Ника Муратова - Белый кафель, красный крест

• Название: Белый кафель, красный крест
• Автор: Ника Муратова
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064888-7, 978-5-271-26861-8

Сегодня опять стал актуальным жанр врачебной прозы. Той самой, основы которой заложили Булгаков и Вересаев. Оказалось, что проблемы, которые стояли перед их героями, практически не изменились – изменилось общество, медицина ушла далеко вперед, но людская природа осталась прежней. А именно с человеческой сущностью работают медики.

Врачебное сообщество довольно закрытое. Такова природа профессии, так исторически сложилось. Именно эта закрытость рождает мифы и стереотипы – о цинизме врачей, о том, что медики понимают человека как сложную ненадёжную машину... Этот сборник – взгляд медиков на профессию, на пациентов, на самих себя, – чтобы читатель сам решил, насколько оправданы мифы о тех, кто носит белые халаты и ездит на машинах с красным крестом...

---

– Александр Тимофеевич... – Я, не в силах сохранять присущий докторам важный вид, снимаю очки, тру ладонями лицо. Надо найти какие-то слова, иначе это выражение глаз меня просто добьёт. – Александр Тимофеевич, я хочу быть с вами честным и откровенным...

В такие моменты ненавидишь свою работу. В очередной раз надо разбить броню человека, надо вбить ему прямо в центр мозга, что он не один. Что он может позвонить посередине ночи, если ему не спится. Как и что делать – здесь вопросов не возникает, для этого есть гайдлайны, есть исследования. Но надо, чтобы человек ни в коей мере не поверил в возможность болезни убить его. А как это сделать, если ты сам отлично знаешь, что гарантий нет?

– ...Гарантий нет. Оперироваться в вашем возрасте – несомненно – риск. Но!..

Человек цепляется за это «но» с явным выражением лица тонущего, которому протянули соломинку. И это хорошо.

– ...Но я в глазах не вижу противопоказаний к операции. – Я позволяю улыбке чуть-чуть тронуть мои губы. Я могу математически достоверно доказать, что его можно и нужно оперировать. Но здесь нужен иной подход. Мне надо, чтобы человек верил: смерть ещё очень далека от него.

Осталась еще одна сложная задача: так манипулировать словами, чтобы консилиум не пришел к паллиативной терапии.

– Пациент семидесяти пяти лет, при диспансерном обследовании обнаружен плотный участок в правой доле предстательной железы, ПСА – 3,5 нанограммов на миллилитр... Произведена секстантная биопсия, обнаружена аденокарцинома низкой степени дифференцировки, оценка по Глиссону – 5+4. При МРТ в малом тазу – данных за метастазы не выявлено, остеостинциграфия не выявила очагов накопления радиофарм-препарата в костях.

Вдох, выдох, пауза.

– Из анамнеза известно, что пациент живёт половой жизнью, ведёт здоровый образ жизни, катается на велосипеде. – На лицах участников консилиума появляются улыбки: Диланян, мол, волнуется. – Обследован всеми специалистами, противопоказаний к операции не выявлено.

– К какой операции? – встаёт онкоуролог всея армии, доктор медицинских наук Клирашев. – Вы с ума сошли? Ему семьдесят пять лет!

Это плохо. Это очень плохо. Бодаться с Клирашевым – это примерно как Моське нападать на слона. Абсолютно не к месту в голову лезет мысль: как звали слона – не помнит никто, Моську знают все. Но бодаться с Клирашевым – бесполезно. На каждый мой довод, мол, пациент, несмотря на возраст, здоров, он ответит контрдоводами, которые легко отыскать в любой истории болезни.

– ...У него сахар – 5,9! – продолжал бушевать Клирашев. – У него дивертикулез прямой кишки! У него была язва желудка.

Можно сказать, что его смотрел эндокринолог – диабета нет. Можно парировать, что дивертикулёз – не противопоказание. Вполне резонно можно возразить, что язва желудка в ремиссии, двадцать лет назад зарубцевалась и никогда не беспокоила пациента... Можно, наконец, сослаться на новый европейский гайдлайн, в котором увеличен пороговый возраст для операции... Но... Интересная штука мышление. Оно вдруг, без моего участия, выкидывает вопрос в зал. Вежливо выкидывает, надо сказать.

– Скажите, пожалуйста, Митяй Алеханович, а сколько вам лет? – Неуместность сказанного доходит до сознания, я краснею и умолкаю. Пауза.

– Оперируйте, – вдруг зло и резко бросает в зал Клирашев, встаёт и выходит.

...– Диланян, это было подло, – уже в ординаторской говорит Слава. – Этот пациент что, твой родственник?

– Нет. А почему подло?

– Потому что Клирашеву семьдесят два и у него повышение ПСА, – тихо говорит Слава. – И ты об этом отлично знал.

– У него, Слав, всего лишь обострение хронического простатита и аденома. Раком и не пахнет. Я сам делал биопсию, – бросаю на стол ответ гистологии. – Так что перед тем как говорить про подлость в следующий раз, ты подумай.

Операция. Лапароскопическая радикальная простатэктомия. Острый послеоперационный панкреатит. Три подряд бессонные ночи, постоянный контроль амилазы. Октреотид, от которого пациента мутит. Острый пиелонефрит, антибиотики. Александр Тимофеевич упорно не хочет вставать с постели: слабость. Нежелание жить.

Нервы. Собрать их в кулак, сжать. Побриться, помыться холодной водой. От кофе уже тошнит.

В палату.

– Александр Тимофеевич, здоровый мужчина не должен днём лежать в постели! – Несмотря на правдивость этой поговорки, я бы сейчас лег рядом с ним и уснул бы до момента, когда его надо выписать. – Стул был?

– Был.

– Температура?

– Нет.

– Улыбнись мне, Александр Тимофеевич. – Не знаю почему, но сейчас «вы» прозвучало бы нелепо. – Улыбнись, всё у тебя хорошо.

– Слаб я...

– Встань, походи, начинай питаться как следует – всё пройдет. Сегодня ты пойдешь на выписку, Александр Тимофеевич. Здоровым. И завтра я получу гистологию послеоперационного материала, где будет сказано, что всё удалено чисто, а в лимфоузлах метастазов не обнаружено. Ну-ка! Встали! – Куда там старому, немощному человеку сопротивляться веселому задору молодого доктора?..

...Душно. Открыты нараспашку все окна, но это, скорее, добавляет духоты. Душа ноет в предчувствии неспокойной ночи в относительно спокойном, практически неэкстренном госпитале. Ну, что может к нам поступить? Почечная колика? Справлюсь. Аппендицит? Холецистит? Панкреатит? Справлюсь. Ножевую сюда не привезут, а если и случится, что местные солдаты друг друга... Тогда пугаться не будет времени. Как не было времени пугаться в районной больничке с иглодержателем без бранш, когда привезли солдата с двумя литрами гноя за почкой... Анестезиолог не хотел давать наркоз, пусть умрёт без нас, говорил... Умрет же сейчас... Вот сейчас и умрёт... Выжил, но я до сих пор подозреваю, что выжил он скорее вопреки моим действиям. ... Язву с кровотечением не привезли бы... Роды – это точно не к нам, у нас из всего акушерского оборудования – одна щипца. Нет, нет, не оговорился. Просто не знаю, как назвать щипцы с одной браншей. Зато есть литература по теме. Фотография обложки книги под названием «Искусство повивания, или Наука о бабьем деле». Этой обложкой начмед бравирует, когда в госпитале некие темные личности пытаются провести гендерные сборища. «Бабы, повивайтесь, – рычит он, – бабьим делом займитесь!» Бабам тогда приходится спешно бегать и заваривать ему крепкий чай...

– Алло, Оганес, привет, Лаффиуллин беспокоит.

– И тебе салям алейкум и аллах акбар, Бекмухаммед Арифмамеджанович, – бурчу я в ответ заведующему отделением, понимая, что этот человек, внешне – абсолютно русский, полковник Российской Армии, звонит, только когда случается форменный хабах. Вообще, про Лаффиуллина стоит отдельную книгу написать, ибо это не просто доктор. Мощная мыслительная деятельность вкупе со способностью оказаться в совершенно диких и невозможных ситуациях порождают легенды, одну другой краше. Вот, например...

Однажды постучался к нему в кабинет очередной страждущий:

– Доктор, можно? Я тут вот результат посева спермы принёс...

– Если там у тебя бета-гемолитический стрептококк, то иди ты на хрен и там погибни, – лишенным всяких эмоций голосом произнёс Лаффиуллин. – Этого просто не может быть.

Он слыл человеком эксцентричным, но чтоб посылать пациента... Это было чересчур. Но пациент понимал, что перед ним, при бороде и очках, сидит зе бест. И ежели не он, то никто.

– Я трижды проверял! – чуть не плача, протянул он бумаги. – Вот фотографии чашки Петри!!! Там лаборант тоже сказал, что впервые такое видит!!!

– Невозможно. Мистификация. Галлюцинация. Схоластический экзистенциализм! – сорвался в крик доктор. – Пошёл вон из моего кабинета! Взял свои чашки Петри и бегом – ВОН!!!

На крик в кабинет вошёл главный врач.

– Дорогой мой, объясни, что происходит? – участливо спросил он. – Отчего ты кричишь на больных? Отчего шашлык не кушаешь, вино не пьёшь, девушкам на улице на ягодицы не смотришь?

– Вот, – с абсолютно отрешенным видом достал из ящика кипу бумаг Клирашев. – Двадцать пятого пациента отправляю на посев спермы в лучшую лабораторию города, с тотальным контролем европейского уровня, и вот...

Главврач давно уже забыл, чем отличается посев спермы от посева голосеменных. Но, зная, что Лаффиуллин в приступе злобы способен оторвать тот орган, который обычно лечит, очень аккуратно поинтересовался:

– И чем тебя не удовлетворяют результаты?

– Бета-гемолитический стрептококк не может жить в сперме, – голосом робота высказался Клирашев. – Это возбудитель ангины. А в лаборатории... Там внешний контроль всего, понимаешь? Лаборатория не лажает больше ни в чём! И они клянутся, что никто с ангиной и близко не подходит к чашкам Петри! Не чихают на них! Не кашляют! Не плюют в них... Не плюют? НЕ ПЛЮЮТ????????

– Э, дорогой, ты куда? – спросил в спину доктора главврач. – Что происходит??? Ты куда бежишь?!

– Здравствуйте. Мне необходимо сдать посев спермы, – нарочито громко сказал Лаффиуллин, заходя в лабораторию. Молодая администраторша покраснела и, бешено вращая глазами, показала на двух беззубых старух, которые в страхе от высказанного прижались друг к другу и молча дрожали.