Николай Дубов - Колесо Фортуны

• Название: Колесо Фортуны
• Автор: Николай Дубов
• Издательство: Дет. лит.,
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Начинающееся с незначительного на первый взгляд эпизода в безвестном селе действие романа стремительно развивается и расширяется, охватывая все новые круги лиц. Корни, причины происходящего ныне уходят в XVIII век, и действие романа перебрасывается во дворец французского короля, в Пруссию, в императорский Санкт-Петербург, в Польшу, наконец снова возвращается в современность. И всегда, повсюду перед героями романа встает вопрос об ответственности каждого за свои поступки, за все происходящее, за судьбы родины.

---

Вчера он за корзинами не пришел и вот, оказалось, домой не поехал, а теперь ни свет ни заря явился за Лукьянихой.

А та как раз, против обыкновения, ночевать не осталась.

Что-то с ней вечером стряслось… Сидорчук попыталась выспросить Семена, но тот, глядя в сторону, тупо повторял то, что ему сказал Кологойда: проспал автобус, спал в сквере на скамейке, а сейчас вместе со старухой хотел ехать домой. Подозрения ее возросли еще больше, когда Семен пошел со двора, но корзин опять не взял. Сидорчук пошла следом, выглянула в приоткрытую калитку, и сердце у нее упало: Семена Версту поджидал милиционер.

— То и есть хозяйка? — спросил Кологойда у Семена.

— Ага.

— Здрасьте! — козырнул Кологойда. — Так куда вы девали свою подружку?

— Кака така подружка? Поночевщица, и все, — поджимая губы, сказала Сидорчук. — А что она такое исделала, что ее милиция разыскивает?

— Ничего не сделала, и милиции ее искать незачем — она при своем месте. Родственники у нее обнаружились, вот они и разыскивают. Племяши или что-то вроде Володи… Как говорится, нашему забору двоюродный плетень…

Кологойда врал без зазрения совести, так как с первого взгляда определил про себя Сидорчук как "стерву", которую совершенно незачем информировать.

— Ага, ага, — согласно покивала Сидорчук. — Это хорошо! Вот уж как хорошо… — Она не поверила ни одному слову уполномоченного, зная, что Лукьяниха одинока как перст, все ее родственные связи оборвал отъезд в Петербург. А если и осталась какая-то родня в непонятно далекой бывшей Олонецкой губернии, кто и зачем стал бы морочить себе голову, разыскивая почти девяностолетнюю старуху? И почему здесь, кроме милиционера, находится полуодетый директор музея?

— Может, на наследство надеются — вдруг она богатая, Лукьяниха? — пошутил Кологойда.

— Уж куда богаче! — поддержала шутку Сидорчук.

— Пускай сами разбираются. Наше дело — известить.

Я вот увидал этого парня из Ганышей, решил бюрократизма не разводить, передать через него, а он говорит, Лукьяниха здесь, у вас ночует…

— А не ночевала! Не ночевала, — подхватила Сидорчук. — Еще ввечеру ушла.

— Куда? Домой, что ли? — небрежно спросил Кологойда и тут же чертыхнулся про себя, поняв, что спрашивать не следовало.

Сидорчук только этого вопроса и не хватало. Он подтвердил, что разговор о родственниках Лукьянихи — чистое вранье, случилось что-то с ней самой, но что бы ни случилось, следовало накрепко отгородиться и от происшедшего, и от Лукьянихи. Для этого была надежная позиция: ничего не видала, ничего не слыхала, ничего не говорила…

— А я не знаю, гражданин начальник, — умильно улыбнулась она. — Должно, домой. Куда ей иначе ехать?

Только мне она не докладывала, а я не спрашивала. Мое дело какое? Приехала — хорошо, уехала — того лучше…

А что, куда да зачем — не знаю и знать не хочу. Я в чужие дела не впутываюсь.

— Вот и правильно. Бывайте здоровы, — сказал Кологойда, поворачиваясь к ней спиной, и нарочито громко, чтобы она услышала, добавил: — Пойдем, хлопче, в отделение, я напишу старухе извещение — пускай сама отвечает своим родственникам, чтобы мне из-за этого в Ганыши не мотать.

На углу Кологойда остановился.

— Вот чертова баба! — сказал Кологойда, перейдя на другую сторону улицы. Он досадливо сдвинул фуражку с затылка на нос и сплюнул.

Досада относилась не столько к Сидорчук, сколько к самому себе. Не потому, что врал. Иногда не грех и соврать. Только врать надо так, чтобы было похоже на правду. А у него не получилось, и стерва эта враз смикитила. Ну, какой уважающий себя уполномоченный побежит ни свет ни заря разыскивать никчемную старуху?

Он или извещение пошлет, или к себе вызовет. А тут еще этот директор в тапочках. Он-то тут при чем?

— Вы говорите о Сидорчук? — спросил АверьяН Гаврилович. — Нормальная женщина, по-моему.

— Да не оглядывайтесь вы, за ради бога, товарищ директор! Она же за нами подглядывает. Теперь ее целый день от дырки в заборе не оторвешь… Нормальная… То вы людей только с лица видите, а нам приходится и в изнанку заглядывать. И вообще, — с некоторой даже досадой сказал Кологойда, — шли бы вы домой, товарищ директор. Или хотя бы оделись, что ли…

— Да, да, конечно… — Аверьян Гаврилович переконфузился. — Белый день настал, а я в таком виде… Убегаю, только, если не секрет, что вы намерены предпринять?

— Не секрет, товарищ директор: спать пойду.

— То есть как?

— А вот так. Ночь-то мы с вами прокукали из-за этого сопливого взломщика. Не знаю, как у вас, у меня башка — во… А за дурною, говорят, головою и ногам нема покою. Так что давайте пожалеем наши ноги… Бывайте здоровы!

Несмотря на твердое обещание идти домой спать, Кологойда свернул за угол и зашагал в отделение. Через некоторое время он услышал за спиной странные звуки и оглянулся. Волоча ноги, дергая носом и всхлипывая, за ним, как на казнь, плелся Семен Верста.

— Ты чего?

— Вы ж меня в милицию ведете, — прогугнявил Семен.

— Тю! Да на черта ты там сдался? Езжай до своих коров. Только смотри: бабке скажешь, как я сказал.

И больше никому чтобы слова не пискнул. Понятно?

Семен всхлипнул еще горестнее.

— Ну?

— Батько бить будут, шо до стада опоздал…

— Ну, брат, я свою задницу вместо твоей не подставлю… Ничего, она у тебя тренированная — выдержит.

А ты лучше запомнишь, что воровать — дело невыгодное.

Возле отделения милиции стоял мотоцикл инспектора ГАИ. Старший лейтенант Онищенко доставал из стола какие-то бумаги, просматривал и засовывал их в планшетку. Развесив толстые губы и громко сопя, Щербатюк спал над своими конспектами.

— Дорожному богу — привет! — сказал Кологойда. — Чего так рано?

— В область еду, майор вызывает, — не поднимая головы, ответил Онищенко.

— Эх, не повезло! Я думал, ты мне поможешь одно дельце провернуть…

Онищенко оторвался от бумаг и посмотрел на Колого иду.

— Да тут приехали двое из Киева. На частной "Волге". Остановились в Доме колхозника.

— Ну?

— У меня к ним ничего конкретного. Просто надо бы кое-что выяснить. Не в лоб, а так, с подходом… А они вроде собираются уезжать. Я задержать их не могу, нет оснований. Так я подумал, может, ты задержишь денька на два. Им промфинплан не выполнять, день туда, день сюда роли не играет. А у вашего брата всегда найдется законное основание.

— Уже, — сказал Онищенко. — Еще вчера.

— Ну да? — восхитился Кологойда. — Вот здорово!

За что ж ты их?

— Пускай не будет такой умный! Бараночник…

Онищенко вложил в это слово все презрение, которое испытывал к автолюбителям, если они не смыслили в машине, сами ничего исправить или починить не могли, а умели только "жать на железку" да "крутить баранку".

— Я, понимаешь, проезжаю мимо, вижу незнакомая машина, остановился. Кто, что, сколько прошла. По-человечески. Смотрю — машина новенькая, можно сказать, еще теплая, а газует, как старый трактор. "У вас, говорю, карбюратор переливает или зажигание позднее. Отрегулировать надо". А бородатый так это, через губу, понимаешь: "У вас советов не спрашивают, машину в столице признали исправной, как-нибудь она и в районе пройдет"… Ах, ты так? Ваши права! Мы в столицах не живем.

Может, там все машины газуют, а у нас не положено.

Номера я у вас снимаю. Будьте любезны исправить и предъявить в исправленном виде. Тогда и получите свои номера. Ну, он тут, понимаешь, в крик, бородой размахивает, книжечку тычет…

— Навряд! — сказал Кологойда и с деланным простодушием пояснил: — Мабуть, наоборот, поскольку бородой размахивать трудно…

Онищенко был мужчина серьезный, шуток не понимал и замечание Колокойды пустил мимо ушей.

— Подумаешь — он там какой-то член! Сейчас все — члены. Плевал я на его книжечку и на его бороду…

— Не надо! — серьезно сказал Кологойда. — Вот на бороду не надо. Некультурно. И кроме того — оскорбление личности. Статья такая-то УК УССР.

Онищенко игнорировал и это замечание.

— Я хотел по-хорошему, в конце концов, сам бы помог, исправил, — сказал он, застегивая планшет. — Не хочешь, загорай теперь. Вот они лежат, — показал он на две номерные жестянки на столе, — и будут лежать, пока не исправят, как положено.

— Благодару вам-вас, — сказал Кологойда. Он очень любил Аркадия Райкина и часто повторял словечки его персонажей. — Теперь я попробую прийти на помощь людям, терпящим бедствие, и скрозь это завоевать среди них авторитет.

— Ты только, смотри, мой авторитет не-подрывай!

А то я тебя, трепло, знаю…

— Миша! — с чувством сказал Кологойда и, растопырив пальцы, прижал руку к груди. — Да нехай меня святая мольния убьет!

Онищенко недоверчиво хмыкнул и ушел.

6