Андрей Белый - Том 4. Маски

• Название: Том 4. Маски
• Автор: Андрей Белый
• Издательство: Терра - Книжный клуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-275-01089-3, 5-275-00928-3

Андрей Белый (1880–1934) вошел в русскую литературу как теоретик символизма, философ, поэт и прозаик. Его творчество искрящееся, но холодное, основанное на парадоксах и контрастах.

В четвертый том Собрания сочинений включен роман «Маски» — последняя из задуманных писателем трех частей единого произведения о Москве.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

И — что-то: за нею.

И Тителев всем выраженьем лица сделал стойку, как гончая.

— О, моя девочка!

С желтого носа посыпалась синяя пудра: на Тителева.

— Не имея приятности лично вас знать…

Пертурбация перьев: поля черной шляпы закрыли лицо:

— Зная вашу прелестную женку, — моталась серьгами Коза, а не дама!

— Простите за стиль фамильэр.

Но он с верткою силою мускулов, перемуштрованных в нервы, ей кресло подвинул.

И тут:

— Ташесю!

Чисто выбритый, чисто одетый, душистый, но старый пижон, как букет, прижимая к груди котелок, подбегал — к Леонорочке, к Тителеву, к Никанору; и каждому, точно взапых, —

— Ташесю!

Он сел с видом невинным и розовым на кончик кресла, держа котелок на коленях и нежно любуясь им.

Каракаллов за ширмочкой сгинул: моргал из постели Леоночки: сел… на… постель.

И очками пылал Никанор на перчатку грачиного колера: руку схватила она вперетяг, до подмышек.

— А я, мон анфан, на секундочку: ждет — лорд.

И — пауза; и — с серенадой, с руладой:

— Везет на моторе нас, — долгая пауза, — к князю.

И быстро пустилась мишурить разбором, заветов, имен, ситуаций.

— Парбле, — ангажирую… завтра: приезжайте же… Прелесть, что будет: такой получила сервиз:…И — давайте сестриться!.. — И к Тителеву:

— Вы — не против?

И юбкою шуркнувши, — в креслице, выставив, как напоказ, неприлично икрастую ногу; и муфтой, которою бросилась в стол, половину стола заняла.

— Отнимаю ее; после вас у нее отниму; вы по слухам, — за глазками злость, — независимый, так что отнять — невозможно; и — наоборот…

Выходило, что он — отнимает.

— Из стаи ворон, закружившихся над Леонорой Леоновной.

И Никанор наблюдал, как она безобразничала искривлением талии, бедер и таза.

— Ведь я — маркитантка, хотя не при армии, но — тем не менее: мы, — Ник и я, — при заботах о страждущих; я появилась — за «ней» и за вами; за «ней» — для себя, а за вами — для дела: для общего, «нашего»… Ник — начинайте, — и муфтою, сняв с половины стола ее, — на Ташесю.

И поставила тощий свой локоть, согнула когтистый мизинец, чеснула им нос, облизнувши сухим языком губы кубовые; и жестокое, злое лицо ушло в нос — хрящеватый, большой, с масленистой площадкой, посыпанной пудрой, с горбком, круто сломанным.

И Ташесю полетел в котелок, собираясь сорваться и призамирая, до вздрога, от этого.

Вот-вот

— Леокадия, — и к Тителеву, — Леонардовна к вам меня гонит; я, видите ли… Комитет, нами организованный, нам поручил пригласить вас читать в моем доме.

Он — путался:

— В пользу «Яичка»!

— Какого? — взусатился Тителев.

— Красного… Дьё!.. Для увечных…

— И раненых, — тут Тигроватко вмешалася муфтою.

— Воинов, — едва он кончил.

— О чем же, помилуйте!.. — Тителев: дымом стреляющим; и наблюдательность с учетверенною силой опять заработала в нем.

— Вы, — сгорал от стыда Ташесю, — всеми признанный, незаменимый знаток социальных…

— Вопросов, — вмешалась опять Тигроватко, которую звал он на помощь; и всеми сокровищами разбросалась: лорнетка в оправе молочного цвета дрежжала стаканом, перо щекотало Леоночку; локоть теснил Никанора, который заметил, как —

— пользуясь переговорами, эта «мадам», сцапав ручку Леоночки двумя перчатками, сжавшими верно цыплячьи, когтистые темные лапы, затискала ручку; и тиская втиснула в ручку конвертец; конвертец — исчез: во мгновение ока!

— О вас, — продолжал Ташесю, — говорил капитан Пшевжепанский: вы — знаете?

— Нет, я не знаю!

— Как?… Как?… Капитан Пшевжепанский!

Мосьё Ташесю перепуганно прядал плечами к мадам Тигроватко, к Леоночке с видом обиженным и говорившим:

— А вы говорили? Леоночка стала белей полотна.

Как назло, Ташесю смешал «Т и тел ев» с «Тателев» — «а»: буква «а» — разрушительна: — нюх розыскной ее всюду разыщет: не слежкою глаз, а ушами, которые слушать умеют, как мысли растут:

Вот —

— вот —

— вот —

«Капитан Пшевжепанский!» И — кончено!

И невзначай разглядела взгляд, брошенный от теневого дивана: взгляд грустный, сериозный, значительный: —

— точно в пучине кипящей спасительный круг —

— Никанор! Ташесю волновался, настаивал; свой котелочек от сердца бросал, точно вазочку с розочкой:

— Вы… вы… прочтите… Вы… Вы… просветите, пожалуйста!

Тителев весело дзекнул.

— Я не просветитель.

И — «ух»: отдышалась: «он» — нет, не ищейка: следов не разглядывал; ждет, что — покается; знала: жестокий и грозный ее ожидает о, нет, — не разнос, а — суд партии!

Но собралась: лишь в зубах дроботок оставался.

— Итак, решено, — интонировала Тигроватко, с мизинца свергая лорнетку молочного цвета: в стакан.

— Я же — не специалист: я — статистик.

И громким щелчком, как отрезал:

— Отказываюсь!

Не свернешь.

— Ник, — милорд?

И лорнетка прыжком из стакана на «Ника».

— Я — жду вас, — к Леоночке.

— Вы почему не бываете у Ташесю? — снисходительно: Тителеву.

— Извините же…

— Сделайте милость…

— Я… мы…

И все, встав, загремели и быстро прощались друг с другом.

И с силою, с натиском мускулов, перемуштрованных в нервы, он, ставши галантным, по-польски, ее выпроваживал; и шелестящая но, с гиацинтовым просверком, мантия легким полетом шушукнула в дверь.

И за мантией —

— выбритый, чисто одетый, душистый, но старый пижон, перещелкивая каблуками, летел с котелком.

И снежиночки, бледные цветики, падали, плача: все — минуло; все — прожитое.

Под черным мотором

А черный мотор, тараторя дымком, у ворот передрагивал, черный шофер двумя черными стеклами ел колесо рулевое, вцепяся руками в него, чтобы стужей стальною не сшибло.

И сумеречно; двери огненным отброском бросили.

В черном, моторном окошке, склоняся на палку, следила а вьюгою бритая серо-базальтовая голова; еле сырые волосы злились под черным цилиндром.

Уже начинался закат; и над Козиевым полетели косматые тучи: в закат.

Тут калитка расхлопнулась. Перья мадам Тигроватко махнули к. подножке мотора; не двинулся лорд перевернутым корпусом; глазки открылись, которых и не было;

— протыки под череп, откуда белясо и фосфорно мыслью мигнула материя серого мозга; и воздух куснул электрический ток, когда —

— Тителев, скорчась, мадам Тигроватко за локоть подсаживал; выюркнул локоть; ладонь же осталась повешенной в воздухе; клин бороды глянул в вырез мотора, откуда лицо показалось.

И, точно железо к магниту, —

— два глаза — в два глаза —

— сверканием, произнесли роковой монолог.

И, как хвост скорпиона, расщербом морщина прожалила лорду базальтовый лоб: и прожалился лоб расколовшийся Тителева —

— потому что —

— потому что —

— он лорда узнал по портрету.

И кто-то ударил из воздуха — воздухом — в воздух; и снегом набился без вскрика разорванный рот; и он — шмыг: за калиточку.

Лорд —

— Ровоам Абрагам, —

— ставши серым, блиставшим мерзавцем, за ним головой прянул в вырез; и в спину глазами своими хотел —

— изомститься!

Но черный мотор, громко гаркнув, как десять козлов, фыркнул вонями; и тараторя, отпрянул.

И тотчас же прянул — вперед, перемаргивая на заборах расширенным диском; — фырчит —

— и —

— уносится…

И отварганивал он

Никанор, отварганивши доброе дело, — стыдился, как нищий с рукою протянутой; он настоящих монет не стыдил ся; при Тителеве состоял и протягивал руку, в которую Тителев скороговорочным бряком совал за монетой монету:

— Не я-с!

— Поручители…

Брал: с подфыфыком:

— Добрит кашу масло!

Так думая, он засигал к флигелечку; и — в дверь; мимо пестреньких комнаток перемелькнула рябая фигурка седыми клоками по переплетению синих спиралек с разводом оранжевым; креслица, в аленьких лапочках, в белых ромашках, стояли, готовые брата, Ивана, принять; Никанор засигал мимо них в неказистый чуланчик; махнул рукавом: брякнул ножик, упав:

— Будет гость!

Он ходил, опаленный Терентием Титовичем, точно молньей, — с того разговора: субъект, обещающий в рог соснуть… мир!

Так фигура Терентия Титовича над Москвою, из Козьего Третьего, выбухнула дымовыми столбищами.

И Никанор раз пятнадцать на дню перерезывал двор, постоянно выскакивая (не полиция?) из уважения, смешанного с опасеньем за брата, Ивана, который ведь — будет себе выздоравливать здесь!

Он — дурак дураком: как оплеванный ходит: в Ташкенте мальчишки однажды приклеили… к креслу!