостиницы «Хайландер» в Калгари, куда я возил ее праздновать ее тридцатилетие в 1975 году.

Я от той песенки помню всего несколько слов, но они очень подходят к моему теперешнему состоянию, а вот ни названия, ни автора музыки не припомню. Там слова такие:

В лунном свете вздымаю я руки пустые,
Трам-тарам тара-рам, дорогие черты…

А музыку, как я припоминаю, играли в основном на рояле, причем написал ее какой-то знаменитый поляк. Постойте-ка. Про него же фильм когда-то показывали — с Корнелем Уайлдом, он еще болел туберкулезом, то есть тот пианист, а не Корнель. Я бы хотел, чтобы вы исполнили этот номер и посвятили его Мэрилу, на которую я не держу зла. Спасибо огромнейшее.

Искренне Ваш, УОЛЛИ ТЕМПЛ.

P. S. Мне и правда нравится классическая музыка, а уж до Вашей передачи я и вообще сам не свой. Одна из моих любимых пластинок, которую очень Вам рекомендую (может, поставите как-нибудь в другой раз), — это «Избранное» Моцарта.

Мириам сделала паузу, а потом и говорит:

— Это письмо пришло от того же шутника, что уже писал нам, представляясь то Дорин Уиллис, то еще каким-нибудь вымышленным именем.

Ч-черт!

— Я прочитала его письмо вслух только для того, чтобы этот радиослушатель знал, что он меня не одурачил. А за его труды пусть ему будет награда — я поставлю для него Шопена, Этюд 1–12, опус 10 в исполнении Луи Лорти. Запись сделана в Суффолке, Англия, в апреле 1988 года.

Наша семейная лесная почта — этот «там-там телеграф», а вернее сказать, игра в испорченный телефон — в последнее время шла с истерическим перенапрягом, так что и до меня донеслись кое-какие обрывочные сведения. Например, о том, как Майк звонил Савлу.

— Держись за шляпу: папочка пишет мемуары!

— Я знал, что он что-то задумал. Минуточку, извини. Нэнси, ты кладешь эту книгу не на ту полку. Она должна лежать там, откуда ты ее взяла… Прости, Майк. Мемуары, говоришь? Черт, вдруг его не захотят печатать? Это может совсем сломить его.

— Ну, сейчас купят всё, что касается Клары Чернофски, да и потом — он же знал кучу всяких знаменитостей.

— Слушай, это не ты мне говорил, что у Каролины какой-то родственник крутой хирург-ортопед?

— Да. И что?

— Нэнси, нет, это не совсем то место, где она стояла. Черт! Черт! Черт!.. Прости, Майк. Я бы хотел кое о чем посоветоваться. Если я отправлю тебе рентгеновские снимки, ты не можешь их ему передать?

— Чтобы опять разворошить то забытое дело о смерти или — как до сих пор выражается Кейт — исчезновении Бернарда Московича?

— Я тебе задал вопрос.

— Да. Конечно. Если ты настаиваешь…

Затем Савл позвонил Кейт.

— Ты слышала? Папочка собирается нас прославить.

— А почему ты думаешь, что один ты в нашей семье можешь быть писателем?

— Он тебе никаких набросков еще не показывал?

— Савл, ты бы послушал, как он по телефону-то разошелся! Рассказывал старые истории, хохотал. Вспоминал звезд хоккея, которых видел в их лучшие годы. А еще у папы была интрижка с учительницей, когда ему было всего четырнадцать лет.

— Да ну, он нам лапшу вешает. Он говорил, да только я никогда в это не верил.

— Помнишь, как он нам лекции читал об опасности наркотиков? Так он, оказывается, когда был в Париже, день и ночь курил гашиш! Когда он говорит о прошлом, он молодеет прямо на десятилетия. Последнее время только прошлое его по-настоящему и занимает.

Потом Майк позвонил мне.

— Папа, ты можешь обо мне писать что угодно, но только — пожалуйста — не задевай Каролину!

— А ты попробовал бы поговорить так с Сэмюэлом Пипсом[317] или Жан-Жаком Руссо, хотя ты-то ни того, ни другого и не читал, поди!

— Я не шучу, папа.

— Тебе не о чем беспокоиться. Как детки?

— Джереми прекрасно сдал экзамены за начальную школу. А Гарольд — вот, прямо сейчас, пока мы говорим с тобой, — пишет тебе письмо.

На следующее утро в десять позвонил Савл.

— Ты чего так рано встал? — поинтересовался я.

— Мне к одиннадцати к дерматологу.

— О господи! Проказа! Вешай трубку немедленно!

— Ты что, правда пишешь мемуары?

— Ну, в общем, да.

— Дал бы мне взглянуть. Папа, пожалуйста!

— Со временем, может, дам. Как Нэнси?

— А, эта. Она бросила в самую пыль мои компакт-диски и измусолила авторский экземпляр «Читателя-неоконсерватора». Помнишь, я тебе тоже экземпляр посылал? В общем, она вернулась к мужу.

Но по-настоящему я взволновался, только когда позвонила Мириам, с которой я никак не мог поговорить уже полтора года. Когда я услышал, как она этим своим голосом обращается прямо ко мне, у меня сердце чуть наружу не выскочило.

— Барни, как поживаешь?

— Прекрасно. А почему ты спрашиваешь?

— Так у людей заведено, когда они долго друг с другом не общались.

— Хм. Ладно. А ты?

— Я тоже прекрасно.

— Ну так и всё, наверное? Поговорили?

— Барни, я тебя умоляю.

— Когда я слышу твой голос, как ты называешь меня по имени, у меня сразу руки трясутся, так что, умоляю, никаких «Барни» и никаких «умоляю».

— Мы прожили вместе больше тридцати лет…

— Тридцать один.

— …и по большей части чудесно. Неужто мы теперь не можем поговорить?

— Я хочу, чтобы ты вернулась домой.

— Я дома.

— Ты всегда гордилась своей прямотой. Так и переходи прямо к делу, прошу тебя.

— Мне звонила Соланж.

— У меня с ней ничего нет. Мы добрые друзья, вот и все.

— Барни, ты не должен передо мной отчитываться.

— Черт возьми, и правда не должен.

— Тебе уже не тридцать лет…

— Да и тебе…

— …и продолжать так пить больше нельзя. Она хочет, чтобы ты показался специалисту. Пожалуйста, сделай, что она просит.

— Гммм.

— Ты знаешь, я ведь до сих пор переживаю за тебя. Часто о тебе думаю. Савл говорит, ты пишешь мемуары?

— Ах вот оно что. Да вроде как, решил немножко наследить в песках времен.

Вознагражден: в трубке слышится гортанный смешок.

— Не вздумай дурно отзываться о детях. Особенно…

— А знаешь, что сказал однажды Ирли Уинн?

— Ирли Уинн?

— Это бейсболист. Великий питчер, то есть подающий. Его имя занесено на скрижали славы. Как-то раз его спросили: мог бы он засандалить собственной матери? «Это смотря как она умеет отбивать», — ответил он. [Проверить эту цитату мне не удалось. — Прим. Майкла Панофски.]

— Особенно о Савле. Он такой ранимый!

— И о профессоре Хоппере, правильно? Которого я сам запустил в наш дом. Ах, прости, пожалуйста. Как поживает Блэр?

— Он решил досрочно уйти на пенсию. Мы собираемся провести год в Лондоне, где он сможет наконец закончить монографию о Китсе.

— Толстенных книг о Китсе уже и так не меньше шести. Какого он там хрена может нового придумать?

— Барни, держи себя в руках.

— Прошу прощения. Это Савл не умеет себя держать в руках, а не я.

— Савл один к одному твоя копия, потому ты к нему и придираешься.

— Ага! Ну-ну.

— Блэр не хочет, чтобы ты повсюду раструбил, что когда-то он сотрудничал с журналом «Американский изгнанник в Канаде».