Андрей Белый - Том 4. Маски

• Название: Том 4. Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Терра - Книжный клуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-275-01089-3, 5-275-00928-3

Андрей Белый (1880–1934) вошел в русскую литературу как теоретик символизма, философ, поэт и прозаик. Его творчество искрящееся, но холодное, основанное на парадоксах и контрастах.

В четвертый том Собрания сочинений включен роман «Маски» — последняя из задуманных писателем трех частей единого произведения о Москве.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Все, все к лучшему!

Мимо неслась допаковывать что-то.

— Ну, все!

И стоял Галзаков; и от солнца осолнечный нос заворачивал.

Солнце бросало на светлые стены скрещенные тени ветвей; и профессор, схватясь за часы, у окошка секунды считал; за окошком ветвистый блестняк отрясал золотинки.

Профессор на блеск показал:

— Свет со тьмою играет!

— Эк!

— Старый да малый, — слезу отирал Галзаков.

— Да, не всутерпь без них!

И она на него повернулась; и снова глаза — за окно, где тенеющим инеем дерево веяло; веяла веером ветвь; гнулся куст белоусый; и лопалось солнце, — стеклянное солнце, слезящееся белым блеском.

Отпрыгнула, точно кузнечик.

— Шаги…

В коридор.

И увидела: вдвое: —

— летит Никанор, завилявши протертым пальтишком; с плеча — шоколадного цвета слетающий шарф.

Он кивочки раздаривает.

Следом —

— с натиском, с вертким притопом двух валенок, выставив бороду, спрятав лицо за очки черно-синие — в полушубенке, залапив шапчонку, —

— за ним чешет —

— Тителев!

* * *

Тителев, — вытянув шею и щеки втянув, точно сеттер на стойке, стал гибкою выдержкой мускулов, перемуштрованных в нервы, в пороге, как вкопанный, выпыхнув дымом из трубки, которую крепко затиснул в зубах.

И взусатясь, он спину согнул пред профессором:

— Терентий Тителев: к вашим услугам!

Професор присел перед ним, руки выбросив и сотрясая хрустальный графин; и графин, на стене отразясь, живортутной игрой передрызнулся, точно летучим алфавитом; и проиграли морщинки на лбу, —

— как далекий военный оркестр на параде —

— зарю…

Сухо шаркнул:

— Коробкин!

— К нам?

— Да-с!

— Треблагое решение.

— Да-с!

Как клыком отделившимся, усом моргнул; и сел в кресло, — к окошку, и ждал, когда тронутся.

Тителев ждал терпеливо в пороге у солнечнотенной стены, точно в пятнах янтарного мрамора, на чемоданы покашиваясь, ожидая, когда что схватить; Серафиме казалось, что — крадется; глазом ее изучал: она юркий овалик лилового цвета.

Он статью ее любовался, когда, надевая мехастую шубку, царапаясь в воздухе носиком и отрясая браслетку, которую ясненький лучик на ручке ее застегнул, она топнула ножкой себе, не ему, — на ей все обнаживший в нем взгляд.

Но никто не заметил: ни легкого топа, ни легкого взгляда за окном, где наст становился сплошною блесной; в пятнах ясных, как в яблоках, зыбились стены: от зыби за окнами.

Трубочный дым разлетался сапфирно и солнечно.

Уж Никанор, ухватив чемодан, в дверь торпедою вылетел: грудка — колесиком; красненький носик — торчком; блеск очков — паровозики.

Тителев ловко рукою другой чемодан захвативши, глазами блеснувши —

— понесся —

— в светлейшую даль коридора: по солнечным зайчикам.

Там, в отделениях, грустно не смел к ним приблизиться Тер-Препопанц, потому что боялся: в угле коридора — сидел, как в дыре, Николай Николаевич, точно тарантул, готовый подбросить под солнце свое восьмилапое брюхо.

* * *

Профессор в клокастую шубу полез.

Серафима не двинулась, но отвернулась, взглянула в окно, как там все золотеет; и скоро звездою повиснет свободное небо!

Глаза призакрылись, закрытые ручкою:

— Сядем!

В глазах, опускаемых в муфту, — покой.

— Ну?

— И — встали.

И — бухнуло дверью подъездною прошлое.

— Тронемся!

Он нахлобучил колпак; и — заплатой пошел, припадая на правую ногу, по солнечным зайчикам, по саламандровым вспыхам; два ботика шаркало, как по светам.

Серафима же белкой, размахиваясь локоточками, вправо и влево, — бежком, мимо Тер-Препопанца, стоявшего с цветиком, но не посмевшего цветик вручить: на подъезд.

О, какой светозарный мороз!

Гераклит

Око выпило солнце, как чарку вина; запылало, как пламенем, небо; он встал над подъездом, сребрясь бородой в светозарный мороз, разметнувшись полой меховой, приседая и падая за спину, носом кидаяся в небо.

Он видел: в зените стоит васильковое, косное небо; под ним — земной шар — круто выгнутая в бесконечность дуга, на вершине которой —

— он встал.

Он почувствовал в это мгновенье: линейное время, история, круто ломаясь в дуге, становилось — спиральное время; и все понеслось кувырком: все проекции будущего опрокинулись в прямолинейное прошлое — отсветом прошлого: прошлое тронулось, перегоняя себя, под углом, равным, — ясное дело, — смещению замкнутой орбиты третьего принципа — Кепплера!

Понял: отныне — никто ничего не поймет: кончен век Аристотеля ясного.

Встал — Гераклит!

Круть — и сзади, и спереди: о, как прекрасна вселенная, как темен свет!

Пятна черные!

Он поглядел в мир ветвей, белых инеев, ставших сквозным одуванчиком, — сквозь одуванное, в синие воздухи, через вселенную.

И — удивился он сеточке солнечной: на рукаве.

Борода заходила, взвеваяся белыми гребнями; бросил свои разведенные руки ладонями вверх — Галзакову, стоявшему рядом, ронявшему слезы:

— Не всутерпь!

— Не плачь, Николай!

Рукавом пригласив его в синие воздухи, острым концом колпака махнул в ботик, как кланяясь —

— трупу упавшего мира!

Увидел ступень.

И — он —

— медленно стал опускаться, лицо запахнув и полами ступени обметывая.

И колпак теневой перед ним из-под ног побежал, каблуками отброшенный, как многомерного мира трехмерные мороки; громко блистательно брякая, ерзали ярко морозные раковины; серебрянцем заляпало солнце на блещенский снег; и — черней темноты: тени синие.

Медленно шел под деревьями — в черные бездны; сиявшие светами, котиковым колпаком из-за звезд: триллионами звезд, и всклокоченно белое облако черной заплатою срезав, на розовом фоне забора означился.

Вышел туда, —

— где —

— все дернулось: белым сияющим бешенством.

Круто ломается ось

Видел, как Серафима, уйдя в воротник, став двуглазкой, ушастою шапкой махаяся, расхлопоталась — в опаловый пар.

— А ремни-то?

— Кардонка-то!

Тут же ее подхватив, Никанор уронил чемоданчик, трезвоня очками; прохожий, разинувши рот, обернулся; и долго следил: кто такие; а Тителев молча взмигнул на извозчике; пальцем, как шилом, хватил:

— Этот — вам… Этот — нам…

Как стекло, — выпорх окон, крестов колоколенных, шпицев. С задзекавшим смехом под локоть подсаживал Тителев.

— Эк!

— Осторожнее.

— Ломкие скользи!

И полость застегивал:

— Ну-те — пошел!

Бородой подмахнул на хрусталь голубых леденцов, от которых… —

— глаза закрывайте!

Профессор прочвакал усами:

— Какой смышлеватый мужчина!

И вновь показалось: узнал.

Как —

— сияло из далей резкое барокко с зеленого, склонного неба, где воздух — настой из квадратов, сияющих окнами.

Сел, чтоб из санок малютку выдавливать; радовались волосята ее стародавнему солнцу; качалось так мягко в качавшихся саночках, вздернувши носик, нежнея лиловыми скулами.

Просто уютно качаться с ней в саночках!

— Будет, что будет!

Усы пошли взаигры.

* * *

Синие, желтые, красные домики, как не глядят: белоглазы.

Но синими льдами повесился жолоб; алмазные бревна; как зеркало, — камень; зеленый забор колет глаз снегозубой дрызгою.

Подъятая лапа горит мрачно-розовым пламенем.

Солнце, —

— метающий синие выпыхи,

воздух врезающий ободом —

— диск —

— красно-розово выпуклилось, повалясь там за крыши; там даль холодна и плоска.

Там багровая катится вниз голова: в облака заревные.

Как зарчиво-розов косяк; белый дом — уже кремовый; там солносяды открылись.

Река, прорубь: сйнедь — с засыпкой борзеющих блесков, с пожаром заречных земель.

Полулунок несется.

И звездочка —

— первая, —

— нудится —

— лучиком синим: скатиться надо домиком.

— Стой: здесь!

— Приехали?

Глава восьмая Проход

Ожерелье из яхонтов

Вот тарантою к саням продробил Никанор, принимаясь высаживать в снег Серафиму, которая, точно себя перестроив, с осанкой гордою, с тихим достоинством, павою вышла: и скрытно косилась на Тителева, трясоплясом слетевшего: с хитрой улыбкой.

Но тотчас, вобравши движения, встал, преклоняясь широким плечом; и с упором рукою опущенной жест пригласительный сделал:

— Добро вам пожаловать к нам!

А профессор споткнулся над ним, потому что морщины на лбу, точно стая снимавшихся крыльями птиц, удивились, спеша разразиться открытием: