Дерек Джармен - Хрома

• Название: Хрома
• Автор: Дерек Джармен
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 9780099474913

Это последняя книга Дерека Джармена - выдающегося английского режиссера, художника, садовника, борца за права сексуальных меньшинств, умершего от СПИДа в 1994 году. Когда Джармен писал эту книгу, его болезнь достигла последней стадии, он терял зрение. И его зрение переходило в книгу, потому что "Хрома" - это книга о цвете, как говорится в подзаголовке. О белом, черном, красном, желтом и зеленом, какими их воспринимал Джармен, и, конечно же, о голубом. Текст фильма "Синева" (Blue) включен в одну из глав книги.

"Хрома" очень автобиографична, и насквозь пронизана личностью Джармена, его воспоминаниями, историей его болезни и борьбы с ней, борьбы, в которой не было надежды на победу, размышлениями о судьбе его поколения.

---

Я собирал маленькие баночки с акварелями, липкие под серебряными обертками, но никогда не открывал их. Алый лак. Черная слоновая кость. Виндзорский синий. Новый гуммигут. Я работал по- взрослому маслом.

По выходным мы ездили в Лондон к Броди и Мидлтону, продавцам цвета с Ковен Гарден, производителям дешевых масляных красок в банках. Брауншвейгская зелень - моя дешевая любимица. Киноварь, tres cher mes amis, tres cher эти красные цвета. Да, красный дорого стоил. Цвета на моих холстах были продиктованы ценой. Я смешивал их на стеклянной палитре, цвета, о которых не знали Винздор и Исаак Ньютон - безымянные цвета...

А некоторые мы называли сами.

ЗЕЛЕНОЕ ГУСИНОЕ ДЕРЬМО или РВОТА

Что такое чистый цвет?

Если я говорю, что лист бумаги - чисто белый, и затем положу его рядом со снегом, он окажется серым. Но я все равно назвал бы его белым, а не светло-серым.

(Витгенштейн, указ.соч.)

Где, среди всех красных находится истинно красный? Изначальный, первичный цвет, к которому восходят все остальные красные цвета?

Подростковые размышления запутались в тюбиках студенческих Георгианских цветов (художественные краски были нам не по карману). Я бросил университет и поехал путешествовать автостопом по Греции. Белые острова, чистые голубые стены, белые мраморные фаллосы на Делосе, голубые васильки, запах тимьяна.

Я возвратился в Лондон в кузове грузовика, а, когда листья на платанах стали коричневыми, и легкий голубой туман окружил угольно-черные церкви, стал студентом факультета живописи в Слей- де.

В шестидесятые мальчики начали мыть у себя между ног. Помните все эти разговоры о запахе пота?

И вместе с этими мальчиками, Лондон смывал с себя патину девятнадцатого века. Между тем, господин Лукас смывал многовековую патину с картин в Национальной Галерее. Некоторые говорили, что он их полностью перерисовывал. И когда он не развлекался с Содомом, он учил нас, как растирать краски и грунтовать холсты.

Поездка в Корнелиссен на Большой Королевской улице, магазин с 200-летней историей, банки с пигментами блестят в полутьме как драгоценности, в котором я покупал краски для собственных картин. Марганцевая синь и марганцевый фиолетовый. Синий и фиолетовый ультрамарин и наиярчайший зеленый перманент. Эти краски были опасны для здоровья - черный и алый череп и скрещенные кости, слова ОПАСНО - НЕ ВДЫХАТЬ.

Мой первый день в Слейде... потерявшись в его утренних коридорах, я жду в одиночестве занятия по рисунку с натуры в огромной студии, в которой внезапно из-за экрана появляется добродушная дама средних лет в цветастом кимоно с крашеными хной волосами. Я и не заметил ее, когда вошел. Я смотрю широко-раскрытыми глазами, как она сбрасывает с себя цветы и становится передо мной абсолютно голая - не подобно скромной Венере Боттичелли, как я ожидал, а скорее как герцогиня Йоркская.

«Ну, дорогой, как ты меня хочешь?» Заметив мое смущенное молчание, она сказала, "А, художник!" и приняла позу, приказав мне провести вокруг нее черту голубым мелом. Покраснев, с трясущимися руками, я сделал, как она сказала. Понимаете, я был тогда совсем еще зелен. Тут на балконе, который выходил из его кабинета в судию, появился сэр Вильям Колдстрим, профессор Слейда, чтобы посмотреть, что происходит. Я сидел, пытаясь прикрыть свои первые и несовершенные наметки углем от его глаз. Моя жизнь художника началась.

Главным цветом Слейда был серый. Сэр Вильям носил серый костюм. Мой руководитель, Морис Филд, с волосами серо-стального цвета, носил серо-стальной лабораторный халат. Прищурившись на меня сквозь очки в золотой оправе, он говорил: "Я ничего не знаю о современных цветах - но мы можем поговорить о Боннаре". И мы говорили о Боннаре. И едва ли он сказал хоть слово о моих работах. Морис учил сэра Вильяма рисовать медленно, а Сэр Вильям учил всех остальных преподавателей рисовать еще медленней. Но мы были торопливым поколением. В конце концов, в любой момент могли сбросить Бомбу. Поэтому то, как учили в Слейде, рисовать модель, со всеми этими серыми контурами и розовыми крестиками, чтобы показать, что вы измерили ее при помощи карандаша в вытянутой руке, рисование атрибутов рисования, не очень меня интересовало. В школе я оставил пост-импрессионистов позади, и как ребенок в кондитерской, хватался за кубизм, супрематизм, сюрреализм, дада (который, как я заметил, не был "изм"), и наконец за та- шизм и активную живопись.

После того, как я прошел через современные течения вместе с моими соседями по чердаку Гюты, я стал рисовать стандартные английские пейзажи - и это первая работа, которую я считаю своей собственной. Дар летних дней, проведенных за рисованием в Квантоке, на маленьких аллеях, спускающихся к Бристольскому каналу в Кайлве. Красная глина и темно-зеленые изгороди. Мои незамужние тетушки восхищались моими работами. Я становился все смелее, и рисовал серию полностью розовых интерьеров, бросал их, и начинал снова издеваться над цветами. Мышьяковый зеленый боролся с розовыми, пока все они не были поглощены и побеждены монохромным.

Кто оранжевый на свете?
Апельсин, скажут дети.
Ну а красный? В ячмене
мак подмигивает мне.
Что мы синим назовем?
Ясное небо безоблачным днем.
Ну а белый? По реке
Плывет лебедь вдалеке.
Ну а желтый? Это груша
Или дыня - можно скушать.
Что зеленым назовем?
Луг, траву, цветы на нем.
Что фиолетового цвета?
Облака в сумерках летом.
Ну а розовая? Роза,
Это просто роза!

(Кристина Джорджина Росетти, Что розового цвета?)

Белая ложь [4]

Первый из всех простых цветов - это белый, хотя некоторые и не признают черный и белый цветами, поскольку первый является истоком или приемником всех цветов, а последний лишен их вовсе. Но мы не можем совсем их отбросить, поскольку вся живопись - это взаимодействие света и тени, то есть кьяроскуро, так что белый - первый из цветов, затем желтый, зеленый, синий, красный и, наконец, черный. Можно сказать, что белый представляет свет, без которого нельзя увидеть ни один другой цвет.

(Леонардо Да Винчи, Совет художникам)

Праздник в Поттерс-баре в 1906. Я до сих пор бережно храню заветную открытку, с которой, будучи подростком, нарисовал несколько картин. Эдвардианские девушки в длинных белых платьях, в шляпах, как абажуры, и с зонтиками в рюшечках приносят дуновение девятнадцатого века. Кем они были? Они выглядят так серьезно под развевающимися флагами. Смотрят в лицо всем превратностям судьбы. Я не знаю, чем меня очаровали эти девушки в белых платьях гуляющие в парках, на набережных и променадах, гребущие в море в своих юбках, такие, как они изображены на картинах Вилсона Стира. Белый виток века, вдохновленный, возможно, монохромным портретом "Девушки в белом" Уистлера. Брось банку с краской в лицо публике, и она ее поймает. И вот они снова сидят в саду на белых парковых скамейках, потягивая чай из белого фарфора, подарок из Китая, рассматривают открытку от старшего брата, забравшегося на Монблан. И мечтают о белых свадебных нарядах.

Эти призрачные белые открытки. Когда я смотрю на них сейчас, я думаю, что эти девушки находятся в блаженном неведении относительно той стены смерти, которая всего лишь через пару лет заставит их переодеть праздничные платья, но не изменит их цвет. Они будут медсестрами, пойдут работать на заводы, возможно, станут инженерами или даже авиаторами. Другая сторона этой открытки белая. Под картиной лежит белый грунт.

Белый простирается в прошлое. Был ли белый создан во время Большого взрыва? Был ли сам этот взрыв белым?

В начале был белый. Бог собрал его из разных цветов и хранил это в тайне, пока сэр Исаак Ньютон не провел наблюдения в затемненной комнате в конце семнадцатого столетия:

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

Белый и все серые цвета между белым и черным, могут быть разложены на все цвета, и белизна солнечного света раскладывается на все первичные цвета, смешанные в определенной пропорции. Солнечный свет попадал в темную комнату через маленькую круглую дырку в одном из ставней, и затем преломлялся призмой, так, чтобы изображение можно было наблюдать на противоположной стене: я держал белый лист бумаги таким образом, что он мог подсвечиваться отраженными оттуда цветными лучами...

(Исаак Ньютон, Оптика)

Если оглянуться назад, можно ли увидеть сквозь призму сэра Исаака Ньютона Озириса, бога Белого Нила, бога воскрешения и возрождения, в белой короне и белых сандалиях, лишенного цвета? Тогда белый был бесцветным, но после Ньютона мы уже не можем так считать. Возможно, об этом говорит нам зеленый скипетр, который Бог держит, словно подснежник, чтобы провозгласить возвращение весны.

Белый - это мертвая середина зимы, чистые и непорочные подснежники, Galanthus nivalis (колокольчики Сретения), украшающие церкви 2-го февраля, в день празднования Непорочности Девы... но не забирайте эти подснежники домой, они приносят несчастье, вы можете даже умереть: потому что подснежники - это цветы смерти, напоминающие покойника в саване. Белый - это цвет траура, везде, за исключением христианского Запада, где цвет траура черный - но объект траура белый. Вы слышали когда-нибудь о покойнике в черном саване?