Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]

• Название: Милый Эп[Книжное изд.]
• Автор: Геннадий Михасенко
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Книга о подростках. Школа, первая любовь, духовное и нравственное становление личности — такова тематика этого произведения.

---

— Эп, а ту Раю ты откуда знаешь?

— Какую?

— Сестру Августа.

— А-а, был у них зимой.

— Она тебе нравится?

— Забавная.

— А сколько ей лет?

— В третьем классе.

— Всего лишь? — удивилась Валя. — А какое жуткое письмо!.. Я только раз помню отца пьяным, и то это было очень давно, еще до маминой смерти.

Я вздрогнул и спросил:

— А отец жив?

— Да, но он живет не снами. Мы со Светой отпустили его к той женщине, которая любила его еще с института. У них уже свой ребенок, но папа бывает у нас. Он инженер, как и твой отец, только проектировщик. — Валя было взгрустнула, но оживилась опять. — Эп, а ты кем хочешь стать?

Я мигом воскресил перепалку за столом и решающие слова тети Кати. Проще тех слов и мудрее я ни от кого не слышал. Все было вокруг да около, а тут — сразу в десятку. Вот тебе и тетя Катя, кассирша с вокзала! Побольше бы нам таких тетей Кать. И я радостно ответил!

— Хочу стать с головой!

— А-а, — понимающе протянула Валя. — Эп, а есть у тебя мечта не головная, а для души?

— Есть! — ответил я и оглядел угасающее небо. — Хочу, чтобы над церковью галки летали!

— Поп ты, больше никто! — сердито дернув плечами, сказала Валя. Уж очень, видно, мои слова разошлись с ее мыслями. — Свидание — у церкви, мечты — о церкви! Фу!..

Я рассмеялся, но туг же грустно рассудил:

— А что делать? У тебя — парк, у Шулина — Лебяжье болото, а у меня — церковь. Детство не выбирает географию.

Серьезно глянув на меня, Валя расцепила наши пальцы и двинулась по синусоиде, то отдаляясь, то приближаясь, а я, размышляя, топал прямехонько, как по оси абсцисс.

— Эп, а вот скажи: то, что мы с тобой вместе — это маленькое или большое? — внезапно спросила Валя, приблизившись ко мне и более уже не отдаляясь.

По моим плечам пробежали мурашки, и я ответил:

— Для меня — большое.

— Для меня — тоже. Поцелуй меня! — шепнула она. Я оглянулся, нет ли кого поблизости, и Валя сразу нахмурилась. — Бояка ты, Эп! Тебе бы только темные коридоры!

— Вовсе нет, — смущенно возразил я.

Валя свернула к церковной ограде. Там, под вечерним навесом тополиных веток, я настиг ее, осторожно прижал к святому забору и поцеловал трижды — по-христиански.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Вчера мать с отцом ходили в гости, вернулись в двенадцатом, и я, поняв по их устало улыбающимся лицам, что им не до анкет, даже не заикнулся о них, да и свою не заполнил. Проштрафилось полкласса. Срок оттянули до завтра. Собравшись было корябать ответы левой рукой, чтобы обеспечить аноним, я внезапно сообразил, что все это может сделать Валя — быстро, дешево и красиво, тем более, что секретов от нее у меня не было. Валя предупреждала, что сегодня немного задержится, но шел уже пятый час… Я копался в телевизоре, который в последнее время бессовестно бросил, как и беднягу Мёбиуса, оставив его одноруким. Я все бросил, кроме английского. Вот и сейчас маг вертелся, и два голоса разыгрывали на английском языке сцену в продовольственном магазине. Сначала я ничегошеньки не улавливал, а, по совету Вали, просто привыкал к чужим звукам, потом стали прорезаться знакомые слова: колбаса, цена, чек, всякие любезности, наконец, при пятом прокруте понял почти все и сам вклинился в разговор. Вдруг откуда-то донесся глухой раскат.

Я выглянул в окно и обмер.

Из-за ломаного горизонта каких-то дальних новостроек, со стороны Гусиного Лога, на город наползала необъятная фиолетово-синяя туча. Она еще не созрела, в недрах ее клубились и медлительно перемещались первобытные массы, мелькала трусливая белизна, но синь мрачно заглатывала ее, на глазах темнея, тяжелея и угрожающе опускаясь вниз.

Шулин как в воду смотрел.

Звякнул телефон. Это была Валя. Она сказала, что просит прощения за опоздание и что, если я не против, к пяти приедет. Я закричал, что, конечно же, не против, поцеловал трубку и запрыгал по коридору.

На улице потемнело.

Закрыв окна и желая, по наущению Авги, осчастливиться, я разделся до плавок, выскочил на балкон и, подняв лицо ко вздыбленным лохмам туч, закричал как заклинание стихи Льюиса Кэрролла, которые задала мне Валя:

In winter, when the fields are white I sing this song for your delight.[27]

В ответ самая главная туча вдруг стриганула себя молнией по вздутому животу, и он кудлато-рыхло распустился до земли, прямо в Гусиный Лог. Гроза началась. Я представил, с каким зверским воплем пляшет сейчас во дворе Шулин, и меня заранее пробрала дрожь, но я продолжал:

In spring, when woods are getting green,
I'll try and tell you what I mean.[28]

Захлопали форточки, посыпались стекла, на балконах загремели всякие крышки и фанерки. По тротуарам и дороге, схватившись за головы, неслись отвыкшие от стихийных шалостей люди, а над ними, подпираемые столбами пыли, кувыркались в очумелом пилотаже обрывки газет, полиэтиленовые кульки и марлевые накидки. Все уносилось прочь от наступавшего ливня, как от лесного пожара, — по земле и по воздуху. Густая сеть дождя приближалась. Заворчала соседняя крыша. По нашей, зацепив меня, прокатилась пробная дробь. Внезапно откуда-то, чуть ли не из чердачного окошка надо мной, вырвалась, как привидение, большущая простыня, взмыла ввысь и пепельно-ртутно освечивая, полетела, как живая, к цирку. Но вдруг обессилела, свернула вниз и вбок, перепорхнула тополя и при вспышке молнии кинулась на церковный крест. И крест точно загорелся жутким белым пламенем.

А ливень нахлестывал!

С избытком хватив целебного душа, я прыгнул в комнату. Часы пробили пять. Я вздрогнул — Валя! В пять она должна приехать, и похоже, не из дома, значит, без плаща и зонта!.. Через пять секунд, нацепив сандалеты и накинув отцовский плащ, я уже низвергался по лестнице. На улице стояла шуршащая стена дождя. Водяные джунгли! (Water jungle!) По дороге, как по каналу, поток несся к Гусиному Логу. Я представил, какой там сейчас кавардак, как с подмытых свай кувыркаются домишки, треща и ломаясь, как раздирает лог людской смертный вой, и на миг замер перед потоком, точно с мыслью — нельзя ли остановить его. Потом напрямик помчался к трамвайной остановке. Напротив церковного крыльца стояло двое в рясах, простоволосые и, не обращая внимания на дождь, что-то с прорабской деловитостью обсуждали, показывали на крест, — наверно, как избавиться от непрошеной гостьи. Простыня уже не трепыхалась, а мокро обвисла на поперечине, как шаленка на костлявых плечах… Интересно, как расценят архиереи этот случай: как божью милость или как божью кару? Или никак — снимут и отдадут хозяйке, которая наверняка найдется, потому что простыня теперь не просто тряпка, а вон где побывала, почти в космосе.

— Эп! — раздалось вдруг.

— Валя!

Из дверей церкви, где столпился врасплох застигнутый грозой неверующий люд, которою и осыпало дождевой пылью и даже захлестывало косыми струями, но он все же робел протиснуться дальше, точно там пропасть, вынырнула моя Валя — как я и думал, без плаща и зонтика — и, спорхнув с крыльца, обрадованно юркнула ко мне под болоньевое крыло.

— Эп, молодчина!… Ой, да ты голый!

— В плавках. Некогда было.

И как-то сразу, чтобы уютнее уместиться под плащом, мы обнялись — я ее за плечи, она меня за пояс — и пошли четырехногим безголовым существом. А дождь лупцевал нас собаками и кошками, как говорят англичане, то есть лил как из ведра, ни на минуту не ослабевая. Оказалось, что Валя тоже видела безбожную простыню, когда подъезжала на трамвае, и даже меня видела на балконе. И только сошла, — хлынуло. Народ— в церковь, Валя — за ним, со всеми не так страшно.

— Не выгоняли? — спросил я.

— Нет.

— Ну вот, а ты — боюсь, боюсь. Кому бог, кому музей, а кому от дождя спрятаться… Видела там справа картину — Иисус Христос по воде шлепает, как мы с тобой?

— Не оглядывалась, тебя караулила! — И она блеснула на меня веселыми глазами. — Чуяла, что прибежишь.

Я прижал ее плотнее. Мы еще ни разу не ходили вот так, тесно прижавшись друг к другу всем боком, от плеч до бедер. Мы вообще мало прогуливались, да и гуляя, сцепляли только пальцы или, помахивая руками, хлопались ладонями. Я мельком подумал, что уж не первое ли это счастье, принесенное грозовым омовением?.. И в подъезде мы не сняли плаща, а так и поднимались— молча обнявшись и в ногу. Лишь в коридоре Валя выскользнула, а я, вдруг устыдившись своей пляжности, плотно запахнулся. Вид мой, наверно, был карикатурен: косматая голова да две худые голые ноги, и Валя тихонько рассмеялась, но тут же обхватила меня за шею. Мои руки нерешительно выползли из-под плаща и сошлись у нее за спиной. Такого тоже пока не случалось, чтобы в первый миг встречи мы были как в миг последний. Наши свидания всегда начинались робко и скованно, вот как в чтении книг — продолжали не с того, на чем остановились, а, точно забыв прочитанное, возвращались назад. А тут опять гроза повлияла… Валю тоже омыло, лицо ее было мокрым, и я стал осторожно целовать его, собирая губами дождевые капли. Она не открывала глаз, а только поворачивалась, улавливая, где лягут мои поцелуи. А капли все катились и катились из волос… А когда — после тысячи поцелуев! — лоб ее, щеки и подбородок высохли, я скользнул к уху и к шее. Валя замерла, сбив дыхание, потом медленно разняла руки и, уперев их мне в грудь, прошептала: